Бриттани Сонненберг - Дорога домой
Я выхожу на веранду с двумя ледяными бутылками диет-колы; он смотрит через улицу, где в разгаре ярмарка округа.
«Лучшие в городе места в зрительном зале», – любит отвечать Фрэнк, когда кто-нибудь звонит и спрашивает, каково это, жить в Уиттенберг-Виллидж. Если это наши друзья, до сих пор живущие в собственных домах, в их голосах звучит самодовольство. Если это наши дети, голоса у них виноватые. Завтра будет три недели, как мы покинули ферму.
Наверное, для любого, въехавшего на парковку, это выглядит странно: все мы сидим на своих крохотных верандах, уставившись на другую сторону шоссе, словно в автокинотеатре под открытым небом. Большинство из нас в купальных халатах, хотя мы с Фрэнком по-прежнему носим одежду для жизни, как я привыкла ее называть. Фрэнку не нравятся подобные шутки, и мне кажется, что его вымученная радость по поводу переезда сюда – полная чепуха. Но злость, всё поднимавшаяся во мне и в нем, теперь улеглась; раньше, когда мы были молодыми и какие-то его слова меня раздражали, я воспринимала это, как гремучую змею в комнате, которую нужно убить или спастись бегством. Теперь это можно сравнить с жужжащей в августе старой мухой, с которой ты миришься, поскольку тебе слишком жарко и лень встать со стула.
Этим летом северо-восток Индианы пережил страшную засуху, и поля, окаймляющие ярмарку, побурели. Фрэнку это не дает покоя, хотя незадолго до переезда сюда мы продали свои кукурузные и бобовые угодья.
– Вся надежда на озимую пшеницу, – говорит он мне сейчас. После этого мы сидим молча, потягивая колу.
В животе у нас урчит. Мы оба голодны, но оттягиваем поход на ланч в кафетерий – трапезы здесь самое тягостное время дня. Я называю это «овощи для овощей» – еще одна шутка, которую Фрэнк не одобряет.
Когда у него снова урчит в животе, я говорю:
– Может, разогреть нам кэмпбелловского супа? У нас есть микроволновка.
– За еду уже заплачено, Джой, – возражает Фрэнк с непреклонной решимостью в голосе.
– Ты прав, – отвечаю я, поскольку противоречить своему мужу так часто за один день ты можешь, только чувствуя себя самостоятельной, а мы с Фрэнком теперь крайне нуждаемся друг в друге.
Три дня спустя тот паренек звонит снова, печальный и отчаявшийся. Оказывается, статью надо сдавать завтра, и если он не раздобудет высказывание Криса, задание ему не зачтется и придется остаться в десятом классе на второй год.
– Ну, меня бесполезно просить придумать что-то от его имени, – говорю я строго, превращаясь в летнего наставника. В течение двадцати лет я выполняла эту обязанность в средней школе и никогда не любила напоминать детям о необходимости вести себя прилично.
Он молчит на другом конце провода. Я снова начинаю его жалеть.
– Я могу рассказать тебе о Крисе, – говорю я. – Что тебе нужно узнать? У тебя есть сведения о его лучшем сезоне?
– Да, это я нашел, – ворчит паренек. – Они вывешены на стенде у кафетерия.
Можно подумать, мне это известно.
– Тебе нужна фотография? – спрашиваю я.
– Вы можете ее отсканировать? – интересуется он.
– Что сделать?
– Что им надо? – доносится голос Фрэнка из патио.
– Что-нибудь об игре Криса в баскетбол в Чаритоне, – кричу я в ответ, прикрывая трубку.
Мальчик начинает объяснять мне про сканирование, а затем в кухне появляется Фрэнк, размахивая перед моим лицом вырезкой из газеты. Это заметка о баскетбольном сезоне Криса в выпускном классе, которую муж всегда носит в бумажнике. В одно ухо парень трещит что-то о разрешении снимка, а в другое Фрэнк кричит о региональном бомбардире из средней школы, пока я не воплю:
– Я поняла!
И они оба затыкаются.
Я слышу, как парнишка шелестит бумагой, а потом говорит очень тихо:
– Не могли бы вы хотя бы сказать, чем он сейчас занимается?
И я передаю телефон Фрэнку – дело в том, что я не знаю, чем занимается мой сын.
Фрэнк берет трубку и рявкает в нее: «Фрэнк Кригстейн», как будто говорит с президентом Соединенных Штатов.
– Кто хочет знать? – с подозрением спрашивает он и успокаивается, услышав, что это всего лишь школьная газета. – Он исполнительный директор в компании, которая называется «Логан», – гордо произносит Фрэнк. – Что они производят? Инструментарий. Ну, если ты не знаешь, что это значит, посмотри в словаре.
Впервые я осознаю, что Фрэнку тоже не известно, чем занимается Крис, и это доставляет мне немалое удовольствие.
– Пришли нам вырезку из газеты, когда она выйдет, хорошо? – говорит Фрэнк уже просительно и затем напряженно: – Мы живем в Уиттенберг-Виллидж. Нет, это не дом престарелых, это дом совместного проживания. Напротив ярмарочной площади. Мы бы хотели иметь два экземпляра.
Фрэнк вешает трубку с самодовольным видом. Со времени учебы Криса в средней школе я тревожилась, что успехи мальчика уведут его от нас, и оказалась права. Сначала баскетбол, увлекший его на Юг, в университет Джорджии. Потом Элиз, удержавшая его там. Теперь работа, из-за которой он прыгает из страны в страну, как Джеймс Бонд, и это до ужаса меня беспокоит.
– Отличная будет статья, – говорит Фрэнк.
– Он мог бы по крайней мере иметь совесть и ответить мальчику, – замечаю я.
– Он в Дубае, – оправдывается Фрэнк, будто я обвиняю в отсутствии совести его самого.
– Ну и что, – говорю я, пытаясь представить себе Дубай. Вызвать в памяти получается только Иерусалим, куда мы совершили паломническую поездку в восемьдесят третьем и где отведали самую лучшую в моей жизни еду.
Через неделю мы получаем статью, но не от того парня, а от моей пятидесятипятилетней незамужней дочери Бэт, которая на полставки работает библиотекарем в средней школе и, насколько мне известно, упустила свой шанс, когда в 1974 году разорвала помолвку с Сэмом Леманном, школьным учителем геометрии.
Помимо статьи, Бэт приносит картофельный салат и сэндвичи с ветчиной, и мы берем газету на веранду, прижимаем банками с пикулями, чтобы ее не унесло ветром. Статья короче, чем я ожидала.
ЛУЧШИЙ БОМБАРДИР ЧАРИТОНА ПЕРЕБИРАЕТСЯ НА БЛИЖНИЙ ВОСТОК Джим Лоренс
Крис Кригстейн, который в последний свой год в школе забросил больше мячей, чем кто-либо с тех пор в Чаритоне (хотя в старом спортивном зале корзины располагались ближе друг к другу), живет теперь в Саудовской Аравии, по словам его мамы, миссис Джой Кригстейн. Она говорит, что с ним очень трудно связаться. По словам его отца, мистера Фрэнка Кригстейна, Крис занимается выпуском инструментария, хотя тот не сообщил, какого именно. В десятом классе Крис играл на трубе. Принимая во внимание знаменитый трехшаговый бросок Криса (в новом зале он на самом деле двухшаговый), думаю, можно сказать, что Крис всегда хорошо проявлял себя на больших расстояниях!
Под статьей помещена размытая черно-белая фотография Криса, зависшего в воздухе. «Лучший бросок в прыжке в штате Индиана». Прекрасный снимок, такой знакомый, что я вижу его с закрытыми глазами. Меня всегда поражало, как мой ребенок может выглядеть таким грациозным, словно существо из другого мира.
Прочитав статью, Бэт фыркает, прыскает газировкой и смеется до упаду.
– Я всегда недооценивала этого Джима Лоренса, – говорит она.
Фрэнк настолько расстроен, что не может произнести ни слова. Как обычно, он ждет ухода Бэт, чтобы взорваться.
– Саудовская Аравия! Что ты сказала этому парню? – гневается он на меня. Я не видела Фрэнка в такой ярости с того дня, когда в церковном бюллетене в списке шаферов его имя по ошибке написали как «Фрэн». – Инструментарий! – продолжает он. – Можно подумать, что Крис делает бомбы и является личным помощником беи Ладена.
– Бен Ладен мертв, – замечаю я.
– Не верь всему, что слышишь, – наставляет Фрэнк. – И что это за намек на меньший спортивный зал? Как фамилия этого парня? Кто его отец?
– Лоренс, – говорю я.
– Похоже на католика, – изрекает Фрэнк.
И я прошу:
– Прекрати, Фрэнк.
Он кипит весь день, не смягчившись, даже когда мы сидим на веранде и наблюдаем за взлетающими качелями и слушаем визг катающихся на американских горках.
– Крис не должен это увидеть, – внезапно произносит Фрэнк уже позднее, лежа в постели, хотя я думала, что он давно спит.
– Он не увидит, – отвечаю я. – Да и кроме того, ему будет безразлично.
– Он заслуживает лучшего, – сдавленно говорит Фрэнк.
– Бога ради, Фрэнк, это же дурацкая статья, а не камень на его могиле.
Затем я слышу, что Фрэнк плачет. Неверные я выбрала слова с камнем на могиле. Мне всегда хотелось, чтобы муж был более чутким. Когда я всего лишь раз, вскоре после нашей свадьбы, принесла в фермерский дом полевые цветы, он накричал на меня за то, что я притащила под его крышу дикую морковь, как будто поникшие белые цветки могли превратиться в лианы и задушить его среди ночи. Справедливости ради надо признать, что они нанесли страшный ущерб соевым бобам.
