Стефан Брейс - Создатель ангелов
— Здесь, — кивнул доктор Хоппе. — В этом месте пищевод переходит в желудок.
Он снова обошел тему, затронутую пастором Кайзергрубером, хотя тот был уверен, что его замечание для доктора так же болезненно, как для него укол пальцем в желудок.
Для излечения недуга доктор выдал пациенту сироп собственного приготовления, но когда пастор хотел заплатить, покачал головой:
— Мой долг помогать людям. Я не имею права брать за это деньги.
Эти слова совершенно обескуражили пастора. Он спросил себя, не шутит ли доктор, почти автоматически сказал, что это весьма благородно с его стороны, и удалился в замешательстве. Кислота огнем горела у него в желудке.
Придя домой, пастор принял маленькую ложечку сиропа, меньше, чем назначил доктор — на всякий случай, окажись вдруг сироп ядом, как он пугал сам себя, — и очень скоро ощущение жжения уменьшилось. Через два дня оно почти исчезло, а еще через два — пастор чувствовал себя так, будто ничем и не болел. Уже это принесло ему такое облегчение, что на ближайшей проповеди он прочитал главу шестую из Евангелия от Луки, хотя литургический календарь предписывал на этот день другой текст.
— Не судите, — прочел он в воскресенье, — и не будете судимы. Не осуждайте, и не будете осуждены. Прощайте, и прощены будете.
Все присутствующие заметили, что впервые за несколько недель лицо пастора не исказила судорожная гримаса, когда во время причастия он глотал дешевое церковное вино, обычно огнем обжигавшее его изнутри.
Мозоли, сухой кашель, зябнущие ноги, фурункулы и ссадины — после исцеления пастора Кайзергрубера даже самая ничтожная хворь становилась для жителей Вольфхайма поводом нажать на кнопку звонка у калитки доктора. Но и те, кого мучил действительно неизлечимый недуг — хроническая грыжа или, как в случае Гюнтера Вебера, врожденная глухота, — тоже шли к доктору Хоппе в надежде, что он сотворит новое чудо.
Несмотря на заверения Ирмы Нюссбаум в обратном, доктор, казалось, не был как следует готов к приходу всех этих пациентов. Как уже выяснил пастор, в доме до сих пор не было настоящей приемной, да и бывшую приемную все еще не привели в порядок, так что пациентам иногда приходилось дожидаться своей очереди в маленькой прихожей, у входной двери, где всегда неприятно сквозило.
Доктор все время извинялся за неудобство, говорил, что разобрал еще не все вещи, и поэтому на приеме ему приходилось постоянно выходить из комнаты, чтобы принести, к примеру, прибор для измерения давления или дезинфицирующий раствор.
Доктор всегда был внимателен и вежлив и не просил ни у кого из пациентов какого-либо вознаграждения, из-за чего, возможно, сам того не желая, становился еще более популярным у жителей деревни. Совсем скоро они уже появлялись у него на пороге в любое время дня, с самого раннего утра, иногда даже в половине седьмого, когда в окнах дома только загорался свет, и шли до позднего вечера. Даже глубокой ночью к доктору обращались за помощью, как в тот раз, когда Эдуард Мантельс из дома номер двадцать по Наполеонштрассе никак не мог заснуть даже после двух чашек липового чая с ромом и в конце концов поднял доктора с постели ради снотворной таблетки.
Глава 4
Однажды в июле, в субботу, спустя несколько недель после воскрешения Георга Байера, на калитке перед домом доктора появилось расписание приемных часов: с девяти до десяти утра и с половины седьмого до восьми вечера, только по будням. Тем, кто хотел посетить доктора вне приемных часов, необходимо было заранее позвонить и договориться по телефону. Некоторых это рассердило, так как, по их мнению, врачи должны служить пациентам ежечасно, но большинство с пониманием отнеслось к решению доктора, тем более что он в качестве компенсации привел в порядок приемную и смотровой кабинет. Выполнил эту работу Флорент Кёйнинг, который часто подрабатывал мелкой починкой и ремонтом. Он освежил новой краской стены, выкрасил окна и двери, ошкурил и покрыл лаком деревянные полы. Для него нашлось в доме и много других дел. Смазать дверные петли и ручки, починить рассохшиеся окна и двери, обработать пятна от сырости на потолке и стенах, заделать протечки. Так что работы хватило на целый месяц.
За весь этот месяц он, к своему удивлению, ни разу не видел тройняшек. После того как доктор показал своих детей в кафе «Терминус», они никем не были замечены ни в доме, ни за его пределами. Даже их плача никто не слышал, хотя некоторые жители Вольфхайма, приходившие на консультацию к доктору, специально прислушивались.
— Ваши дети такие тихие, — говорили они доктору.
— Они спокойные, — каждый раз кивал он. — За ними не нужно особенно следить.
Этот же вопрос немедленно задали Флоренту, когда он рассказал в «Терминусе», что наконец увидел мальчиков.
— Они и правда были тихие, — подтвердил он. — Сидели в своих качалках и смотрели в одну точку, будто о чем-то сильно задумались. Даже когда я стал забивать в стену гвоздь, метров в пяти от них, ни один на меня не глянул. Я думаю, они вообще меня не заметили.
— Это валиум, — заметил Рене Морне, — однозначно валиум.
— Да ладно говорить ерунду, — вмешалась его дочь. — Может, они приболели или еще что. Не надо каждый раз придумывать всякие ужасы.
Марии было интересно знать, выглядят ли мальчики все так же странно. На самом деле, она имела в виду «страшно», но не сказала этого вслух.
— Волосы у них еще больше порыжели, чем тогда, когда они были здесь, — ответил Флорент. — И цвет не такой яркий, как у самого доктора, он скорей похож на ржавчину, как будто их макнули головой в сурик.
— А их… — сказал Жак Мейкерс и показал на верхнюю губу.
— Да там как будто прошелся безрукий столяр. Словно трещину в дереве пытались залепить замазкой и опилками. Уж больно халтурно сделано, мне показалось.
— А они на самом деле уже умеют говорить? — не терпелось узнать Марии.
Флорент пожал плечами:
— Я, по крайней мере, ни слова от них не услышал.
— Так я и думала, — сказала Мария.
Все следующие дни Флоренту задавали вопросы даже на улице. Некоторым женщинам очень хотелось знать, ведет ли доктор домашнее хозяйство сам.
— Мне кажется, он справляется. Там всегда чисто. И он просил меня особо не мусорить.
— Но часто ли он меняет детям подгузники? — спросила Ирма Нюссбаум, мать двоих взрослых сыновей.
— И чистые ли на них одёжки? — спросила Хельга Барнард, воспитавшая троих дочерей.
— Пробует ли он молоко, может, оно горячее? — спросила Одетта Сюрмонт, у которой было уже четверо внуков.
— Я ничего во всем этом не понимаю, — сказал Флорент. — Не мужское это дело.
— В том-то и дело, без женщины доктору непросто. Ему срочно нужна помощь, — однозначно решили дамы.
Одна за другой женщины подкрепляли слова делами. Прикрывшись приступами фальшивой мигрени, они интересовались, не нужна ли доктору помощница по хозяйству или няня, но он каждый раз благодарил за предложенную помощь и настаивал на том, что справится самостоятельно. Тем не менее он с явным интересом прислушивался к советам, которые ему давали, чтобы, например, облегчить боль, когда у малышей режутся зубки.
— Дайте им пожевать замороженную хлебную корку, герр доктор, — советовала Одетта Сюрмонт, в то время как Хельга Барнард клялась, что ее дочерям отменно помогали кольца свежего репчатого лука.
И конечно, Ирма Нюссбаум, Хельга Барнард и Одетта Сюрмонт в полном недоумении встретили новость Флорента Кёйнинга о том, что с детьми доктора будет сидеть Шарлотта Манхаут. Подметая тротуар, три соседки сошлись после полудня на пересечении Наполеонштрассе и Кирхштрассе и немедленно окружили Флорента, как раз окончившего свой последний рабочий день у доктора и направлявшегося в кафе «Терминус» потратить получку. Новость заставила их метелки остановиться, в то время как они сами зашлись в бурном протесте. Бывшая учительница, фрау Манхаут имела большой педагогический опыт, так как долгие годы работала в начальном классе маленькой школы в Гемменихе, но сама она никогда не имела детей, не говоря уже о муже. Так откуда же ей, помилуй Господи, было знать, как растить малышей?
Хельга переспросила, не ослышался ли Флорент, и тот стал рассказывать, как утром покрывал одну из дверей последним слоем краски и через щель разглядел, что доктор Хоппе и фрау Манхаут входили на кухню, где мальчики, как обычно, сидели в своих стульчиках, словно тряпичные куклы.
— Это точно была Шарлотта Манхаут? — немедленно перебила его Ирма. — С Ахенштрассе?
Флорент уверенно кивнул и сказал, что узнал бы Шарлотту Манхаут хоть за километр, на что никто не смог бы ничего возразить, так как в деревне не было ни одной другой женщины такого крепкого сложения, как шестидесятивосьмилетняя учительница, переехавшая в Вольфхайм три года назад, после ухода на пенсию. Она была высокой — метр восемьдесят четыре, у нее была широкая спина, сгорбленная от многолетнего стояния над самыми младшими учениками, когда она водила по бумаге их неопытными ручонками. Из-за этого ее шея провалилась между угловатых плеч, и, чтобы создать хоть какое-то ее подобие, Шарлотта Манхаут всегда собирала свои длинные, серебристые, с сединой, волосы в пучок или закалывала их деревянной шпилькой. Ну и конечно же нельзя было не обратить внимания на ее обширный бюст, или, как описывал его Флорент, «крутые буфера».
