Леон Юрис - Суд королевской скамьи, зал № 7
— Да, — прошептал Тесслар.
— Тогда вам должно быть ясно, в чем его обвиняют.
— Я знаю, что он проводил хирургические эксперименты над нашими.
— Откуда вы это знаете?
— Видел собственными глазами.
Заместитель государственного секретаря
Министерство внутренних дел
Управление по делам иностранцев
Олд-Бэйли, 10 Лондон
«Хоббинс, Ньютон и Смидди»
Чансери-Лейн, 32Б
Лондон
Тема: Доктор Адам Кельне
Глубокоуважаемые господа,
Я уполномочен государственным секретарем сообщить Вам, что он тщательно рассмотрел все обстоятельства дела, включая информацию, предоставленную правительством Польши. Принимая во внимание недавно полученные показания под присягой доктора Марка Тесслара, государственный секретарь считает, что достаточные основания для возбуждения дела имеются. Рассмотрение вопроса о справедливости или несправедливости законодательства Польши не входит в нашу компетенцию, однако мы обязаны соблюдать действующие договоры с ее правительством.
Вследствие этого государственный секретарь принял решение привести в исполнение ордер на депортацию и выслать доктора Кельно в Польшу.
Ваш покорный слуга Джон Клэйтон-Хилл5
Охранник ввел Адама Кельно в комнату для свиданий, разделенную стеклянной перегородкой, по другую сторону которой сидели Роберт Хайсмит и Ричард Смидди.
— Я сразу перейду к делу, Кельно, — сказал Хайсмит. — Положение скверное. Натан Гольдмарк раздобыл весьма порочащие вас показания. Что вам говорит имя Марка Тесслара?
По лицу Кельно было видно, что его охватило смятение.
— Так что вы скажете?
— Он в Англии?
— Да.
— Все ясно. Польское правительство поняло, что ничего не сможет доказать, и подослало сюда одного из них.
— Из кого?
— Из коммунистов. Из евреев.
— А кто такой Тесслар?
— Он еще двадцать лет назад поклялся, что доберется до меня. — Кельно низко опустил голову. — О Господи, да какой смысл…
— Вот что, Кельно, возьмите себя в руки. Предаваться отчаянию у нас нет времени. Мы должны сохранять хладнокровие.
— Что вы хотите знать?
— Когда вы познакомились с Тессларом?
— Около тридцатого года, в университете — мы учились вместе. Его отчислили за производство абортов, и он утверждал, что это я на него донес. Во всяком случае, заканчивал медицинское образование он в Европе. Кажется, в Швейцарии.
— Вы виделись с ним после того, как он перед войной вернулся в Варшаву и занялся практикой?
— Нет, но всем было известно, что он делает аборты. Мне как католику трудно рекомендовать аборт, но несколько раз я приходил к выводу, что это необходимо для спасения жизни женщины, а однажды речь шла об одной моей близкой родственнице. Тесслар не знал, что я направлял их к нему. Это всегда делалось через третьих лиц.
— Продолжайте.
— По какому-то нелепому капризу судьбы я встретился с ним снова в лагере «Ядвига». Про него и там уже слыхали. В конце сорок второго года немцы забрали его из варшавского гетто и направили в концлагерь Майданек под Люблином. Там эсэсовские врачи поручили ему лечить лагерных проституток от венерических болезней и при необходимости делать им аборты.
Смидди, который вел запись разговора, поднял глаза:
— Откуда вы это знаете?
— Такие вести распространяются быстро, они могут доходить даже из одного лагеря в другой. Врачей в лагерях было очень мало, и достаточно было перевести одного-двух туда или сюда, как мы узнавали все новости. Кроме того, как член националистического подполья я имел доступ к такой информации. Когда Тесслар в сорок третьем появился в лагере «Ядвига», все мы про него знали.
— Вы были начальником медчасти и, вероятно, близко общались с ним?
— Нет. Это не так. Видите ли, в медчасти было двадцать шесть бараков, но эсэсовские врачи проводили свои секретные эксперименты только в бараках с первого по пятый. Там жил и Тесслар. Это его надо бы судить, а не меня. Я предупреждал его, что рано или поздно он ответит за свои преступления, но он находился под покровительством немцев. А когда кончилась война, Тесслар стал коммунистом и поступил врачом в тайную полицию, чтобы спасти свою шкуру. Тогда он и дал эти свои ложные показания против меня.
— Теперь я хочу, чтобы на следующий вопрос вы ответили очень точно, доктор Кельно, — подчеркнуто веско произнес Хайсмит. — Вы когда-нибудь производили операции на семенниках и яичниках?
Кельно пожал плечами:
— Конечно. Я проделал десять, а может быть, и пятнадцать тысяч операций. Больших и маленьких. Мужские семенники или женские яичники могут быть поражены болезнью точно так же, как и любой другой орган. Когда я делал операцию, я делал ее для того, чтобы спасти жизнь больного. Помню, что мне попадались опухоли половых органов. Но вы же видите, как можно все исказить. Здоровых людей я не оперировал никогда.
— А кто вас в этом обвиняет?
— Тесслар. Хотите услышать, что он говорит? Его слова навсегда запечатлелись у меня в памяти.
— Хорошо, — сказал Хайсмит. — Мы смогли добиться небольшой отсрочки, чтобы дать вам время ответить на обвинения Тесслара. Вы должны сделать это хладнокровно, бесстрастно и честно, не упоминая о своем враждебном к нему отношении. Ответьте на каждое обвинение, пункт за пунктом. Вот вам его показания, изучите их как можно тщательнее, а завтра мы придем со стенографисткой, чтобы записать ваш ответ.
«Я категорически отрицаю, что хвастал перед доктором Тессларом тем, будто сделал пятнадцать тысяч экспериментальных операций без наркоза. Моя добропорядочность подтверждена слишком многими, чтобы рассматривать его свидетельство иначе, чем как самую необузданную клевету.
Я категорически отрицаю, что когда бы то ни было оперировал здорового человека, мужчину или женщину. Я отрицаю, что когда бы то ни было проявлял жестокость по отношению к своим пациентам. Я отрицаю, что принимал участие в каких бы то ни было экспериментальных операциях.
Утверждения доктора Тесслара, будто он видел, как я провожу операции, — чистый вымысел. Он никогда, ни разу не присутствовал в операционной, когда я оперировал.
Слишком многие из моих пациентов живы и дали показания в мою пользу, чтобы серьезно рассматривать заявление, будто мои операции проводились неквалифицированно.
Я твердо убежден, что доктор Тесслар выдвинул эти обвинения, чтобы снять вину с себя самого. Я считаю, что его приезд в Англию — это часть заговора, имеющего целью уничтожить все остатки польского национализма. Тот факт, что он попросил в Англии политическое убежище, — всего лишь хитрость коммунистов, и доверять ему не следует».
По мере того как дело близилось к решению, Адам Кельно все больше впадал в глубокую депрессию. Даже посещения Анджелы не могли его подбодрить.
Она протянула ему пачку фотографий их сына Стефана. Адам положил их на стол, не взглянув.
— Не могу, — сказал он.
— Адам, хочешь, я приду с нашим мальчиком, чтобы ты его повидал?
— Нет. Только не в тюрьму.
— Он же еще маленький. Он ничего не запомнит.
— Повидать сына, а потом с болью вспоминать о нем в Варшаве, когда начнется этот судебный фарс? Ты это хочешь мне предложить?
— Мы же все еще сопротивляемся, как только можем. Но я… я не могу видеть тебя таким. Раньше мы всегда черпали силу друг в друге. Ты думаешь, мне все это легко дается? Я целыми днями работаю, одна ращу сына, хожу к тебе на свидания. Адам… о, Адам…
— Не трогай меня, Анджела. Это слишком мучительно.
Корзинка с едой, которую она приносила ему в Брикстон четыре раза в неделю, была проверена и пропущена. Адам не проявил к ней никакого интереса.
— Я здесь уже почти два года, — пробормотал он. — Под надзором, как приговоренный, в одиночке. Они везде следят за мной — во время еды, в туалете. Никаких пуговиц, ремней, бритв. Даже карандаши у меня отбирают на ночь. Мне ничего другого не остается, как читать и молиться. И они правы, я действительно хотел покончить с собой. Меня удержала только мысль о том, как я стану свободным человеком и увижу своего сына. Но теперь… Теперь и эта надежда рухнула.
Заместитель государственного секретаря Джон Клэйтон-Хилл уселся за стол напротив государственного секретаря сэра Перси Молтвуда. На столе между ними лежал злосчастный ордер на выдачу Кельно.
Молтвуд от имени Министерства внутренних дел предложил дать заключение по делу Кельно Королевскому советнику Томасу Баннистеру — он хотел знать, не придет ли тот к иным выводам, чем Хайсмит.
В свои сорок с небольшим лет Томас Баннистер пользовался таким же авторитетом, как и Хайсмит. Это был человек среднего роста и сложения, с ранней сединой в волосах и традиционным британским румянцем на лице. Крайне флегматичный на вид, он был способен на неожиданные взрывы эмоций и блестящие маневры в зале суда.
