Александр Сегень - Поп
– Ну, допустим, у меня другой жених есть.
– Милиционер этот? Владыкин, что ли? Не смеши! Нет у тебя никакого другого жениха. Я всё про тебя знаю.
– Всё да не всё. Тоже мне, знаток нашёлся.
– Всё равно ты будешь моей, слышишь? Потому что так, как я, тебя никто любить не будет.
– Что же, разве я уродина, что меня никто больше не полюбит?
– Нет, просто… Так, как я, никто!
И боец пятой стрелковой дивизии засыпал, вспоминая Машу Торопцеву, необыкновенный изгиб её шеи, упрямый и упругий, насмешливые глаза, и почему-то с особой нежностью боец вспоминал её белые носочки, хотя по всей стране все девушки ходили в таких же…
9
В последних числах июня, всего через неделю после начала войны, немцы стремительно приближались к Риге. В кабинете у митрополита Сергия находился высокий чин НКВД по фамилии Судоплатов. С первого дня войны он был назначен ответственным за всю разведывательно-диверсионную работу в тылу немецких войск. Сейчас его задачей было обеспечить работу с православными священниками в Прибалтике.
– Я спрячу вас в подвале кафедрального собора и сделаю так, чтобы мои люди вас не обнаружили, – говорил Судоплатов митрополиту Сергию. – Спустя какое-то время, когда всё успокоится, к вам подойдёт человек и произнесёт пароль. Внедрите его в ряды своих священников. Не беспокойтесь, он сам бывший священнослужитель, его не надо будет учить. Какой пароль ему произнести?
– Пароль?.. – задумался Сергий. – Не надо пароля, Павел Анатольевич. Пусть он просто вернёт мне вот эти чётки.
Сергий взял со стола чётки и вручил их своему гостю.
– Если всё будет в порядке, я с благодарностью возьму их, а если что не так, отвечу: «Спасибо, но это не мои». И пусть он тогда приходит спустя ещё какое-то время.
Первого июля германские войска входили в столицу Латвии. Секретарь митрополита, являвшийся одновременно агентом НКВД, в отчаянии докладывал Судоплатову:
– Его нигде нет! Как сквозь землю провалился! Что делать?
– Что делать! Ноги пора делать, вот что! Немцы будут здесь через час. А за то, что упустил митрополита, пойдёшь под трибунал!
10
В тот же день немцы вошли и в Тихое. Зажиточные латыши встречали их хлебом-солью, красиво преподнесённым на пшеничном снопе. Кто-то угощал немцев пирожками. Двое мужиков вынесли красное знамя с серпом и молотом и, разорвав надвое, бросили его к ногам немцев. Немцы вешали свой красный флаг с чёрной свастикой в белом круге, по-хозяйски распоряжались с сельсовете, пинками выбрасывали оттуда каких-то служащих.
А тем временем отец Александр стоял пред дочерью Моисея. Она была в длинной белоснежной рубашке. Отец Александр вопрошал:
– Отрицаеши ли ся от сатаны и всех дел его, и всех аггел его, и всего служения его, и всея гордыни его?
– Отрицаюся! – отвечала Ева.
– Сочетаеши ли ся Христу?
– Сочетаюся! – отвечала Ева.
Здесь, в храме, ещё никто не знал о приходе немцев. Две певчие старушки, пользуясь заминкой, переговаривались:
– Молотов: «Война!», Сталин: «Война! Война!» А сами драпают, немцы уже от нас совсем близко.
– Ох, может, даст Бог, мимо пройдут. Страшно!
– А когда сталинцы входили, не страшно было?
– Тоже. То одни, то другие, что за напасть!
Ева вошла в купель. Отец Александр окунал её:
– Крещается раба Божия Ева во имя Отца, аминь, и Сына, аминь, и Святаго Духа, аминь.
Отец Александр не признавал таинства крещения без полного погружения в купель. Он трижды с удовольствием окунул новую христианку, та фыркала и радостно смеялась, и крупные капли падали с её чёрных ресниц.
А немцы уже с хохотом наклеили на двери храма плакат с Гитлером. Трое вошли в храм и стали смотреть. Один сказал:
– Schaue, wie sich diese Wilder waschen![1]
И все трое заржали.
Отец Александр совершал миропомазание – рисовал Еве кисточкой крестики на лбу, на веках, на ноздрях, на губах, на ушах, на груди, на руках и ладонях, на ногах…
– Печать дара Духа Святаго. Аминь.
Хор запел:
– Елицы во Христа креститеся, во Христа облекостеся, аллилуйя…
Отец Александр возгласил, как бы и в сторону немцев:
– Господь просвещение мое и Спаситель мой. Кого убоюся?
Немцы уже перестали ржать и ухмыляться.
– Genug da von, Mannschaft, sende! Sakrament…[2] – сказал один.
И все трое медленно потянулись к выходу.
Но вскоре, как только зазвучал псалом «Блаженни, ихже оставишася беззакония», в храм снова вошли люди в немецкой военной форме при оружии, а с ними – ксёндз из соседнего хутора со своими прихожанами. У одного с собой была лестница, и он сразу деловито приставил её к стене и стал подниматься к верхним иконам. Другие, так же не теряя времени, ринулись срывать иконы, висящие внизу.
– Как вы смеете врываться и кощунствовать в нашем храме! – едва не потеряв дара речи, воскликнул отец Александр.
– Это больше не ваш храм, а наш, – ответил ксёндз, глядя на батюшку торжествующим взором. В речи его заметно прибавилось польского акцента – словно ещё немного, и он совсем забудет, что когда-то знал этот поганый русский язык.
– Как вы смеете говорить, не наш храм! – задыхаясь, жалобно говорил отец Александр. – Он построен русскими людьми во имя Православной Русской Церкви, во славу Отца и Сына и Святаго Духа!
– Всё это уже ненужные отговорки, – отвечал ксёндз. – Католикам не хватает места в костёлах, а у вас просторные храмы. К тому же вас сегодня же расстреляют.
– Так чем же вы тогда отличаетесь от большевиков?
– Оставьте демагогию, отец Александр.
Не в силах взирать на поругание храма, батюшка выскочил наружу. Там стояли его прихожане и ничего не предпринимали. Он бросился к ним:
– Что же вы стоите!
– А что нам делать, батюшка? – стыдливо произнёс один. – Их вон какая сила.
– «Не в силе Бог, а в правде»! Да как же вы посмели забыть сии священные слова Александра Невского!
– Так ведь у нас даже оружия никакого нет.
– Сдаётесь, значит? Отдаёте святыни на поругание?
– Что ж, не впервые, отче!
– А я буду бороться!
Первый испуг в нём прошёл, и отец Александр бросился в свой дом, чтобы немедленно собраться и опять ехать в Ригу.
– Остынь, отец Александр! Зайчик мой подседелый! – лепетала матушка. – В такие дни подстрелят тебя и глазом не моргнут. Переждать надо, выждать. Когда всё успокоится, тогда и надо ехать в Ригу. Да и то неизвестно, жив ли там наш Сергий! Слышишь, что? Не пущу!
– Да ведь там храм разоряют!
– Будет на то воля Божья, вернётся всё на круги своя.
– Нет, поеду!
– Нет, не поедешь!
– Ох, Алевтина!
– Ох, Александр! Говорила я, не надо крестить эту хитрую. Нет, ты устроил, прости Господи, жидовскую кувырколлегию. Вот и накликал сразу беду на наши головы. И на храм.
– Я не имею права не крестить!
11
Через три дня матушка Алевтина с важным видом подошла к отцу Александру и сказала:
– Пожалуй, надобно ехать в Ригу.
– Благодарствую, – поклонился ей супруг. – Получив ваше наивысочайшее повеление, пожалуй, и впрямь поеду.
Как и в прошлый раз, отец Александр воспользовался попуткой – ежедневно из Тихого в Ригу возили в бидонах молоко, творог, сметану и масло. Водитель машины ехал, глядел по сторонам и спрашивал не то отца Александра, не то самого себя:
– Ну и чо? Ну и где она, эта война?
И война появилась, но в ином виде.
По одной стороне дороги на восток двигался не очень широкий поток немецких войск. По другой стороне на запад шёл куда более густой поток советских военнопленных.
Кто-то нёс белый флаг, но в основном шли мирно, и конвоиров при них было раз-два и обчёлся.
Какой-то обезумевший советский солдат с азиатской внешностью вышел из лесу, подошёл к догорающему танку и пристроил к огню свой котелок. К нему не спеша подошли немцы, стали толкать прикладами, повели в общую колонну пленных.
Ещё отцу Александру врезался в сознание один наш солдат с перебинтованными руками. Немец подошёл к нему, похлопал по плечу, сунул ему в зубы сигарету, дал прикурить.
Какой-то немец-лихач, несшийся навстречу, сбил корову, которая невесть откуда сдуру вышла на дорогу. Около коровы вышла заминка, и отец Александр видел, как один из пленных подсел к сбитой корове и стал доить её себе в ладонь и пить, доить и пить. Подскочили другие, толкая друг друга, хватали за вымя ещё дышащую в предсмертных судорогах коровушку.
При таких тяжких впечатлениях священник из Тихого добрался до Риги. Там почему-то стоял смрадный дым. А между тем жизнь продолжалась, сновали разносчики газет, торговцы разносили пирожки, мороженое, которое вдруг соблазнило отца Александра, несмотря на его переживания по поводу увиденного по пути в Ригу. Он купил его и стал есть. Так, поедая мирное мороженое, он вдруг увидел митрополита Сергия, который неторопливо подходил к своему митрополичьему дому в обществе немецкого полковника.
– Александровское военное училище я окончил в четырнадцатом, – говорил полковник, покупая немецкую газету. – За царя и Россию – на австрийском фронте. Осенью семнадцатого оказался в Москве. Но воевать вместе с кадетами и юнкерами за Керенского – ищите дураков!.. Отсиделся в квартире на Сретенке. Потом – Дон… Потом – Деникин… Я – немец, и в двадцатые годы вернулся на родину предков, в Восточную Пруссию. Дослужился до полковника. Но остаюсь православным.
