Andrew Лебедев - Проститутка Дева
"заряжает воду" и "дает установку" на выздоровление. После такого эксперимента закулисные кукловоды марионеточного театра политики окончательно уверовали в возможности телевидения.
Теперь мы находимся в начале нового переходного периода. Имя ему будет не застой, а отстой. И тот, брежневский, застой люди будут вспоминать как расцвет культуры и свободы мысли, как некий ренессанс, как золотой и серебряный века русской культуры вместе взятые.
Вчера, слегка потрахавшись с простейшим организмом Марго, другой простейший организм по кличке Макс рассуждал (словечки "прикол-вау-отстой" мы опустили): "Вот мы выйдем отсюда, из-за стекла, и станем знаменитыми…" Так я скажу еще: Макса – в Госдуму! А Марго – вице-премьером по социальным вопросам!
А сами рассядемся перед телевизорами поглядеть на шоу "О жизни простейших инфузорий – для простейших инфузорий".
Мигунов отложил вырезку.
Неужели он это наговорил тогда?
Вот осел!
Не плюй в колодец.
Умным хотел показаться.
Про демократию думал.
А забыл главный принцип руководителя: не наговори лишнего!
Язва подсасывала слева под ребрами.
Надо было ехать куда-нибудь обедать.
Куда?
Может, к Ане Захаровой?
К зазнобушке своей?
Мигунов взял со стола мобильный и, найдя в книжке номер, нажал на зеленую кнопочку.
– Я слышала, у тебя неприятности? Тебя выперли с работы? – спросила Анна, причем вопрос свой задала таким тоном, будто бы справлялась не о судьбоносном для своего друга событии, а о какой-нибудь чепухе вроде погоды на Галапагосских островах.
Мигунова покоробила эта ее формулировочка – выперли… Неужели нельзя было выразиться как-то более щадяще и благозвучнее? А еще филолог по образованию! На центральном радио страны программу свою ведет…
– Да, освобождаю вот кабинет, – неуверенно промямлил Мигунов.
Анна не хотела его принимать, но он напросился.
Соврал, будто уже буквально под ее окнами в машине сидит, мимо-де проезжал.
В общем, соврал, но был недалек от истины, Анна жила в удобном месте для своей и его, Мигунова, работы: у метро "Алексеевская", буквально в пятнадцати минутах езды от Останкино.
Она не хотела принимать его, сказала в мобильник, что скоро должна убегать, что у нее запись в четыре, но Мигунов настоял. Прилипчиво упросил Анну разрешить зайти. Буквально на четверть часа. Анна согласилась лишь при условии, что Мигунов потом избавит ее от необходимости ловить частника и довезет до АСБ-2, в котором расположилась большая часть редакций радиостанций… Правда, согласившись, тут же испортила Мигунову настроение, заявив, что если он надеется на быстрый секс, то надежды эти напрасны, она и не хочет, и не может.
И то, что она не может, не так расстроило Мигунова как то, что она не хочет.
– И куда ты теперь? – спросила Анна, тихо жужжа ласковым ветерком своего фена.
– В смысле? – переспросил Мигунов.
Он только что сделал неудачную попытку приластиться к ней, но Анна ловко и твердо уклонилась от атаки. Не обнаружив в выражении своего надменно-красивого лица ни капли женского сочувствия.
А ведь мужчине, когда ему плохо, особенно необходима женская ласка… и секс.
Секс как предмет самоутверждения, что он еще жив, что не все еще потеряно.
– Где ты теперь собираешься работать? – спросила Анна, выключив фен и скинув халат с круглых загорелых плечиков.
Мигунов обводил ее глазами – эту деловую мечущуюся в утренней суете женщину, бегающую по квартирке в поисках той или иной тряпочки, когда на сборы и на чашку кофе у нее осталось только пять минут… Она была волнующе хороша в своем черном лифчике, она волновала, потому что сама была уверенна, спокойна, и Мигунов глядел на этот стриптиз наоборот, когда женской наготы с каждым движением становится все меньше и меньше, и отчетливо понимал, что видит ее неглиже в последний, может быть, раз.
– Пока что не знаю, но думаю, что без работы не останусь, – почти бодро ответил Мигунов.
Анна уже совсем одета.
Остановилась вдруг в проеме кухонной двери и сказала, задумчиво глядя поверх Мигуновской головы;
– Если сразу не предложили другого места, значит, не очень-то ты рейтинговый.
Мигунов покривил лицо, но ничего не ответил.
Анна, снова придя в движение, хваталась на кухне за все разом: и за банку с кофе, и за сигареты, и за дверцу холодильника…
– Знаешь, – сказала Анна, совершенно не глядя на своего визави, – на вечеринке в "Короне" нам лучше не быть вместе, понимаешь?
За беготней и за кухонной суетой она явно прятала свое смущение.
Все.
Она давала ему отставку.
"Неужели все так пошло, все так банально и так просто?" – мелькнуло в Мигуновской голове.
– Тебе и мне будет лучше, если ты туда не пойдешь, – сказала Анна, закуривая. – У меня там будут свои интересы, и ты…
– И вообще я буду тебя стеснять и компрометировать? – помог он Анне.
– Ну, в общем, что-то вроде того, – кивнула Анна.
Во дни несчастий интуиция работает особенно хорошо.
Он предчувствовал, что она его бросит.
Помолчали.
– Ты меня довезешь? – спросила Анна, ненатурально улыбаясь одним лишь ртом. – Или теперь у тебя отпала охота?
– Довезу, – угрюмо кивнул Мигунов.
Ему даже не хотелось теперь играть в бесшабашного пофигиста, которому все как с гуся вода.
Он нуждался в сочувствии.
Он нуждался в сексе, наконец.
А получил отлуп.
От ворот поворот.
Они заговорили только в машине.
Когда и ехать-то осталось всего ничего, пять минут с небольшим.
Но это был важный, очень важный, подводящий черту их отношениям, диалог.
– Ты сам виноват, – сказала Анна, – был бы ты моим мужем, я бы помогла тебе пережить твою отставку, я бы не бросила тебя. А так, ты же не захотел оформить наши отношения год назад, когда я этого так хотела, ведь правда?
– Ты мне мстишь таким образом? – промямлил Мигунов, глядя на заснеженную дорогу, набегающую под капот.
– Год назад я хотела стать твоей женушкой, и была бы тебе верной подругой, милый мой, а теперь не обессудь, ты выбрал свободу, вот и я ее теперь выбираю.
– Значит, бросаешь друга в беде? – скривив лицо в неправдоподобной улыбке, спросил Мигунов.
– Такова селяви наших джунглей, милый, – ответила Анна, уже раскрывая дверцу, – но не расстраивайся, Мигунишка, черная полоса кончится, будет белая…
Она вышла.
И он долго глядел Анне вслед, покуда она не скрылась за стеклянными дверьми АСБ-2…
Один, один, совсем один, – вспомнил Мигунов глупый анекдот про грузина.
Один, один, сафсэм адин!
2.
Дочь Вера Мигунова О том, что отца сняли с работы, Вера узнала за завтраком от матери.
А той ее муж сказал – Владимир Александрович.
Владимир Александрович всегда по утрам за завтраком "Эхо Москвы" слушал.
Он был прорабом и строил теперь какой-то мост на четвертом транспортном кольце.
Во второй раз мама вышла замуж с понижением.
Но зато Владимир Александрович был надежный.
После того, как отец от мамы ушел, у мамы развились комплексы.
Она все время говорила Вере, что главное в доме – не то, чтобы с мужем было интересно, а главное, чтобы в семье был душевный комфорт. А именно уверенность в том, что от тебя не уйдут, что тебя не бросят, и дает этот самый комфорт.
Мама всегда подчеркивала свою индифферентность к делам Мигунова. И смотреть программы "Норма Ти-Ви" у них в доме считалось чем-то вроде дурного тона. Но, тем не менее, когда после очередных свиданий с отцом Вера рассказывала матери о новых успехах своего папашки, о его новых поездках, о его новых машинах и увлечениях, мама слушала с явным интересом, хотя и поджимала губы в презрительной гримаске…
Да…
Конечно, Владимиру Александровичу с его строительным институтом да прорабскими привычками было далеко до папки. Далеко в смысле "культур-мультур", как любил говорить папа.
С папой маме было куда как интереснее, она с ним и в Большой зал Консерватории, и в Большой театр, и на все эти тусовки до какого-то времени ходила, пока Мигунов не перестал ее брать, "чтобы там с блядями беспрепятственно отираться", как говорила мама, презрительно поджимая губы…
Вере было пятнадцать, когда папа окончательно от них ушел.
Переживала она это тяжело.
С одной стороны, маму было бесконечно жалко, а с другой стороны, папка был для Веры всегда воплощенным совершенством, собравшим все те мужские качества, которыми восхищалась девичья душа.
Спасибо маме, она не препятствовала их с папой контактам.
Спасибо ей.
Да и от злобных комментариев и от горьких резюме при дочери мама воздерживалась.
Поэтому Верочка Мигунова почти что ни капельки в папке своем не разочаровалась.
Часто ездила к нему и на его квартиру, и в Останкино на работу. Да и за границу он дочку раза три с собой брал, во Францию, в Канны да в Америку, в Лос-Анжелес дочуру свозил, и мама не возражала, потому как разве дядя Володя свозит на свою прорабскую зарплату? А дочери для университета нужны и языки, и кругозор, и чтобы комплексов не было перед сверстниками!
