Анатолий Гладилин - Вечная командировка
Есть такие, как Гриша Окунев. Они, как правило, очень хорошие ребята (встречаются, конечно, и карьеристы — но где без них не обходится!). Их портреты украшают первые страницы газет, им аплодируют — ну, я уже достаточно говорил о них.
Есть такие, которым главное — зашибить побольше денег. Причем они могут прямо так об этом и говорить. А могут молчать, быть ударниками, входить в состав коммунистических бригад, важно поддакивать, когда за них сочиняют речь…
И в чем-то они искренни. Они знают: больше работаешь — больше получишь. На работе они звери. Вкалывают дай бог. Но их энтузиазм измеряется рублем. Эти люди бросают своих товарищей и свои бригады, как только подворачивается работенка повыгоднее. (А Гриша не уйдет со своего промприбора, даже если бригада наткнется на «рубашку», золота не будет, плана не будет и премии не будет.)
Такого надо увидеть «изнутри». Только так они и раскрываются. Потому что «сверху» их различить трудно. Работает хорошо? Хорошо. План перевыполняет? Чего же еще!
Есть умные, на редкость изворотливые ребята, умудряющиеся зарабатывать деньги, фактически не работая. Где-то про себя они считают всех дураками. Мол, учитесь жить у нас. Есть просто откровенные лентяи, белоручки.
Но вот я заговорил о Валентине. Таким, как Валентин, дело до всего. Им все интересно. И война в Алжире, и решения последнего Пленума ЦК о сельском хозяйстве, и почему Юрченко — Букварь, том № 1 выдвинут на работу в обком комсомола, и проблема снежного человека, и почему был 37-й год.
Они не мыслители, важно прикладывающие ладонь ко лбу и мучительно думающие о судьбах мира. Нет, простые рабочие ребята, что умеют и закрутить роман с девушкой, и выпить, и потанцевать, и поднять усталых товарищей на субботник.
Но им мало, что они выполнили план на 150% и их физиономия вывешена на Доске почета.
Их волнует, что они не учатся или что не нашли свое настоящее призвание, что не знают иностранного языка, что в свое время не выдержали и ушли с четвертого курса техникума. Их волнует (казенная фраза) личное и общественное, причем в беседе с людьми типа приехавшей журналистки, которая пришла любоваться на них, как на иконы, они так раскритикуют свое начальство и местные порядки, что «мадемуазель» серьезно сомневается, тот ли перед ней человек, о котором начальство говорило ей так много хорошего.
Но в трудный момент ребята пойдут не к Грише, а к Валентину.
И вот эти умные, думающие ребята — с точки зрения поверхностной журналистки — сложные и непонятные, странные.
«Мадемуазель», вероятно, развернется в районной газете. Выкрашенная в голубой и розовый цвета, наша будка принесет ей благодарность от редактора.
* * *Почему я так зол на эту девушку? Да, она неопытна. Валентин просто бегал от нее. Но все-таки она его поймала. Предложила стать корреспондентом газеты и писать самому. Клюнуло. Так что не такая уж она беспомощная.
Или ты хочешь, чтоб о тебе писали? Мол, она не подозревает, какое интересное и важное дело ты ведешь? Ерунда. Или просто на ее месте ты представил другого, близкого тебе человека, которому, возможно, вот так же, как ей, трудно и тяжело. И жалость и раздражение («я же говорил, ничего у тебя не выйдет») вызвало озлобление против ни в чем не повинной девушки.
Когда она уезжала, Вовка нашел цветы в тундре и подарил ей от имени нашей будки. «Мадемуазель» вспомнила, что она женщина, и стала срочно приводить в порядок нос. Смешно, но сцена действительно трогательная. Вовка ночью писал письма на материк. Свет не выключался.
ГЛАВА IV
Прибыла новая партия рабочих. Поселили их в палатке за столовой. «Люди в белых штанах» — прозвал их Валентин. Это потому, что комбинезоны вновь прибывших сделаны из плотного белого материала.
Люди в белых штанах — квалифицированные съемщики золота. Незнакомы с порядками нашего прииска и держатся аристократами.
Начали со скандала:
— Почему в палатке нет электричества?
Им в ответ, дескать, не успели, сейчас горячая пора, рабочие заняты, поставьте сами три столба, и мы до вечера подведем ток.
Но людей в белых штанах агитацией не проймешь: «Нас обязаны вселить в подготовленную палатку — пускай и готовят. Мы не дураки, чужой работы делать не будем».
В «клубе» (в кузнице) у Валентина стали думать, как быть с умниками в белых штанах.
Говорили, что ребята правы. У начальства есть свои обязанности. Вечно руководство делает промахи, а рабочим: «привыкайте к трудностям — вы же комсомольцы!» (Кстати, раньше очень часто я слышал это от Валентина.)
Говорили, что с людьми в белых штанах нечего стесняться — зазнались.
Говорили, что пускай сидят без света.
Предложили вечером кому-нибудь из комитета пойти в палатку за столовой и потолковать с ребятами.
— Толковать бесполезно, — сказал Валентин, — сделаем сегодня маленький субботник.
Особенного энтузиазма это предложение в клубе не вызвало.
В пять вечера человек восемь пришли с лопатами и ломами. Из нашей будки были Вовка и Гриша. Вовку я разбудил, сказав, что за столовой его ждет какая-то девушка. Вовка, придя на место, хотя и увидел сразу двух девушек, понял, что звали его не за этим. Однако, как ни странно, ругаться по моему адресу не стал, а принялся с большим усердием долбить землю.
Шел дождь, копать оказалось трудней, чем я ожидал.
Люди в белых штанах проявили наконец любопытство. Оно усиливалось еще тем, что их на субботник не приглашали.
Люди в белых штанах (как и положено в этих случаях — с независимым видом) крейсировали вокруг нас, зевая и потягиваясь. Я с большим интересом наблюдал за Валентином.
Люди в белых штанах прекратили «стратегические» передвижения и, стоя от нас в трех шагах, тупо следили за работой.
Мы их не замечали. Все великолепие их исчезало.
Один из них попытался взять лом из рук девушки. Ему сказали, что он рискует надорваться, и не дали.
Тогда люди в белых штанах дружно повернулись и сделали марш-бросок в палатку.
Дождик усиливался, когда люди в белых штанах сомкнутыми рядами выступили в «боевом облачении», чтобы сменить нас.
Валентин скомандовал «отбой».
— Теперь пусть сами! — сказал он довольно зло.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .— Алексей Иванович, — сказал мне Валентин, — вот вы меня похвалили за субботник, за выдержку. Но вы знаете, как иногда все надоедает и все хочется к черту послать. Вы уедете, а мне здесь быть еще несколько лет. Вы говорите «выдержка». Всегда ли она бывает? Привезут на прииск парфюмерию. Ребята ее за день выпьют, и таким пьяным девятнадцатилетним «шибзикам» море по колено. Ну, хорошо если хватит выдержки уговорить. А то надоедает. Мне очень даже просто искалечить человека. Не всегда хватает выдержки.
— Ты прав, Валька, но ее должно хватить. Такая уж наша работа. Я помню, лет пять тому назад мой приятель — он лейтенантом тогда был — задержал банду таких «шибзиков». А у них револьвер, и он один. Они и стрелять как следует не умеют. Руки дрожат. Но стреляют в него. Два раза. А он… Он видит, что перед ним мальчишки по девятнадцати лет. И он тоже стреляет, но в воздух. Не может он в них. Понимаешь? Всю обойму в воздух выпустил.
А потом некоторое время спустя я встретился с матерым гадом, который подбил этих юнцов в банду. Вот тут у меня выдержки не хватило. Я его сам повел из тюрьмы в прокуратуру. Специально. Пешком. Через весь город, окраинами. В Саратове дело было. Так он опытный, все понимал. Я плетусь еле-еле, а он останавливается, ждет. Дрожит: «Гражданин начальничек, прошу вас, не отставайте!»
Оторвался бы он шагов на двадцать. Можно было бы расценивать как попытку к побегу.
Довел я его. Жалко. Наш суд зачастую слишком добрый. Подходит к каждому как к человеку. А этот уже не был человеком. А в наше время кто-нибудь мог догадаться и взять его на поруки. Все бывает.
— Так, значит, этот лейтенант…
Валентин смотрит на меня так, словно говорит: «Какого черта ты прикидываешься и ломаешь комедию, скрываясь за анонимным лейтенантом?»
И мне неудобно, но крыть нечем. Он прав.
* * *Кресты Колымские. Устье Колымы. Река удивительно широка и спокойна. Ни всплеска, ни волн.
Здесь впервые в этом году я увидел зеленые лиственницы. И вообще зелень. А в тундре еще бурая трава.
Пронзительно зеленый цвет. Деревьев немного. Они в основном в ложбине.
Вот и для меня наступает весна. А в Москве уже давно лето.
Нас довезли на старом грузовике до большой избы. Вот вам гостиница.
Старуха приняла нас довольно любезно и мужчин поселила в угловую комнату.
В шесть утра нас разбудят. А пока мы прорвались в столовую (она чуть не закрылась по случаю субботы) и, наевшись, разбрелись по поселку.
Я прошел вниз на пристань, где днем (то есть в рабочее время) готовятся к встрече океанских пароходов. Они приходят помятые и изломанные и отдыхают на Колыме. А пока их нет.
