Егор Радов - Рассказы
Все решено, все решено, назад пути нет, и куплен билет, и самолеты увезут меня в тундру, где я скроюсь навсегда. Но пока что останутся некоторые формальности.
Я прихожу в институт красоты, я одет в изящный костюм, и французский одеколон приятным ароматом окружает мое лицо и шею.
— Что вам нужно? — говорит мне прекрасная блондинка с вишневым ртом: на ней белый халат и черные чулки.
— Я хочу быть юкагиром! — говорю я и подмигиваю ей.
— О, — улыбается она в надежде на продолжение. — А кто это? Вы и так красивы… Даже очень.
— Я знаю, — смущенно говорю я. — Но я хочу быть некрасивым. Я хочу поменять расу. Мне нужно стать монголоидом северного типа. Узкие глаза, приплюснутый нос — в общем, вы понимаете…
Она остолбеневает и смеется.
— Вы издеваетесь надо мной?
— Нет, хотя и да. Вы мне не нравитесь. Могли бы, работая в институте красоты, немножко и о себе подумать.
Это очень невежливо, но мне — будущему дикарю — плевать на вежливость, пора ведь и привыкать к иным манерам. Кроме того, это было последнее средство уговорить ее — и вот уже меня везут на операцию, и очаровательная блондинка потирает руки, предвкушая, что она со мной сейчас сделает!..
Мои белые волосы я просто-напросто крашу, и вот я почти уже северный азиат: как хорошо, что я захотел стать юкагиром, а не негром, это было бы намного сложнее устроить.
Юкагирский язык я не буду учить в принципе. Во-первых, там нету письменности, а во-вторых, я заново рождаюсь, поэтому я буду как неразумный младенец — пускай меня учат всему, и пускай первые свои новые слова я узнаю от их подлинных носителей, для которых ничего не значит то или иное имя. Итак, первое время я буду немым юкагиром, даже — учеником юкагиров.
Я боюсь — возьмут ли они меня к себе, оценят ли мою жертву и подлинность моих порывов? Но ведь выходил однажды Маклай к папуасам, и все обошлось хорошо, а ведь он не захотел полностью принять их мир. В конце концов, все зависит от меня. Если мое желание абсолютно искренне и исходит из глубины моего сердца, то они почувствуют это и дадут мне в жены достойную, хотя я согласен и на самую последнюю девушку — ведь все-таки я не юкагир по крови, и поэтому среди них я — самый последний.
Но — прочь все сомненья! Я не беру вещей, я не беру денег, я не беру ничего. Быть может, меня примут за «чучуну», и тогда мне предстоит шататься всю жизнь но тайге, если я смогу там выжить, но я верю, что я пробьюсь к вам, о, юкагиры! Я сажусь в самолет, и какой-то якут обращается ко мне по-якутски — все-таки молодец эта прекрасная блондинка, я пошлю ей северные цветы в подарок за блистательную работу!
Я молчу и не отвечаю якуту. В настоящее время я — никто, я еще не юкагир. Но в отличие от многих, я уже знаю, кем я точно буду. А вы можете такое сказать про себя? После смесей всех наций и народностей, как можно точно утверждать про себя, какую именно национальность вы представляете? По меньшей мере, это глупо. Но все это старые вопросы. Когда я стану юкагиром, меня все это не будет волновать.
И вот, словно во сне, я вижу, как закончены все перелеты и долгие переходы: лиственничная осенняя тайга встает передо мной, словно бесконечная Вселенная, созданная непонятно чьим Богом; болотистые кочки покрыты небесной синевой от голубики, которая мириадами голубых точек заполняет всю почву под ногами: вдали летают утки и орлы, и я бегу с дикими воплями туда — я не боюсь заблудиться, потому что мне все равно, я забываю свой язык, я забываю свое имя и свои проблемы, я хочу кувыркаться, словно расшалившееся животное, я хочу стонать и визжать и молиться солнцу, потому что оно греет, я хочу выкрикивать заклинания, любить одну женщину и умножать семя моего народа, и вот я вижу в лесу каких-то диких и настоящих людей — и выкрикнув истинное приветствие, я бегу к ним.
Я хочу стать юкагиром!
1986ИСТОЧНИК ЗАРАЗЫ
Я проснулся от солнца, повергшего мое тело под простыней в жаркое и потное состояние. Я вспомнил какие-то стихи и побежал на кухню принимать лекарства. Вводя себе в вену чудный раствор песцилина — препарата, изготовляемого из слюнных желез песцов — я ощутил прилив бодрости и веселья в своих больных членах. Сегодня должен был быть счастливый день — наша компания, состоящая из друзей и подруг, решилась развлечься немного: и я тоже был приглашен на вечеринку, собирающуюся у Марка, и предвкушал последневный разврат с чувством глубочайшего освобождения от окружающего постылого мира.
Промыв свой замечательный шприц, который я выиграл недавно в лотерею, я бережно погладил его и положил на специальную полочку. Затем я выпил еще пару таблеток какого-то нового средства, чтобы оттянуть смерть, повисшую надо мной, и пошел умываться.
В ванне мне стало смешно почему-то. Очевидно, таблетки, название которых я так и не посмотрел, обладали приятным побочным действием. Все же я намылился и даже, после всего, употребил дезодорант, который помимо запаха обладал еще свойством прижигать разные мелкие гнойнички и язвочки, выступившие на теле поутру, поскольку я не сторонник вставать по ночам и принимать что-нибудь, заглушающее их образование.
После всего можно было покурить немного — и я так и сделал, восхитившись неизменной сущности личной сигареты в руках, которая стерильна и сокращает жизнь всего лишь на три минуты. О, сигарета, сигарета! Если б люди только курили и пьянствовали, забыв о приятных дамах и любимом потомстве! Может быть, весь мир был бы здоров и весел сейчас! Не то ли предлагал и Толстой, считавший, что лучше спокойно умереть стареньким импотентом, чем прожигать безрадостную жизнь в качестве вечно озабоченного больного. Не зря лучшие его последователи, имея твердый дух, не раздумывая долго, отрезали себе свой вредный и заразный придаток!
Но люди оказались глухи, тем более, что опасались лишиться вместе с детьми и общечеловеческого будущего, хотя я думаю, что если б знали они, что за будущее ждет их сыновей и дочерей, то испытали бы неприятный позор и стыд и, наверное, просто бы вымерли по-тихому, завершив доблестную людскую историю достойным образом.
И я горжусь тем, что именно русская литература оказалась на высоте в данном вопросе! Онегин, отсылающий Татьяну, Печорин, не пожелавший почему-то овладеть княжной Мери, и прочие возлюбленные персонажи, из которых Павел Власов займет не последнее место, — все били в набат, в то время как гнусный Запад напряженно болел сифилисом и гонореей и, несмотря на это, продолжал воспевать блеск всяких куртизанок и милых друзей.
Все эти размышления можно продолжать вечно, и я совсем расстроился, ощутив совестливые мысли в своих мозгах. Тем не менее, сейчас нам и остался только добросовестный разврат, да и то урезанный донельзя в силу множественности смертельных недугов, и поэтому, скрипя зубами и проклиная все на свете, придется заниматься именно им, а совсем не желанной жизнью в семье или у станка.
Я подошел к столу и выпил стакан вина, чтобы не думать больше о судьбах всего человечества. В конце концов, поскольку я являюсь личностью, я имею право на личную жизнь и готов иногда перестать думать о народе, а подумать, возможно, и о себе самом, тем более, что очень люблю свою умную душу.
Я одел респиратор и герметический комбинезон, сохраняя под ним свой праздничный вечериночный вид, состоящий из яркой рубашки и банта, вместе с короткими зелеными штанами, и вышел на улицу. Вечером необходимо одевать полный комплект предохраняющей одежды, так как злые бактерии, погибающие от миролюбивого солнечного света, страшно активизируются во тьме. В общем, вероятность заражения на улице была бесконечно малой, но я не собирался платить милиционерам штраф за несоблюдение правил безопасности и вообще не хотел вступать с ними в разговоры, поскольку вечеринки были запрещены специальным указом радеющего о здоровье правительства, хотя все жители и даже менты не могли никак перестать заниматься этим единственно приятным делом в жизни. Туго застегнутый на молнии, я шел мимо плакатов, призывающих использовать новую модель презервативов, которые надеваются на все тело и являются просто неким тонким комбинезоном, а также мимо навязшего в зубах и глазах изречения, написанного почти везде, и гласящего: "Свежий воздух — источник заразы". Не знаю насколько это так. Например, мой друг Марк, к кому я направлялся в гости, никогда не использовал презервативы и противогазы, общаясь с женщинами, и постоянно вдыхал свежий воздух, совершенно не пугаясь новых болезней, но, возможно, ему уже наплевать, так как он, наверное, имеет полный набор всего, что настигло человечество в последнее время. Однако, он был всегда бодрым и свежим: и некоторые дамы пугаются одного только его вида, его мрачных глаз и незащищенных участков тела. И мы тоже немного боимся его и ждем его смерти, которая по нашим подсчетам уже должна была наступить, но почему-то задерживается, словно уважает его презрение к своей женской особе.
