Тим Краббе - Пещера
На выходе он посмотрел на стену с ящерицами. В одиннадцать часов эти ящерицы по-прежнему будут на том же месте. Они относились уже к будущему.
По дороге к машине Эгона снова окружили нищие, преследовавшие его, пока он не скрылся в темноте. Было нежарко, прохладный ветерок слегка обдувал шею. Подойдя ближе, он вздрогнул – из черноты возник призрак. По обтрепанной шляпе он узнал хромого юношу, который вызвался посторожить его машину. Его глаза блестели – услужливо, но с достоинством. Открыв кошелек, Эгон обнаружил, что мелочи больше нет. Самая мелкая купюра – двадцать долларов. Ему не хотелось возиться, отсчитывать монеты, и он дал юноше двадцатку. Тот, похоже, страшно перепугался. Это действительно была сумасшедшая сумма – месячный заработок чиновника. Но какое это сейчас имело значение? Эгон сел за руль и уехал.
Две минуты одиннадцатого. Встреча становилась неотвратимой.
Добравшись до гостиницы всего за несколько минут, он открыл дверь своего номера.
Чемодан по-прежнему стоял на стуле. Эгон переложил его на кровать, прикоснувшись к нему впервые с тех пор, как поселился здесь. Вытащив сумку и старую одежду, он закрыл молнию. Десять двадцать. Еще есть время, чтобы принять душ, но, уже стоя под теплыми струями, он вдруг испугался, что опаздывает, и заторопился. Наспех вытершись, он, полумокрый, надел приготовленную сухую одежду. Позвонил на рецепцию уточнить время и дважды переспросил. Его часы шли правильно.
Десять двадцать две. Он сел за столик у окна и посмотрел на радиобудильник около кровати. 22:22. В голове ни одной мысли. На темной глади реки мерцают отраженные огоньки – наверное, от лампионов. Он попробовал досчитать до шестидесяти, чтобы заставить часы прыгнуть на следующую минуту. Но, не закончив, встал и собрал чемодан. «Ладно, – подумал он, – надо идти. Будь осторожен».
Так Эгон Вахтер покидал свой номер, отправляясь на парковку.
Он вышел в коридор и сел в лифт. Супружеская пара в лифте с интересом рассматривала его чемодан. Кто в такой час будет слоняться по городу с чемоданом? К счастью, возле рецепции толпилась группа пожилых людей в мятых пиджаках, а посреди холла стояли в круг их сумки. Наверное, только что прибывшая туристическая группа. Никто не обращал на него внимания. Подбежал портье – Эгон позволил ему дотащить чемодан до машины и положить в багажник.
«Неосмотрительно с моей стороны, – думал он, идя к парковке. – Чемодан не очень тяжелый. Не показалось ли это странным портье? Может, его стоило набить камнями?» Однако никто пока не мог воспрепятствовать тому, что неминуемо должно случиться.
Он ехал по темным бульварам мимо жилых домов. Некоторые кафе и магазины были еще открыты. За длинными столами, освещенными свечками и парафиновыми горелками, ужинали люди.
На улицах стало тише.
Он быстро нашел ориентиры и вскоре уже был на окраине города, где его приветствовали огни аэропорта. Вдоль асфальтовой дороги еще кипела жизнь – работали киоски, смеялись люди, играли маленькие дети. А где-то кто-то готовился к встрече с ним. Полиция, воры. Или только тот, другой.
Издав какой-то гортанно-детский звук, он сглотнул. Будто на нем был водолазный костюм, толстым слоем отделявший его от реальности.
На противоположной стороне находился Дом Дружбы – широкая глыба, чернеющая на фоне светлого аэропорта. Может быть, тот, другой, уже ждет его там. Он не разглядел, есть ли на парковке машины.
Без семи одиннадцать. Еще рано. Он поехал медленнее.
Как будто ему предстояло взойти на незнакомый варварский эшафот для совершения таинственного ритуала, посреди шабаша с песнями, музыкой и заклинаниями. Ужас и безразличие перестали сменять друг друга. Теперь, когда наступал Час Часов, он ощущал одну только грусть. Так прошла его жизнь. Он заводил друзей, влюблялся, не в состоянии предвидеть, что все сведется к тому роковому моменту, когда ты уже больше не распоряжаешься своей судьбой. Он вспомнил, как его впервые спросили, кем он хочет быть в этой жизни, и он ответил – геологом. Он действительно стал геологом, хотя должен был сказать тогда: «Я хочу привезти чемодан в Ратанак». Сейчас все сходилось. Счастье и страх перемешались, словно близился миг осуществления всех его надежд.
Он въехал на круг перед аэропортом и развернулся в направлении города. На этой стороне тоже мерцали огоньки, играло радио, с прилавков торговали всякой всячиной, а каждая тень могла быть человеком с рацией, следившим за его передвижениями.
Все это не имело никакого значения.
Вот дорожка, ведущая к зданию. Он набрал воздуха и повернул. Дорожка спускалась вниз. Слева пустырь, ограда вокруг парковки, въезд в парковку. Он заехал на стоянку.
На парковке стоял один-единственный белый микроавтобус, точно такой же, как тот, что забрал его в аэропорту.
Он поставил машину на некотором расстоянии от микроавтобуса, носом к ограде, в сторону дороги. Выключил мотор, фары, открыл окно. Тишина.
Посмотрел на огни шоссе. Узнал кособокую пальму посреди пустыря.
Бросил взгляд на часы. Без двух одиннадцать.
Наверное, тот, другой, ждет в автобусе. Он вышел из машины, но не рискнул подойти к автобусу. Попытался разглядеть какое-нибудь шевеление, как в кино стараешься понять, дышит труп или нет. Но ничего не увидел.
На парковке было тихо – глубокое безмолвие, в котором различаешь лишь уличный шум: мопед, машины на дороге, голоса и радиомузыка, доносящиеся из-за прилавков, далекий гул аэропорта. Слышалось гудение, низкое и вибрирующее, словно играли на австралийском горне.
Какая-то тень пронеслась над полем – то ли зверек, то ли кусок бумаги. Одному Богу известно, кто знает о том, что он стоит здесь один, с чемоданом, содержимое которого стоит миллионы долларов.
Восприятие обострилось. Дышалось легко, как на первом свидании.
Одиннадцать часов. Через минуту он узнает, как все закончится. Странно, что даже на столь короткое время нельзя заглянуть в будущее.
Наблюдал ли за ним тот, другой? Из микроавтобуса? Или из здания?
Об ограду зашуршала бумага, в аэропорту сверкнул огонек – и тут он заметил автомобильные фары, освещавшие дорогу. Машина свернула в сторону Дома Дружбы. Эгон сел в свою «тойоту» и закрыл дверцу, оставив открытым окно. Машина медленно и нерешительно двигалась вдоль поля, мимо ограды, въехала на парковку, обогнув его сзади, и остановилась между ним и микроавтобусом.
Мотор выключили, фары потушили. Эгон не осмеливался смотреть.
Все опять стихло. Он снова услышал звуки, доносившиеся с дороги, обрывки музыки. Горн. Диджериду – так называется этот инструмент, вдруг вспомнил он.
Дверца соседней машины открылась и снова закрылась. Кто-то вышел, он услышал шаги. Фигура приближалась, прошла мимо его машины, остановилась у открытого окна и нагнулась.
– Никто больше не живет в Сибири, – произнесли по-английски.
Голос принадлежал женщине. Судя по акценту – американке. Она говорила хрипло и посреди фразы закашлялась. Голос был приятный.
Он взглянул на нее – знакомые волосы. Эту женщину он видел сегодня на другой стороне улицы, когда сидел в кафе и пил пиво.
– В Бразилии – леса, – ответил он отзывом на пароль.
Женщина глубоко вздохнула и, согнувшись пополам, осела на землю.
Опять стало тихо. Эгон не видел ее. Гудел диджериду, где-то протарахтел мопед. Над открытым полем между оградой и дорогой снова зашевелились тени, и он понял, что это – от фар. Он попробовал открыть дверцу, но не смог – мешало тело женщины. Тогда он перелез на пассажирское сиденье и вышел из машины с другой стороны.
Женщина лежала неподвижно, только шевелились пальцы, похожие на морские анемоны в спокойной воде. На ней были черная юбка и белая блузка. Цепочка вздернулась на подбородок. Эгон опустился на корточки. Глаза женщины были закрыты, она облизывала губы. Он поправил цепочку, опустив ее на шею, слегка похлопал женщину по влажной щеке. Странное чувство – касаться щеки той, которую видел лишь мельком на другой стороне улицы.
Она открыла глаза, посмотрела на него.
– Извини, – сказала она.
– Все в порядке? – спросил Эгон.
– Да.
– Ты знаешь, где сейчас находишься?
– Да.
Она приподнялась, села, и Эгон помог ей встать. Она позволила, тяжело дыша.
– Посиди немножко, – сказал он.
Она кивнула и с его помощью забралась в свою машину на водительское сиденье. Обойдя машину, он сел с другой стороны.
– Мне так страшно, – прошептала она.
– Мне тоже, – кивнул он.
– Я еще ни разу этого не делала.
– И я ни разу.
– Это безумие, – сказала она.
– Да, – согласился Эгон.
Она немного успокоилась – отголоски знакомого мира. И все-таки невероятно, что он сейчас с ней говорит. У нее темные волосы и печально-насмешливое бледное лицо. С виду – лет сорок. Женщина изобразила подобие улыбки, как будто только что пришла в себя после тяжелой болезни.
