Джон Барлоу - Животная пища
Он умолк. Маллиган тоже молчал. Мы стояли, слушая далекое бормотание гостей. На лице Майкла царила покорная улыбка. Через несколько мучительно долгих секунд нервный полез в карман пиджака и достал конверт.
– Всё здесь, – сказал он тихим обреченным голосом.
– О, превосходно! – воскликнул Маллиган и просиял. – Я выпишу вам квитанцию…
– Нет-нет, в этом нет необходимости, – прервал его мужчина, отворачиваясь. – Будет замечательно, если вы начнете сразу после кофе и закончите к двенадцати, – бросил он уже через плечо и направился к двойным дверям, украшенным богатой резьбой.
Маллиган открыл конверт и ухмыльнулся.
– С кем только не приходится иметь дело в нашей работе! Слов нет! Принеси мне еще бутылочку смеси, хорошо? – попросил он, листая толстую пачку банкнот.
Мы тщательно подготовились к выступлению. На сцене появился внушительных размеров аппарат. Каждую деталь, завернутую в мягкую промасленную ткань, мы аккуратно извлекли из коробок. Я собирал каркас – конструкцию на четырех ножках, крепившуюся ко дну самого большого ящика. Стенки у него были откидные, так что получалось нечто вроде второго пола. Закончив с этим, я стал подавать маэстро один масляный сверток за другим, а тот крепил, сцеплял и защелкивал между собой такое количество шестеренок, жерновов и рычагов, что я стал опасаться, как бы он не прикрепил к ним колеса с бензобаком и не укатил куда глаза глядят.
Сосредоточенный труд Маллигана скоро начал давать результаты: на сцене мало-помалу росла «Машина» – самая большая в мире ручная мясорубка. «Предположим, только предположим, – думал я, – что он действительно будет жевать мебель. В таком случае у него есть для этого все необходимое». Я заглянул в воронку и увидел там угрожающие стальные зубы, готовые в любой момент стереть в порошок даже гранит – по крайней мере впечатление создавалось именно такое. Я осмотрел замысловатый механизм, состоящий из нескольких перемалывающих отсеков, каждый меньше предыдущего; изучил крошечную дырочку, сквозь которую наружу выходил готовый «фарш». Стало быть, великий Майкл Маллиган и в самом деле собрался есть стул!
Как громом пораженный я оглядел зал в поисках необходимого предмета. Конечно же, это будет какой-то особый стул – с полыми ножками или из пробкового дерева. А тем временем ирландец добавлял последние штрихи к своему инструменту и полировал сверкающую табличку с надписью: «Маллиган и сыновья». Позже я узнал, что его отец, хозяин одной литейной в Дублине, отрекся от сына, когда прослышал, что тот осваивает мастерство «чертова обжоры». Брат Майкла прислал табличку втайне от отца.
Он полюбовался ею, после чего подошел ко мне.
– Что ж, шеф, будьте так любезны, найдите для меня хорошенький стульчик, да помясистее!
На протяжении всего ужина мы сидели в задней комнате, не желая участвовать в жалком празднестве, на котором четыре десятка масонов с улыбающимися розовыми лицами восхваляли друг друга, хотя на самом деле с трудом сдерживали разочарование. Маллиган вылил шесть пинт оранжевой жидкости в высокий кувшин, отдаленно похожий на египетский, и время от времени прихлебывал из оставшейся бутылки. Он рассказал о моих обязанностях: я должен молчать, чтобы произвести желаемый эффект. Я не стал спорить, не столько в силу природной застенчивости, сколько из-за больного языка.
Вдобавок меня мутило – позже я узнал, что это и есть страх сцены.
Звуки светской беседы из зала постепенно превращались в сдержанный полупьяный хрип среднего класса. Собравшиеся спели песню (может, это был гимн, трудно сказать), потом произнесли несколько коротких речей, встреченных дружными овациями. Далее под вежливые аплодисменты и приглушенное бормотание на сцену вышел Железный Майкл Маллиган.
Внезапно и, быть может, впервые в жизни все эти судьи, работники банков, полицейские и провинциальные адвокаты, собравшиеся, чтобы петь друг другу дифирамбы, повстречались лицом к лицу с человеком, достоинства которого можно выразить лишь в превосходной степени: он был самый большой мужчина и наверняка самый привлекательный великан; самый уверенный, самый обаятельный, самый остроумный из всех и, разумеется, самый устрашающий; на нем был самый вопиющий костюм; он обладал самым громким и в то же время сладчайшим голосом. Этих качеств было достаточно, чтобы разом посрамить все английское масонство. Сила и власть читались в каждом его движении – вот он встает за чьей-нибудь спиной и нежно кладет ручищу на плечо жертвы, вот ненароком обводит взглядом зрителей, будто проверяя, насколько прилежно они выражают ему свое почтение. Вдобавок Маллиган был самым богатым человеком в зале, и это знали все. Сверкающий «роллс-ройс» у ворот дома не ускользнул от пытливых взглядов гостей, пока они по двое или по трое выбирались из своих «остинов» и «моррисов», а то и шагали с автобусной остановки, одетые в поношенные пальто, из-под которых торчали пристежные воротнички.
Маллиган начал с того, что поблагодарил хозяев за роскошный прием. Сделано это было в той же лирической манере на грани серьезности и блажи. От его тона все гости выжидающе замирали, очарованные и растерянные, не в силах оторвать взгляд от великана. Майкл фланировал по залу, то и дело подходя к столу и съедая кусочек сахара. Он рассказывал зрителям о своих приключениях на поприще едока, сперва давая понять, что при желании любой мог бы повторить его подвиги: съесть молочного поросенка или дюжину фазанов. Он старался придерживаться традиционных представлений о возможностях человека – не так трудно проглотить шесть дюжин апельсинов, или девяносто девять сардин, или сто пятьдесят устриц (хотя о последствиях Майкл умолчал). Думаю, большую часть этих историй ирландец все-таки выдумал. Не мог же он отправиться в Севилью лишь затем, чтобы съесть там ничтожные семьдесят апельсинов! Зато Маллиган сумел правильно начать выступление, создать атмосферу, обрести власть над коллективным масонским сознанием и убедить публику в своем всеобъемлющем обжорстве – так великий маэстро, взяв за основу простую мелодию, ткет из нее пленительную сонату.
Маллиган все говорил и говорил, незаметно усиливая натиск, бросая вызов даже самым легковерным. В ход пошли чудовищные подробности, еда теперь измерялась не в тарелках, а в ящиках и мешках.
Наконец из другого конца комнаты раздался первый возглас недоверия, а за ним тут же последовали другие – публика потеряла всякое терпение, как бывает, если фокусник случайно раскрывает свой секрет или шутки юмориста становятся чересчур предсказуемы. Маллиган с удовольствием играл и на этом. Чем громче зрители выражали свое недовольство, тем громче он говорил и тем немыслимее и экзотичнее были его истории. Майкл сдабривал выступление отточенным пафосом. Он выжидал.
– Чепуха! – не выдержал кто-то. – Вы лжете!
Умолкнув на полуслове, Маллиган огляделся в поисках смутьяна. В зале воцарилась гробовая тишина, все сорок девять пар глаз сверлили огромное лицо, выражение на котором быстро менялось: от удивления до почти детской обиды, словно бы ирландца уличили в обмане и низвели его вдохновенную ложь до вульгарной ярмарочной клоунады.
– Этот человек, – прогрохотал он, встав за спиной упитанного масона и зловеще возложив руки ему на плечи. – Этот человек, джентльмены, считает, что я лжец.
Изумленные вздохи огласили зал, и Маллиган усилил медвежью хватку, так что румяные щеки его жертвы побагровели.
– Лжец, – повторил ирландец, хлопнув поникшего коротышку по спине. С подмостков, где я сидел, напуганный и восхищенный в равной степени, мне были видны озабоченные лица тех, кто находился с Маллиганом в непосредственной близости. Они пытались не принимать происходящее всерьез. Те же, кто сидел подальше, толкались и хихикали, точно школьники на задней парте, получая от выступления бешеное удовольствие.
И вдруг Маллиган просиял. Он широко улыбнулся и выпустил толстяка из рук. В порыве неописуемой радости он развернулся на каблуках и объявил:
– У меня есть план!
Из-за стола снова раздалось бормотание, в котором слышались и скука, и замешательство.
– Сэр, – обратился Маллиган к коротышке. – Съесть я вас не могу. – Публика пришла в восторг. – Даже мне приходится кое в чем себе отказывать. – Громкий хохот. – Но позвольте мне хотя бы вернуть доверие зрителей, прошу вас. Окажете ли вы мне такую любезность?
Пухлый джентльмен был настолько смущен, что сумел лишь кивнуть. Маллиган сдвинул тарелки и бокалы, непринужденно подхватил коротышку и усадил его на стол. Озабоченный смех прокатился по залу, пока маэстро что-то искал. Внезапно он развернулся и, споткнувшись о свободный стул, рухнул на пол.
Кто-то издевательски рассмеялся, остальные глядели на великана с нескрываемой жалостью. Вновь начались разговоры, как будто неуместное представление уже изрядно наскучило публике.
