Владимир Бацалёв - Первые гадости
Трофим просто опешил от такой конъюнктуры школьного рынка.
Домой он пошел, как убитый горем, на кровать прилег, как смертельно больной, а в учебник посмотрел, как двоечник. Когда пришла Победа и спросила:
— Ты чего на моей кровати валяешься? — то брат ответил:
— Я теперь здесь жить буду: мне необходима смена обстановки.
— А я где буду жить? — спросила Победа. — В коридоре? На половике кошкином?
— Живи где хочешь, — ответил Трофим. — А лучше дай мне денег — я влюбился.
— Отстань, я сама влюбилась и жажду тратить, — сказала Победа, сбрасывая безропотного брата на пол.
— Обманываешь ты меня, потому что денег жалко, а я, говорят, правда влюбился.
Победа вытащила из-под подушки паспорт Аркадия и сказала:
— А вот это видел!
Трофим полистал без интереса, как таможенник:
— На бразильского футболиста он похож. Только зачем тебе его паспорт?
— Целей будет до загса, — ответила Победа.
— А друг Леня как же? — спросил Трофим.
— А друг Леня — дурак недоделанный! — ответила Победа.
— Может, и дурак, — согласился Трофим. — Он не признается. Но ведь любит. Он же гладил тебя, как кошку.
— Меня все любят, — сказала Победа, — даже учительница трудового воспитания.
— Ты не знаешь, что делают два молодых человека, если у одного полные штаны радости, а у другой — полная юбка? — спросил Трофим.
— Знаю, — ответила Победа.
— И я знаю: мне Сени рассказала с подробностями… А потом что?
— Ты держись от этой Сени подальше, — сказала Победа. — Она трусы «неделька» носит по полгода.
Трофим сказал:
— Я в женских трусах ничего не понимаю, — и пошел к родителям.
Мать уже легла в постель и глаза закрыла:
— Я очень устала на прогулке и просто не дойду в коридор за сумкой, в которой кошелек, в котором деньги, которые я пересчитаю и все равно не дам, потому что сама трачу больше, чем муж зарабатывает.
Василий же Панкратьевич стоял перед зеркалом и стриг ножницами волосы в носу. В чрезвычайной субсидии он тоже отказал:
— Самому не хватает.
— Очень любишь ты себя, папа, — сказал Трофим, — потому и не хватает.
— А чего мне себя ненавидеть? — спросил отец. — Чего я себе плохого сделал? — спросил он еще. — Вот я в твои годы уже… — и дальше последовала длинная история про то, что Василий Панкратьевич в годы сына уже, а сын в те же годы еще, то есть он вроде бы и так же, но, когда надо, не хватает «так же» и получается не то, что надо…
Под конец нотации Трофим забыл, что его привело к отцу. Только утром вспомнил и совсем расстроился, даже в школу не пошел от такой депрессии, а вызвал к себе Леню по телефону.
— Приходи, друг Леня, — сказал ему, — помоги моей беде…
На ночь Леня читал «Камасутру», а приснился ему опоясанный бечевкой повелитель коровьего царства в окружении скота. Утром, находясь в крайне возбужденном состоянии, Леня вспомнил сон и решил стать кришнаитом. Правда, на днях он думал уйти в хиппи, как только получит аттестат зрелости, но одно другому не мешало, наоборот, в такой упряжке, в эдаком тандеме крылось что-то философски новое, до Лени не открытое и со свободной полочкой в нише мировой славы. «Хиппи-кришнаизм», — смаковал он на губах только что открытое мировоззрение, уже посвящая ему всего себя.
Завтракая, Леня спросил:
— Мама, если я не поступлю в институт, ты прокормишь меня до конца своей жизни?
— Прокормлю, родный мой сынок, — ответила Антонина Поликарповна и ушла командовать молочными продуктами.
«Это хорошо, — подумал Леня, — это по-божески. А дальше уж дети с голода умереть не дадут», — и тоже пошел к Чугуновым на зов Трофима.
В доме Чугуновых, который был так богат и счастлив, Леню не любили мама и кошка. Мама не жаловала его за то, что в день знакомства он сказал вместо «здрасьте»: «Неужели и Победа в старости будет такая толстая?» — «И вовсе я не старая, ха-ха-ха, и вовсе я не толстая», — ответила мама, но обиду на потенциального зятя заключила в себе. Светлана же Климова презирала Леню потому, что тот не считал ее человеком и обращался как с животным, чего кошка понять не могла.
В дверях Леня столкнулся с Победой, собиравшей себя в школу.
— Я сегодня прогоню Чадушкину и сяду за твою парту, — объявил Леня.
В ответ Победа заплакала довольно натурально.
— В чем дело? — удивился Леня.
— Как же мне не плакать, — сказала Победа, — Чхнутьев ее гнал-гнал — не прогнал, Чуман гнал-гнал — не прогнал, даже Чтецкий смирился, а ты-то уж и подавно не справишься.
— Я прогоню! — сказал Леня. — И буду подсказывать тебе на физике и алгебре.
— Нет, — решила Победа. — Чадушкина — уже женщина, а ты до сих пор фантик от иностранной жвачки. Кто тебя послушается?
— Победа, — заскулил Леня, — ну, почему ты стала зла ко мне?
— Я к тебе стала равнодушка. Я не коллекционирую фантики, — ответила девушка и выскользнула за дверь, опасаясь, как бы самоуверенный Леня не полез обниматься в отсутствии Чадушкиной.
Родоначальник хиппи-кришнаизма, оскорбленный невниманием к своему гению и в расстроенных чувствах, побрел на зов Трофима из глубин квартиры, не забыв в пути дать пинка кошке украдкой.
— Леня, — попросил с постели Трофим, — приведи Десятое яйцо с деньгами. У меня просьба к нему.
Леня кивнул и сразу ушел, надеясь по дороге догнать Победу и еще раз объясниться. Но Победу у самого его носа перехватил глубокий старик с дворницкой лопатой и повел в подвал ближнего дома. Подозревать старика в злонамеренности, в том, что он убьет, изнасилует и ограбит любимую, Леня не решился. «Правда, со стариком могут работать менее старые сообщники, готовые на все из корысти и ради удовольствия», — подумал заботливый ухажер и осторожно подкрался к двери, ведущей в подвал. Внутри то ругались, то молчали, но обходились без криков «На помощь!». Потом вышел старик и спросил:
— Заблудились, девушка?
— Нет-нет, то есть да-да, — ответил Леня и заодно решил постричься, а только старик за угол, сразу то ухом, то глазом к замочной скважине.
И вдруг из подъезда вышла группа молодых бездельников, в народе называемая шпаной, и окружила Леню.
— А его мать нашему Десятому яйцу втык на работе сделала, — наябедничал один шпана другому.
— Ишь ты! — сказал другой и спросил Леню: — Почему она грубит не по делу?
— Почему за сына не боится? — спросил третий, надвинул Лене шапку-ушанку по самую шею и завязал тесемки под мышками.
Но отняв рубль мелочью, счастливая шпана угомонилась и отпустила филера, показав пинком направление бегства.
«Дешево отделался, — подумал Леня. — Но как же я приду за Никитой в мамин магазин? Почему не на уроках? — спросит мама. А я растеряюсь от неожиданности. И телефон, как назло, только в ее кабинете…»
Помог рядовой случай: Чертиков как раз сидел на подоконнике у входа, курил и щурился на весеннее солнышко. Леня подкрался к углу магазина и поманил Никиту пальцем.
— Ну? — спросил Десятое яйцо, подойдя.
— Ты чего на голом бетоне сидишь? — спросил заботливый Леня. — Придатки простудишь.
— Дурак, — ответил Чертиков. — Придатки — это у женщин.
— Снимай халат, и пошли со мной к Чугуну, — сказал Леня.
— Твоя же мать хай поднимет!
— Я ей объясню вечером, — сказал Леня.
— Тогда я с концами ухожу, — решил Никита, — чтобы ты вечером поговорил, а я на глаза утром попался. Но халат не сниму: меня мужики в «Винном» за него без очереди пускают.
По дороге Леня пожаловался на шпану, а Никита сказал, что «они меня тоже защищают и я их за это ругать не буду».
— Но почему от меня? Я ведь за любовь и цветы!
Когда они пришли, Трофим продолжал умирать от безденежья, мучая организм лимонами, которые мыл, отрезал попки и ел, как яблоки. Леня сразу спросил, что за подвальную компанию завела Победа, а Трофим ответил, что «не знаю, она влюбилась».
— В кого? — спросил Леня, и все пошли смотреть паспорт под подушкой.
Потом Трофим спросил, правда ли, что Десятому яйцу не жалко денег на Сени? Никита ответил, что Сени — дура, но денег ему действительно не жаль, так как затраты невелики и окупаются.
— Дай тогда мне сколько-нибудь на ее развлечения, — попросил Трофим.
— А мы вот сейчас заберем Сеньку из школы, попьем пива, а вечером все вместе махнем на дискотеку, — решил Десятое яйцо.
— Пиво — это зло, — сказал Трофим. — С пива все и начинается.
— А добро — в манной каше, — засмеялся Чертиков, подталкивая антитезой подростков к пропасти…
Не простушка-пэтэушница, а шикарная девушка шла в спецшколу и кусала шоколадку, когда к ней приблизился глубокий старик и нежданно сказал:
— С добрым утром!
— С добрым утром, — ответила Победа. — Только чего это вы разлюбезничались, как воскресная радиопередача?
