Джеймс Данливи - Самый сумрачный сезон Сэмюэля С
— Продолжайте, продолжайте.
— То есть, герр доктор. Думаете, рвусь заполучить эту телку, чтобы, как говорится, позаимствовать свежей закваски, подбодрить брожение соков. Хотя что она может во мне найти. Во-первых, денег нет. Опять же крышу подточили мыши. Когда же я вылечусь. Смогу наконец создать семью с кучей детишек. Я даже заглушил в себе весь этот либерализм хренов. Да те же предрассудки — ну пусть себе тихой сапой займут в моей жизни прежнее место. Док, я ли против. У вас-то их полно должно быть. Это же здорово, зачем отказывать себе в такой малости перед смертью. Подумываю даже, не заказать ли по себе мессу, только было бы это чуть подешевле.
— Понимаю, понимаю, герр С, но продолжайте, пожалуйста.
— Ну что ж. Начнем с того, что я родился в городе Потакет, штат Род-Айленд, страна Америка. Октябрь, холод, мрак, туман наносит с берега. Как матери моей пришли поры спускать пары, у ней от радости прям аж на лоб шары, я шасть наружу из своей норы, сплошного рева девять фунтов — не хухры-мухры. Но вот уж рос-то я совсем не на верху горы, о чем сам не ведал. Стоял и пялился на поезда — а фиг ли, — а они мне ногти на ногах стригли, и, пока я там отирался, солнцем палимый, красивая жизнь проносилась мимо.
— Прощу вас, не надо ерничать.
— Да что ж мне делать, ведь от вас-то слова не дождешься. Вот я и вынужден переть вспять до упора, авось увижу, где маху дал. Сел на экспресс, который гонит мимо баб и денег. Кстати, док, я уже пять лет хожу к вам дважды в неделю. А утром лежу в кровати и бабки эти самые считаю. Можно было дорогую тачку купить. А у меня и дешевой никогда не было. Вдумайтесь, мог бы дважды в неделю по пятьдесят минут наводить на нее блеск. А когда наконец дамочка хочет выйти за меня, да еще приплатить готова, я сбегаю. Вот уж пролетел так пролетел, как говорится. А хочу стать нормальным. А вчерашнее показывает, что никакой я не нормальный.
— Пожалуйста, не кричите, герр С.
— Боитесь, что соседи услышат.
— Пожалуйста, продолжайте.
— Отвечайте немедленно. Вы боитесь, что соседи услышат.
— Нет, герр С, я не боюсь, что соседи услышат. Пожалуйста, продолжайте. Но должен предупредить вас, что налицо все симптомы выздоровления.
— Док, только не это. Я так одинок. Одинок, как звонок между ног. Как мне заполучить эту телку.
— Универсального рецепта нет.
Сэмюэль С подтягивает коричневые носки плотной вязки и вздыхает. Негромко жужжит вентилятор. Тикают часы. За окном трель свистульки. Все та же девочка в белых перчатках, малышка с большими голубыми глазами и длинными волосами; когда папа приходит домой, ей позволяют свистнуть. Крошечная радость каждый день в пять пятнадцать. А в ожидании она толкает по кремнистым дорожкам игрушечную коляску, беззвучно разговаривая с куклой.
— Может, с меня на сегодня хватит, док. Посижу только, пока не кончится час.
— Этот час ваш, герр С.
— Я в курсе, что час мой. Вас это небось раздражает. Просто хочу посидеть. Молча. Потому что разговоры ни к чему хорошему не приводят. В чем дело, док, почему я лишен нормальной работы, красивых женщин. Взять, к примеру, это международное издательство — ну, которое тут, по соседству. Вот уж всем сиськам сиська. Как бы я к ней припал. Так и вгрызся бы. Но стоит кому-нибудь заметить, что я туда поглядываю и бочком подбираюсь, мне сразу проходи-проходи, не видишь, что ли, тут мы кормимся, кыш отсюда. Злокозненные узурпаторы праздника жизни. А меня этак локтем, локтем: под столом ползай, крошки подбирай. Еще и пальцы береги — каблуком отдавят, чисто для смеха.
За дубовыми вратами докторова дома Сэмюэль С остановился. Кепи сидит ровно, без пяти шесть вечера, четверг, август, Вена. Где можно пройтись по Гольдеггассе с ощущением, будто ты только что от бабы. Надо же, занесло: восточное Мюнхена и Парижа, не говоря уж про Галифакс. Пока бродил узкими улочками в тени собора Святого Стефана, главный колокол бьет шесть. На углах Кертнер-штрассе занимают позиции ранние пташки из панельных девок. Голубые и розовые платьишки, свитера наброшены — к вечеру похолодает, а болтаться им допоздна. Сэмюэль С резко сворачивает в короткий серый проулок, и вот пришел: внутри сплошь дымчато-янтарный мрамор, вылитый мавзолей. Сел в кабинке, локти на стол, и на минутку приложился лбом к ладоням. К фигуре скорби склоняется официантка.
— Добрый вечер, герр С, вам нехорошо.
— Хочу растравить синапсы сливовицей. Не растравятся — в голубых кедах на полюс поеду играть ивасям на ионике.
Когда главный колокол бил восемь, Сэмюэль С уже стоял на столе, раскланиваясь после сложного танца под названием гавот гегемона — форменная акробатика, двумя притопами и тремя прихлопами не обойдешься. Потом урок американского футбола, владелец в ужасе — а что, удар «пыром», вместо мяча рюмка сливовицы. Сразу опрос восхищенных зрителей, слизывающих с лиц сливовицу, не отлучен ли кто от Любови, не зазяб ли без зиждительной заботы. После социологии — авторская песня
Ты не вей на меня пыльцой
Липы и жасмина,
А прогони ты меня рысцой
Сквозь трубу камина.
Восторг всеобщий, улюлюканье, по столу затренькали шиллиги. Присутствующие венцы, правда, ограничили одобрение хлопками. Но и они ощерились во все рты, когда, сняв пиджак и зажав в пальцах сигару, Сэмюэль С в желтых подтяжках, намотанных на горле, раскинул руки крестом и спел подряд четыре расширяющих ребра арии Моцарта, чем привлек с улицы толпу, набившуюся в фойе и запрудившую тротуар. Дым, крики и канкан вплоть до стриптиза. Полный дурдом. Менее стойкие стыдливо отворачивались, прикрывали глаза и косились из-под пальцев. Наконец он провозгласил по-английски, что отправляется к истокам. Вверх по речке-говнотечке, без руля и ветрил, да и вообще он стеснен в плавсредствах, так что не сделают ли ему на прощанье ручкой.
Пятница, рассвет. После такого трудного четверга. Сэмюэль С простерт в бессознательности под столом, подтяжки петлей вокруг шеи. В левой руке черная монашка — кукла будто для ритуала вуду, узрев которую он возопил благим матом и швырнул ею в стенку. Мир выглядел желтым. Боли в ахилловых сухожилиях, во рту саднящий спиртовый осадок. Ночь напролет беготня по канату над бездной, чтобы потом через ледяную пустыню отбыть в Одессу служить черную мессу. Ох, ну и утро. По стене крадется солнце, в щели портьер проныра лучик. Заставить себя встать на колени. На четвереньках выползти по хлюпающему ковру в коридор, сделать пи-пи. Пока почки выжимают яд по капле, слабеет сердце. Назад к скрипучему матрасу с конским волосом, по пути носом к носу столкнувшись с монашкой, под белый фартучек которой заткнута записка.
ШЛИ БЫ ПРОВЕРИЛИ МОЗГИ.Искренне Ваш, австрийский гражданин.Сэмюэль С лежал в постели, наблюдая убывающую перспективу серых пятен на диагоналевых кавалерийских бриджах, продранные носки коричневых туфель и подтяжки вразлет, как сломанные золотые крылья. Взгляд в потолок. Вся в трещинах лепная блямба, с которой неминуемо сольешься, когда придет пора вознестись. Лежу тут мордой вверх. Черт знает где. Не предприняв ничего. И потеряв все, тем не менее. Мозги не проверять пора, а жарить и жрать. Вон виднеются. Глаза-то не наружу, внутрь смотрят. Да и с ушами неутешительно — сплошной шурш. А, это за дверью на цыпочках Агнес-психогенез. Прикидывает, достукался ли я уже до последнего помертвения. Трамвайный визг затихает. И в сон — как в яму. Приснился дикий бык, ковыряющий рогом клумбу с маргаритками и рычащий, я, дескать, царь зверей. Естественно, надо подойти поспорить, и тварь в атаку. В конце концов загнала в сарай, где я замер, трепеща на вершине ароматного штабеля брикетов прессованного сена. Шепчу животному, из ноздрей которого бьет пламя. Бычара, давай договоримся. Травки получишь. Тут и у самого чуть ли не искры из ноздрей, так близко просвистели рога. Снова проснулся. Лоб в поту. Пора пи-пи. Серьезное усилие воли, перекатиться вбок. Приземлиться на полу на колени. Встать, мотнуть головой и в ванную.
Сэмюэль С осторожно ступает между муравьями, снующими в болотистом мирке между ворсинок ковра. Вывернулся из одежды, как змея из кожи. Наполнил до краев ванну, вдохнул курящийся пар. Закрутил кран. Набрал в горсть туалетной бумаги, смял в комок и сунул под язычок звонка. Вот телефон еще, его тоже — закопать в исполинской груде грязного белья. Скрепить портьеры булавкой, зажечь электричество. Накинуть на кресло простыню, полотенце. Сложить книги в пределах досягаемости. Одну взять с собой в ванную.
Сэмюэль С медленно погружается в горячую воду. По его ноге ползет отбившийся от стаи муравей, взбирается к колену и выписывает безумные круги на этом островке безопасности, который тоже скрывается под водой. Муравей исступленно дергается, пытается плыть к берегу. Безнадежно. В отчаянии колышутся усики-антенны. Сэмюэль С подставил ему палец, с превеликой осторожностью. Вопреки инстинктам, подстрекающим к убийству. Тот замер на самой большой веснушке предплечья, пожевал мандибулами. Перед тем как отправиться в полет за пределы опасной зоны. И тут же в дверь квартиры постучали — раз, потом еще раз.
