Маша Спивак - Год черной луны
Стала я рассказывать Ване всякие случаи из жизни. Про мужика, например, который примчался с единственной просьбой: «Верните Риту!» Сам уже всего лишился, буквально жить не на что, а ему Риту подавай. Я с ним поработала раза два, и уже слышу: «Странно, кругом-то, оказывается, столько баб красивых, а то последнее время, кроме Ритки, ни одной не видел». Через месяц-другой приворот мы окончательно сняли, он познакомился с кем-то, работу нашел, дела пошли, но как деньги опять появились, откуда ни возьмись всплыла Рита, он снова прибежал ошалевший — сделайте, чтоб была только моей, — а потом исчез уже навсегда. Потому что я сразу сказала: «Свяжешься еще раз со своей Ритой, я на тебя время и силы тратить больше не буду, не надейся».
А мой давний дружок Антоша? Серьезный человек, весьма, между прочим, рассудочный и прижимистый. Семья, дети, антиквариатом занимается, деньги делает. Тоже из-за них пострадал. На него одна умница приворот сделала — чем плохо, на халяву мужик с полным обеспечением, — и он такие глупости творить начал, что позже, когда вспоминал, сам не верил. Ночами на крыше сидел, ее выслеживал! Ревновал, видите ли, должен был по минутам знать, чем она занимается. От дома ее отойти не мог. В ногах валялся, под дверью на коврике ночевал, все готов был отдать. Правда, тут ему его патологическая жадность, хотя не люблю я в людях это качество, и помогла, — как понял, что скоро и впрямь все ей отдаст или просто потеряет, потому что дела забросил и только на крыше торчит, сразу ко мне и прибежал: «Саня, спасай!» Помнится, мы с него приворот долго снимали, у меня все отсиживался, если что, я его к телефону не подпускала. Цирк: он рыдает, а я его чуть не тряпками луплю. А еще у меня дома диванчик волшебный, на нем ночь поспишь — и порча, бывает, сама сваливается.
В общем, нарассказала я всякого Ивану и говорю:
— Оставайся-ка ты сегодня у меня, а завтра я тебя к бабе Нюре в Рузу отвезу. Она тебя отчитает, порчу снимет, и забудешь ты все свои неприятности.
— Что за баба Нюра?
— Ясновидящая бабушка, целительница. К ней знаешь какие толпы валят? Из-за границы люди едут! Она человека насквозь видит, и прошлое, и будущее, что ему на роду написано, и все болезни без исключения лечит. К ней даже кое-кто из правительства обращается. А она целыми днями народ принимает, про себя не помнит, денег не берет. Конечно, если кто что оставит, она не отказывается, но потом другим раздает. Она напрямую с «планетами», по ее выражению, общается и всегда про человека знает, что ему по судьбе полагается. А порча — это когда в судьбу вмешиваются, и бабуля, если такое видит, просит там наверху, чтоб поправили. В общем, поехали, узнаем хоть, что за дрянь на тебя повесили, а дальше разберемся. Давай, поспи на моем диванчике, может, за ночь порча отвалится, кто знает.
Ваня, к счастью, порядочно уже выпил и сопротивляться не стал, послушно отправился укладываться. А я дождалась, когда он уснет, зашла к нему с горящей свечкой, поводила над ним — она зашипела, зачадила, жуть! — пошептала кое-чего и отправилась звонить Татке. Естественно, та первым делом трубку швырнула, но я знала, что максимум через час не выдержит, объявится, и даже ложиться не стала. У меня интуиция хорошо развита, столько всего предвижу, прям неинтересно. Поговорили, втолковала ей что можно, успокоила:
— Счастье, что он ко мне вовремя попал. Теперь дело в руках специалистов. Вернем мы тебе твоего мужика, не парься. Правда, потерпеть придется, время нужно. А пока развлекайся, Тусь! Приезжай, винца попьем, я тебе погадаю, и жизнь наладится.
4
Иван
Если бы вы только знали, что я испытал, когда проснулся на проклятом «волшебном диванчике»! Хорошо, мозги не сразу встали на место, а то, наверное, умер бы в одночасье. Дурак, думаю, идиот, олух, придурок кащенский! У жены день рождения, а ты у колдуши малознакомой ночуешь. Представил, каково пришлось вчера Туське, — она у меня нежная, слабенькая, чувствительная, я всегда ее от всего защищал, а тут… И что сын обо мне подумал? А папа? Внуки мои, опять же… Прямо голову захотелось себе оторвать. Такой ужас взял, что лежу и встать боюсь: так или иначе домой звонить надо, как без этого, а стыдно — кошмар! Чем я думал, какая, на фиг, Лео, когда я своей семье столько боли причиняю? При мысли о Лео вспомнились, соответственно, вчерашние разговоры про порчу. Туманно, правда, — выпил как-никак прилично, но все равно многое из Сашкиных слов поневоле в мозгах отпечаталось, очень уж хорошо объясняло мое чудовищное состояние. А иначе и не поймешь: ну что в ней такого? С чего я на нее запал? Красивая? Да не особенно, Туська моя куда лучше и благородней. Молодая? И что? Только глупость сильней видна, и образования не хватает, как всей нынешней молодежи. Это Татка, что ни возьми, все читала, все знает, все видела. Они с папой моим как примутся беседовать, так сразу и думаешь: господи, а я-то… невежа невежей. Я мехмат заканчивал и по гуманитарной части не слишком напрягался, хотя читал, естественно, все, что в наше время полагалось, Булгакова там, Гессе, но по-настоящему литературой и искусством только при Татке заинтересовался: она меня с первых дней по выставкам таскала, в театры, в консерваторию. Я под скрипочку на концертах засыпал, а она злилась, убежала один раз даже. Просыпаюсь — музыка кончилась, жены нет… Долго потом мириться пришлось.
Стали мне вспоминаться картинки из нашей долгой жизни, самые лучшие, самые светлые. Я Татку очень любил, всегда. Хотя, конечно, сами понимаете. Мужик — человек слабый. И командировок в последнее время столько, что реже дома бываешь, чем по городам и весям. Но все равно, в общем и целом вел себя прилично, а если что, мучился страшно, противно было. А Тусю свою как увижу, все во мне сразу теплеет и будто на место становится.
В общем, чем дольше я на диване лежал, тем сильней меня к Татке тянуло, а на Лео злость брала. И что она на мою голову навязалась? Зачем? Чтобы всю жизнь мне переломать? Как я теперь домой вернусь, даже если Татка меня простит, что вряд ли? Все равно теперь будет знать, что я совсем не тот идеальный муж, каким представлялся. Но вдруг эта чертова порча действительно существует? Может, не в таком виде, как я думаю, но все же влияет на человека и он сам не свой делается? Может, если Татке рассказать, она поймет? Если порчу снимут и я стану как был, поверит и не будет очень уж сильно клеймить позором? Съездить, что ли, правда, к этой бабке?
Я сел, спустил ноги с дивана. Черт, и зачем вчера столько пил? Помотал головой. Бр-р-р-р. Думаю: «Совсем ты, друг, сбрендил. Какая бабка, какая порча? Сам математику-физику изучал, материалист до мозга костей, а туда же! Езжай домой и забудь о глупостях! А то на девочек его потянуло».
Вышел на кухню. Сашка уже завтрак приготовила, кофеек, бутерброды.
— Покурим, — говорит.
Покурили, кофе выпили.
— Ну что, едем к бабуле? — спрашивает. — Мне, кстати, давно к ней надо.
Я замялся. С одной стороны, ехать никуда не хочу, с другой — вчера почти обещал, да и отказывать не люблю, особенно женщинам.
— Знаешь, Саш, мне бы на работу, и вообще, я вроде на диване твоем отоспался, лучше стало.
— Естественно, лучше, только не думай, что на этом все кончилось. Говорю тебе: не хочешь погибнуть — давай съездим. Дело серьезное, специалист нужен.
И дальше в таком духе. Рамку опять достала, поле померила, сказала, что если и лучше, то совсем чуть-чуть, а вообще как был гриб, так и остается. Я, чтобы время потянуть, сказал, что сначала позвоню Тате, а дальше решу. Когда номер набирал, руки так дрожали, что мимо кнопок промахивался. Стыдно же, господи, больно, страшно!
Подходит. Голос заплаканный, несчастный; прямо ножом по сердцу.
— Тусенька, — говорю, — это я. — А самому трубку хочется бросить и убежать куда глаза глядят, чтобы не было меня на свете, убийцы проклятого. — Прости меня. Я такого натворил. Саня считает, что на мне порча. Говорит, надо к бабке ехать, чтобы отчитывала. Может, правда?
— Знаю, она мне звонила. Поезжай, хуже не будет. Хуже некуда.
— Сейчас и поедем. Потом позвоню, расскажу. Да, и с днем рождения тебя.
— Спасибо, — шепчет, — а потом ты куда? Домой?
— Нет, лучше в гостиницу. Пока я «порченный».
— Хорошо. — А в голосе такое, что умереть можно. Думаю, надо бы к ней, как она там одна, а самому позорно невыносимо, и понимаю: не могу, сгорю со стыда.
Повесил трубку и говорю Сане:
— Собирайся, едем к твоей бабуле.
Погода, как назло, выдалась отвратная.
Дождь со снегом, мрак, ветер. Туся такую любит, на ее день рождения часто бывает подобное — конец октября, нормально.
Короче, отправились. На дорогах сумасшедший дом, пробки, аварии, толкотня, все нервные, бешеные. Саня диск с какой-то попсой несусветной прихватила. Я под эти завывания в два счета опух, начисто соображать перестал, а она знай себе восклицает:
