Патрик Рамбо - Кот в сапогах
— Вот они, — сказал Делормель Сент-Обену, который весь напрягся и словно окаменел.
Они и впрямь были уже близко, жалкие, привязанные к скамьям. На голову Робеспьера нахлобучили колпак, его подбородок был замотан, рубаха в пятнах. Когда повозка поравнялась с домом Дюпле, какой-то мальчишка, обмакнув метлу в ведро с бычьей кровью, измалевал ею закрытые ставни. Толпа ответила на это новым, еще более оглушительным взрывом улюлюканья.
— Долой тирана! — крикнул заводила.
— Долой! — завыла толпа.
Когда повозка продолжила свой путь, тащась шагом по направлению к площади Революции и с трудом протискиваясь сквозь скопления народа, Сент-Обен, перегнувшись через подоконник, охрипшим голосом спросил Делормеля:
— Видите вон того, что орет громче всех?
— Маленький, в зеленой куртке…
— Вы его не знаете?
— Не могу же я знать всех в Париже.
— Зато в Нанте его каждый знает.
— Кто же он?
— Каррье.
— А, вот оно что…
Этот человек был палачом в Нанте, близких Сент-Обена, должно быть, отправил на тот свет именно он, подумал Делормель. Там под началом у Каррье была целая шайка профессиональных убийц, многократно не поладивших с правосудием, немецких дезертиров, проходимцев с каторги на Антильских островах, явившихся сюда, чтобы грабить, насиловать, топить нагих женщин в Луаре. Кто они, его верные соратники? Портной Эрон, чьи карманы были полны отрезанных ушей, отставной адъютант Ришар, набивший огромный шкаф драгоценностями своих жертв.
— С Робеспьером покончено, — сказал Сент-Обен. — Но осталось еще много душителей, которых пора придушить. Я этим займусь.
ГЛАВА I
Каково быть двадцатилетним в 1795-м
Тесная группа молодых людей шагала по Ломбардской улице, звонко стуча по мостовой тросточками со свинчаткой, которые они прозвали «вздуй-мерзавца». Парикмахеры, сыновья негоциантов, подручные парфюмеров или цирюльников, поэты, танцоры, клерки, в Париже той поры все они были заодно, их сближали юношеские амбиции и сильнейшее отвращение к крайностям республиканцев. Отрицая демонстративную неряшливость, предписанную революционным стилем, они наряжались подчеркнуто экстравагантно: вы только полюбуйтесь на их куцые курточки цвета бутылочного стекла или конского навоза, на прямоугольные фалды, выкроенные наподобие трескового хвоста, взгляните на эти кюлоты в обтяжку, на муслиновые галстуки с пышным узлом, который вспучивается аж до самых губ, говорили даже, что издали этих юнцов можно принять за толстые болонские колбасы. Они отбеливали свою кожу миндальной пастой, душились мускусом, за это их прозвали мюскаденами — «мускусниками».
Один из них остановил своих приятелей у крыльца церкви Святого Роха. Его волосы были заплетены в косицы, на темя для пущего эпатажа нахлобучена треуголка в форме полумесяца — вид самый вызывающий. Он снял очки, чтобы заглянуть зачем-то в газету, которую вынул из жилетного кармана:
— Это и впрямь здесь, господа: тупик Конвента, в прошлом — Дофина…
— Но мы же испачкаем наши туфли, мой дорогой Сент-Обен. Местечко отвратительно грязное.
— Когда охотишься на крыс, Давенн, приходится спускаться в городскую клоаку, чтобы вспугнуть их оттуда.
— Сент-Обен прав, мы же клялись покарать якобинских каналий, — напыщенно изрек третий, выпячивая грудь, чтобы нагляднее продемонстрировать семнадцать перламутровых пуговиц, украшающих его наряд в подражание царственному сироте, узнику Тампля — маленькому Людовику XVII.
— Этот Дюпертуа живет здесь, в «Гостинице Мирабо». Послушайте, что сказал о нем Фрерон: «Он дубил кожу обезглавленных, чтобы шить из нее сапоги!»
— Фу, гадость какая…
— Так пойдемте дубить ему задницу! — крикнул Дюссо, подлинный автор процитированной статьи, изобретательный публицист, писавший также и речи для своего покровителя Фрерона.
Они убрали свои лорнеты подальше, чтобы не поломать их в ходе предприятия; лорнеты имелись у всех, хотя в них не было не малейшей надобности, — этот предмет служил лишь затем, чтобы придавать владельцу вид инвалида по зрению, что помогало избегать рекрутского набора: шуаны Бретани и крестьяне Вандеи снова поднялись во имя короля, нельзя же допустить, чтобы их выдернули отсюда и переодели в солдатское платье. Они смотрели на закопченную четырехэтажную «Гостиницу Мирабо», на узкий проход между лавками цирюльника и торговца жареным мясом.
— Кошмар! — Дюссоль скорчил гримаску. — Мы пропахнем салом!
Войдя в здание, для чего им пришлось перепрыгнуть канавку с застоявшейся водой, они оказались во внутреннем дворике, где были колодец и винтовая лестница.
— Вы что-то ищете?
Щекастый толстяк с заплывшими глазами разглядывал их из открытого окна первого этажа.
— Комнату гражданина Дюпертуа, — отвечал Сент-Обен.
— Чего ж вам надобно от него, мои маленькие господа? — тягучим голосом осведомился пузан.
— Мы, собственно, пришли его малость помять.
— А сам-то ты кто, такой любопытный? — Рукояткой своей трости Дюссо подцепил его за жирный подбородок.
— Я самый и есть хозяин гостиницы.
— И что дальше?
— Мой друг спрашивает, как тебя зовут, ослиная башка!
— Руже. В прежние времена я служил помощником повара у монсеньора принца де Конти…
— И не стыдно тебе пускать под свой кров опасных якобинцев?
— Жить-то надо, а?
— Ну, тебе-то на судьбу грех жаловаться, с таким брюхом ты, уж верно, без обеда не остаешься. Не так ли?
— Ох, мне ведь платят всего шесть франков в месяц за комнату…
— И ты понятия не имел, какое прошлое у твоих постояльцев? — Сент-Обен изобразил на лице крайнее изумление.
— А ведь мой добрый друг прав! — с этими словами Дюссо влепил хозяину гостиницы оплеуху. — Реестр в меблирашках ведется похуже, чем в городском морге.
— Ладно, если тебе и неведомо прошлое этого Дюпертуа, то его настоящее ты знаешь. Покажи-ка, где он притаился.
— Там…
Толстяк указал на закрытое окно верхнего этажа, потом добавил плаксиво:
— В этот час его, поди, и дома нет.
— У тебя есть ключ?
— Свой он носит в кармане.
— Будь повежливей! — Дюссо наградил его новой пощечиной.
— Но все ключи здесь в одном, любую дверь откроют…
— Давай сюда!
— Вот, господа, вот…
Бедняга протянул им простенький ключ, который Сент-Обен буквально вырвал у него из рук. И тотчас распределил роли:
— Я поднимусь туда с Дюссо, Давенном, Русселем и Дювалем. Вы, остальные, побудьте в этом прелестном дворике. Носы, если угодно, можете зажать, но глаз не жмурьте, смотрите в оба. Если господин Руже окажется недостаточно учтивым, вы, разумеется, успеете вволю надавать ему затрещин. И потом, если Дюпертуа нет в его вонючей конуре, он в любой момент может возвратиться, и тут уж ваше дело его отдубасить. Ну, идем!
Часть группы устремилась вверх по лестнице, прямиком к указанной комнате. Дверь была даже не заперта, и они всей гурьбой ввалились в логово якобинца, но обнаружили там всего лишь кумушку со злыми глазами и всклокоченной шевелюрой да девчонку-подростка, которая, трясясь от страха, пряталась у нее за спиной.
— Э, мы ищем убийцу, а нашли его семейку! — Сент-Обен захохотал.
— Паскудные рожи! — сказала мамаша Дюпертуа.
— Дюссо, вы слышали, как она нас обозвала?
— Да, друг мой, это заслуживает основательной порки.
Они надвинулись, размахивая тростями и норовя оттеснить дерзкую к ее убогому ложу. Дюссо воспользовался моментом, чтобы схватить девушку за руку. Она была в рубашке и деревянных сабо.
— Если бы ее умыть, эту девку, она, пожалуй, милашка…
— Не трогайте мою дочь! — завопила фурия.
Она билась на своем соломенном тюфяке, вырываясь из рук троих мюскаденов, которые пытались задрать ей юбку, чтобы ее высечь. Вдруг из темного угла выдвинулся мужлан неотесанного вида — сам Дюпертуа. В руке у него был нож.
— Да я сопляков вроде вас одной ногой расшвыряю! Пинками в зад!
Сент-Обен и его приятели, опешив, не смогли помешать ему выскочить на лестничную площадку. Они бросились вдогонку, оставив женщин, старшая из которых вопила, а младшая плакала. Дюпертуа сбежал по лестнице. Сторожившие внизу мюскадены, также застигнутые врасплох, шарахнулись от его грубого напора.
— Улю-лю! — закричал ученик хирурга с растрепанными волосами, тем не менее обсыпанными рисовой пудрой. — Он меня толкнул! Я чуть не упал на эту грязную мостовую!
— Погоди, — взвизгнул другой, — он не уйдет!
И швырнул свою трость, целясь по ногам бежавшего к выходу Дюпертуа. Тот упал, растянувшись в сточной канавке, его шляпа и нож отлетели в сторону. Коль скоро якобинец уже лежал на земле и сопротивляться не мог, молодые люди безнаказанно обрушили на него град ударов, несмотря на то что своим могучим сложением он напоминал шкаф. Теперь Дюпертуа, распростертый ничком, более не шевелился, его лицо тонуло в грязной жиже.
