Александр Ушаров - Мясо
– Кайф, – сказал кавказец.
Артур вопросительно посмотрел на него.
– Я сейчас тебя на рекламном плакате представил. Ты. Вакруг горы, на склонах апельсиновые деревья, барашки бегают, а ты, бля, кавбой, и «гуцулу» от «Ронсона» прикуриваешь. Представляешь, какой кантраст.
– Ну да, – согласился Артур. – Облачко дыма выпускаю – на апельсиновых деревьях цветы вянут, а у овец пропадает молоко.
Кавказец засмеялся. Артур механически обвёл взглядом двор.
Из дверей казармы вышел старший прапорщик Алвртсян. Вслед за ним показались два офицера в красных погонах. Втроём они двинулись к КПП. Портупея с кобурой на старшем прапорщике отсутствовали.
– Куда они его? – спросил Артур.
– Судзя па пагонам, в гарнизонную камендатуру. Это у ниво в карауле салдаты траванулись. Мне земляк гаварил, перед тем, как в госпиталь ехать. К ним Камар с праверяющим пришли. Праверяющий – палкан краснапёрый – всё асмарел, в тумбачку заглядывает, а там миска с недаеденным «Малышом», вся зелёной плесенью пакрыта, и пара высахших гарбулей. Палкан спрашивает: «Это что такое, таварищ старший прапарщик?!» А тот в тумбачку заглянул, выпрямился, глаза выпучил и гаварит: «Я думаю, таварищ палковник, там мишь живйёт». Ну, йиво сразу с караула и сняли. Камар за него астался, пака Папа не прислали. А через пару часов у первава салдата колики начались. Вот Алвртсяна теперь на антисанитарию и раскручивают. Наверна, и Лёху падтянут. Хатся, вряд ли. Еду караулу из общева катла наливают, а мы-та с табой в парядке.
Артур пожал плечами. Из общего котла он не ел давно.
– Ладно, – сказал он. – Пойду взгляну, чем там мои работнички промышляют.
И, шагнув через порог, направился к серому корпусу монтажного цеха.
Завод встретил его ударами и скрежетом на фоне общего монотонного гула. Над головой гудели кран-балки, плыли обезглавленные чудища кузовов, громадины мостов, карданные валы и рулевые тяги освящали выщербленный бетон брызгами машинного масла. У чана с кипящей щёлочью возился малыш в комбинезоне. Перед входом в моторный блок сержант Обрыдлов трепался с вольнонаёмными. Артур откинул брезентовую штору и переступил порог гальваники.
Рядовой Андрей Воронин стоял, склонившись над одной из ванн, и выуживал из бурой жидкости катод с подвешенным к нему сетчатым ковшом. Увидев Артура, он положил ковш на бортик и снял резиновую перчатку. Протянул ему ладонь с раздувшейся, покрытой шрамами тыльной частью. Спросил:
– Чудеса ещё случаются?
И улыбнулся щедро.
– Это ты про губу? – Артур пожал протянутую руку.
Воронин кивнул.
– Да уж, пришлось заложить душу дьяволу. Рассказал замполиту, что рядовой Воронин в гальванике оружие куёт, так меня теперь вместо губы к ордену представят.
Воронин ухмыльнулся и потряс чудовищным кулаком.
– Показывай, – сказал Артур.
Воронин подошёл к металлическому шкафу и отодвинул его от стены. Достал длинный, завёрнутый в тряпицу свёрток. Развернул. Отполированная сталь сверкнула в свете электрических ламп.
Артур зачарованно протянул руку. Взялся за инкрустированную камнями рукоять и провёл пальцами по клинку.
Воронин вопросительно мотнул головой.
– Совершенство! – искренне сказал Артур, не торопясь возвращать меч хозяину.
– Да, – согласился Воронин. – Хорошая сталь. Рессора. Я её при трёхстах семидесяти двое суток обжигал, до полного распада мартенсита. А потом в масле закаливал.
– В машинном?
– Обижаешь, в растительном. Лёха выручил, дай ему бог здоровья. Мы сюда ночью целый бидон протащили. Караульные на постах приставали, думали, самогон.
«…я её, цивильную, масличком полью», – вспомнил Артур, но ничего не сказал. Лишь снова провёл пальцами по прохладной плоскости. Потом протянул Воронину меч и сказал:
– Этот – последний.
Воронин поднял на него недоумевающий взгляд.
– Я больше не могу их сбывать, – сказал Артур.
– Ааа, – Воронин на мгновение замер, потом принялся запаковывать клинок в тряпицу. – Ну, раз не можешь, что же поделаешь. Хотя жаль, конечно. Я тут пару славных эскизиков набросал…
– Я дам тебе адрес и телефон, – сказал Артур, следя за исчезающей в тряпье рукоятью. – Только не попадись. Жаль будет, если какой-нибудь особист себе такой красотой харакири сделает.
Воронин, не поворачиваясь, кивнул. Скуп он был на елей, да Артур и не ждал от него благодарности.
Помолчали. Воронин убрал свёрток за шкаф и вытащил ещё один, значительно меньше размером.
– Это для Дымова.
– Спрячь, – сказал Артур. – Позже заберу.
Воронин кивнул и придвинул шкаф к стене.
Рядовые Алимардонов и Кизякаев сидели перед ощерившимся, кособоким ЗИЛом и били баклуши. Выражение вечного недоумения, застывшее на плоском, как тарелка, лице Кизякаева, залитый маслом пол и похожий на подавившегося червяком птенца Алимардонов придавали «разборке» дух этакой бесшабашной расхлябанности.
– По коням, хлопцы, – крикнул Артур подходя. – Кубань горит.
– Там гайка, мле, не откручивается, – Кизякаев взглянул на него красными, как рябина, глазами.
– Во-во, – сказал Алимардонов, и чудовищный кадык на его горле заходил взад-вперёд, живя своей собственной странной жизнью. Цвет его глаз был вишнёвым.
– Так, – сказал Артур, на ходу натягивая комбинезон, – Асрол, дуй к механикам за автогеном, а ты, Кизякаев, сбегай в располагу и возьми у меня из-под матраса две пачки сигарет…
– Эй, а перекур?!
– Судя по твоим глазам, ты уже перекурил… Да и золотистую ленточку с сигаретной обёртки я предпочёл бы сорвать сам…
Оставшись один, он вышел из здания цеха. Невысокую насыпь прорезали железнодорожные рельсы. Двенадцать солдат из молодых разгружали стоящий на них вагон с углём. Командовал ими младший сержант Зелепунин.
– Здорово, Зелепуня, – обратился к нему Артур. – Подсоби личным составом.
– Обана, Артурик! А ты чего не на кичмане?
– Людей не хватает. У «разборки» план горит. Так чего, людей подкинешь?
– Не могу. К обеду уголь разгрузить надо. Мне после обеда заступать. И завтра тоже, бля… Надо же, нашли время травиться, дристопшонники…
Артур отошёл на пару шагов назад.
– Эй, воины! – крикнул он, задрав голову. – А ну слазь.
Четверо солдат замешкались, но видя, что Зелепунин молчит, спрыгнули с вагона на кучу угля, предварительно побросав вниз лопаты.
– Теперь назад отойдите, – сказал Артур и, обежав вагон, попытался скинуть петли с крюков. Тщетно.
– А ну навались! – гаркнул он солдатам.
Те подбежали. Упёрлись руками в передний борт. Надавили.
– Когда скажу, – сказал Артур, – отбегайте! Иначе придавит!
И, закричав «Назад!», скинул петли.
Борт рухнул с жутким грохотом, едва не накрыв замешкавшихся, и почти вся масса угля съехала по нему к ногам ошеломлённых солдат.
– Ну вот, – Артур отряхнул руки. – А ты говорил – до обеда.
– Ладно, – сказал Зелепунин. – Троих дам.
– Троих мало. Давай шестерых.
Зелепунин почесал затылок.
– А Кизякаев тебе через четверть часа пачку «Мальборо» подгонит.
– Ладно, – зевнул Зелепунин. – Возьми шестерых. Но не за сигареты, а за разбитую рожу Ускова.
– А, так Кизякаева не присылать? – спросил Артур.
– Присылай, присылай. Нам теперь до обеда только курить и осталось.
– Донат богом! – ругался Алимардонов, стирая рукавом ржавую труху со лба.
Кизякаев возился с задним мостом. Молодняк, облепив, словно тля, облицовку, лихо скручивал головы крепящим её болтам. Свет ламп отдыхал на сосредоточенных полудетских лицах. Сам Артур возился с бензобаком. Проржавевшие насквозь болты никак не хотели откручиваться.
Где-то под ним Алимардонов включил горелку. Артур бросился к баллонам и перекрыл вентиль. Крикнул, пнув торчащий из-под машины сапог:
– Ты чего, Аська, сбрендил! Дай же бензобак снять!
– Да ладно, чего там, – отозвался тот. – Я же сам с этой машины бензин сливал. Вон, левая фара разбита…
– Всё равно подожди, – сказал Артур. – Мало ли, сколько там ЗИЛов с разбитыми фарами.
Когда сняли бензобак, он оказался на треть полным.
– Ух ты! – удивился Алимардонов, и Артур влепил ему звонкую затрещину.
Проходящие офицеры недовольно косились на молодых. Несколько раз прибегал начальник цеха из вольнонаёмных. Спрашивал, разберут ли к вечеру. Артур, загадочно улыбаясь, жал плечами. Начальник цеха ругался, говорил, что к весне надо выводить технику, и снова убегал. К обеду, когда младший сержант Зелепунин пришёл за своими подопечными, от ЗИЛа осталась лишь обглоданная рама, опирающаяся о передний мост. Теперь можно было не торопиться.
К концу рабочего дня на месте грузовика был лишь залитый маслом пол да пара капель крови Кизякаева, зажавшего себе палец между мостом и крюком кран-балки.
