Евгений Лесин - По Кабакам и Мирам
Дело богоугодное. Обчистив нищую на миллионы и миллиарды евро, долларов и ещё какой-то незнакомой валюты, пошли мы искать кабак.
Нищая плакала от умиления: первый раз с ней поступили по-человечески. Избили, ограбили, ругали матом и остро критиковали, плюнули в карман и за сиську дёрнули. Не дарили духов, не приглашали на корпоративную вечеринку в Библиотеку иностранной литературы. Не предлагали съездить за казённый счёт в Париж по делу срочно. Чудо, короче, а не люди.
А кто спорит, что Лукас и Лесин чудо, а не люди? Никто не спорит. Лукас и Лесин уж точно не спорят – делать нам больше нечего, как спорить, мы давно уже идём по улице Горького, в честь какого-то воина гламура переименованной в Тверскую. А вокруг клубится модная молодёжь, проститутки с сутенёрами и диджеи в наркотическом дурмане.
– Предупреждаю, – говорит Лукас, – Если нас и в следующий кабак не пустят, я буду драться до последнего.
– А вдруг с теми, кто без брильянтов ходит, тут не дерутся? – опасается Лесин, – Тогда мы никогда не сможем опьянеть!
Но вот толпа проституток и диджеев поредела, и перед нами открылся вожделенный вход в кафе «Непафосное». Из кафе доносятся вопли какого-то певца по имени «Живая музыка». У входа генерал с аксельбантами и декольте, медведя в кокошнике на поводке держит, то есть, опять-таки поголовный фейсконтроль. Мужчины в вечерних платьях, дамы в колье и с лорнетами из платины. Иначе не пускают.
– Да нам бы выпить. Чтоб не так тошнило от вашего гламура и вашей готики. Деньжищ-то – как грязи, – заюлил Лесин, когда медведь строго на него взглянул.
– У всех деньжищ как грязи. Но никто так не ходит. Вам в рабочие кварталы надо, к быдлу поближе. Там прямо из лужи и лакайте ваш сомагон, – ответил генерал и отодвинул от нас медведя – чтобы пролетарскую хворобу какую не подцепил, сдохнет ещё, или сопьётся.
– Правильно говорить – самогон, – Лукас поправляет.
– Ах, так вы ещё и интеллигенты? Сейчас ОМОН позову, они живо вас пилками для ногтей уделают, домостроевцы.
– Кто интеллигенты? – возмутились мы, – Мы интеллигенты? Да, мы интеллигенты. Что ж нам теперь делать, божий человечек?
– Идите-ка, холопы, в Кремль, там вам и место, – постановил генерал и даже помахал в воздухе тремя большими круглыми печатями (в позолоте и драгоценных каменьях). А затем дверь кафе «Непафосного» захлопнулась для нас навсегда.
Гнали нас потом и из ресторана «Достоевский купил новые чулки», и из кафе-бара «Гагарин причислен к лику святых за модный педикюр», и из рюмочной «Противный, верни бюстгальтер». Били пилками для ногтей, ножницами для маникюра, кололи брошками, душили бусами, а одна цыганка (из столовой «Купи себе самолёт и получи в подарок презерватив») даже хотела пнуть костылём.
Столовая, кстати, хорошая. Во-первых, нас туда пустили, а во-вторых, все официанты и официантки там были кто без ноги, кто без руки, кто с двумя головами, а у бородатого шеф-повара на спине красовался шикарный бюст. И ходил он, как наверняка догадались читатели, на трёх милых кривых ногах. Рук, естественно, не было у него вовсе.
– Как же он готовит, без рук-то? – спросили мы у цыганки Изольды Прокловны.
– А он не готовит. Он писает в компот и ноги там моет. Широкой души человек.
– Да уж, – не стали мы спорить. – А как у вас насчёт выпить?
Тут-то она и попыталась костыль свой употребить.
Спаслись бегством и уже на выходе прочитали: «Безалкогольная столовая для сексуальных извращенцев – вход только для людей с физическими недостатками».
– Так вот почему нас сюда пустили, – догадалась Лукас. – Мы же для них даже не люди с физическими недостатками, а просто два ходячих физических недостатка. Но где бы нам за это выпить?
– В Кремле! – проворковал извозчик, неслышно и незаметно подъехавший сзади. Хотел нас сначала пнуть копытом своей лошади, но та побрезговала.
– Что ж, в Кремле так в Кремле, – не стал спорить Лесин. – Сколько берёшь?
– Полтора минета или 250 000 евро и 14 копеек.
Наскребли мы ему евриков с копейками, да и покатили с шиком и гиком. Город вокруг был прекрасен и удивителен – мы аж залюбовались. Пётр Великий работы Церетели стоял в ажурных чулках, на Храме Христа Спасителя вместо крестов болтались гигантские фаллоимитаторы, по небу дирижабли тащили необъятные экраны с порнографией и светомузыкой, лазерное шоу на Воробьевых горах больше напоминало все пожары Москвы вместе взятые, сколько их было. Об остальном и говорить не хочется – страшно.
– Кремль, голодранцы, – пробасил извозчик и вильнул задом.
Вильнул и исчез, а Кремль был совсем странен. Возле вечного огня валялся в блевотине пьяный человек – явно с двумя высшими (одно гуманитарное, другое техническое) образованиями. На мавзолее было коряво, явно в спешке и без вдохновения намалёвано «Зенит – чемпион» и «Женя и Оля были тут», а на Спасской башне висел тетрадный листок с надписью «Бухать здесь».
Вошли мы в кафе «Бухать здесь» и – обомлели. Размер – полтора квадратных метра. На полу семь филологов, пять геодезистов и три физика–теоретика. Играют в шашки на раздевание. Все в драбадан уже, а одежды на всех – один сапог и половина телогрейки.
У стойки, качаясь, стоит Луиза и режет бутерброды с яйцом. Нас не узнает, но зато наливает даром – на средства фонда по борьбе с неорганизованной интеллигенцией.
– Двести грамм! Нет, сразу триста! Не в стакан, дура, прям в глотки лей.
Луиза выползла из-за стойки и, ласково матерясь, налила прямо из бутылочки. Прямо в рот. По 150 каждому.
– И полбутерброда! Туда же, – прохрипел Лесин.
Милая, милая Луиза. Взяла половинку бутерброда, сделала из неё две четвертинки и нежно, как палач, вешающий невесту, вложила в наши открытые клювики. Потом мы играли в «Что? Где? Когда?» на раздевание, но раздевалась одна только Луиза, все скидывала и скидывала с себя предметы гардероба, но перестаралась и в какой-то момент просто растворилась в воздухе, будто её и не было.
– Ну хоть душой отдохнули, – благодарно икнул Лесин.
– К тому же среди своих, – поддакнула интеллигенция, валявшаяся на полу.
Глава пятая.
Петербургские трущобы
– Странный какой-то теперь Кремль, – сказал Лукас на выходе. – Похоже на петербургские трущобы между Рубинштейна и Марата.
– Ага, – поддержал Лесин. – Петербургские трущобы. Водки выпьем здесь?
– Ещё бы!
Это у нас такой условный сигнал. Означает, что пора выпить. Впрочем, у нас все фразы это означают. Шагнули мы назад, чтобы ещё немного усугубить, но вход в прекрасный кабак «Бухать здесь» как корова языком слизнула – вместо него стоит, натурально, будка, а в ней – городовой с ружьём.
– Дяденька городовой, а где же Кремль? – детским голосом спрашивает Лукас. Детям в петербургских трущобах все можно, взрослые их жалеют, милостыньку подают, бьют несильно, оскорбляют вполсилы – насмерть обидеть боятся. Детки-то в трущобах хлипкие вырастают. Правда, о Лукасе этого не скажешь – но детки всякие нужны, даже большие и пьяные. Педофилы тоже ведь разные бывают. Есть даже педофилы-геронтофилы – пожилых детей любят.
– Я вот вас сейчас расстреляю, во славу Достоевского! – нестрого шутит городовой.
– Ой, у вас такое сексуальное ружье! – подмигивает ему Лукас. – А всё-таки – где Кремль?
– Где-где? – ласково сердится городовой, – В Достоевске, вестимо. Который бывший Нижний Новгород.
– Нижний Новогрод – бывший Горький, а Достоевский твой – козел! – умничает Лесин.
– Зенит – чемпион! – на всякий случай, невпопад, поддакивает Лукас.
– А кому же и быть чемпионом, как не ему, родимому? – расплывается в улыбке городовой, – А за Достоевского – ответите. Я на вас сейчас рапорт напишу!
Ну, пока он расчехлял свою боевую тетрадь для записей особо злостных нарушений, мы успели убежать и потеряться. В петербургских трущобах легко заблудиться: вошёл в дворик в одну арку, вышел в другую, попытался вернуться – в третью угодил, и так, пока не сдашься. Тогда перед тобой сразу же откроется путь к отступлению, или даже гостеприимные двери какого-нибудь питейного заведения.
Стоим, значит, во дворе-колодце. Дома нас окружают, в каждом доме – арка, просто картина «витязь и распутница на распутье». Да ещё и на помойном бачке кто-то, в шутку, наверное, написал: «Налево пойдёшь – пьян будешь, направо пойдёшь – выпьешь там, прямо пойдёшь – в запой угодишь, а назад повернёшь – вообще сопьёшься, сука ты и гад!»
– По-моему, милое местечко, – одобрил Лесин, дочитав надпись, – Пойдём, что ли, туда, где «выпьешь».
Повернули мы направо, на улицу вышли. Вроде бы Невский проспект, хотя написано почему-то «Тверская-Достоевская»
– Они тут что, на этом Достоевском помешались всё, что ли? – возмущается Лесин. – Ещё бы Солженищенской-Нищебродской назвали.
По Тверской да по Достоевской велосипедисты разъезжают, редкие автомобили, допотопные сплошь. В луже на углу Тверской-Достоевской и Газетного тупика свинья лежит.
