Ирина Денежкина - Дай Мне!
– …Рэппер, блин. Ничего не хочет слушать, кроме своего рэпа. Ну ладно, пусть рэп. А мне уже нельзя ничего про Земфиру сказать. Он сразу – гадость! – картинно пожаловалась я.
– …Бивень! – быстро заклеймила Волкова и продолжила о своём:
– …А он такой: «Жена меня не удовлетворяет»! Ха! Идиёт. Дак я сказала, что хочу в этот… дорогой-то… Ну, насрать. В общем, поехали! Он там угрохал пять штук! За ужин! – глаза Волковой округляются.
Я подумала, что переборщила, что уж сразу «бивнем»-то обзываться? Решила подбавить плюсов.
– Вообще-то он ничего против не имеет… Да я ж не фанатка… Я всё помаленьку слушаю, видела же мои mp3… Зато Нигер меня до дому всегда провожает и со мной на скамейке торчит до двух ночи! Как же он потом домой едет! До Юго-Запада!…
– Бесчувственная тварь! – обозвалась на меня Волкова. – Метро-то не работает!… Ну вот… Отвёз меня, значит, на квартиру, – Волкова задумчиво наливает мне джин. – Не с женой которая. Снимает. Ничего себе, нормально обставлена. Телек. Видик… А член так себе, – Волкова хихикает в кружку – Меня чуть было на «ха-ха» не пробило в постели. Во комедия!…
«Всё – взгляд пустующих глазниц! Всё – песнь давно забытых птиц! Всё то, чем долго жили мы – весь мир сегодняшний – о, сны!… Сны ни о чем, сны ради сна!…»
Пришёл Волковский ротвейлер, поглядел заинтересованно. На две пьяные рожи.
Мне везло в жизни. После школы ни на какие курсы не ходила и вдруг – р-раз и поступила на философский факультет. Учителя дружно сказали: «А-ах…». Ещё бы – троечница, ни рыба ни мясо, по их мнению, успехом не пользовалась – и философский факультет. Отличницы и те завалили экзамены, ходили с красными глазами. А я – сдала – и с обычным лицом. Будто и не рада.
Мальчики штабелями не падали. Но что прибивало к берегу, то было моё. На первом курсе прибило отличника Сахарова. Его все любили, а он любил меня. Сначала взаимно, потом, через полтора года мне надоело. Сахаров носил белые рубашки и брюки в рубчик. Каждый день: рубашка и рубчик. Ношеное-переношеное, брюки на заду висели, как парашют. Зато знает наизусть всяких Сократов. Зачем они мне? Мне хотелось пива и секса в неограниченных количествах, а не за пять минут до прихода мамы Сахарова. Услыхала песню со словами: «О чём-то думать слишком поздно, тебе, я чую нужен воздух. Живём в такой огромной луже…» и решила, что всё-таки «прости меня, моя любовь». Все всплеснули руками. Сахаров месяца сидел дома как привидение. Глаза – как у больной собаки.
Вместо Сахарова приплыл Яшников с пятого курса. Крепкий, светловолосый, улыбочка очаровательная. Яшникова тоже все любили, а он никого не любил. Я убивалась и рыдала в подушку. Потом в один прекрасный день появился на горизонте Андрей и Яшников затонул где-то непонятно где. Андрей в отличие от Сахарова и Яшникова, никакого отношения к философскому факультету не имел. Работал себе охранником и брился наголо. И не приплывал он, кстати, а проплыл мимо моего заросшего ракушками берега, сделал ручкой и я тогда поняла: вот этого – буду. Люблю. Не могу. Андрей подумал иначе: буду, ещё раз буду, а потом… Мы всю осень встречались. Два раза в неделю. Вообще-то мне и этого и этого – во! Это же Андрей! Совершенство из всех совершенств. Старше на шесть лет, в философии ровным счётом ничего не понимает. У него своя философия: «Дурака надуть – себя порадовать» и «Мочи гадов». Под гадами подразумевались все, кроме девчонок и друзей. Голова кружилась от блатной романтики. До поры до времени.
Андрей поставил жирный крест сам и я превратилась в ту самую больную собаку. Ползала грустная, Волкова всё недоумевала, мол, какого хера? Он у меня в мозгах?
Андрей сидел в мозгах долго, почти год. За это время Сахаров успел найти себе девушку и бросить её. Ходил выпятив тощенькую грудь. Я подозревала, что в этой груди всё ещё шевелится любовь ко мне, но вслух не говорила. Сахаров был патологически обидчив. Ушёл с головой в учёбу, подтягивая штаны с выцветшим парашютным задом. Иногда смотрел умильно. Честно говоря, я задумывалась, может вернуться? Отдохнуть рядом с ним… Всё равно никого не прибивает к берегу. Андрей – гад. А больше никого в мире нет…
Ляпа приплыл в конце эпопеи с Андреем. Писал всякие смешные письма, мол, «целую крепко, твоя Репка». Репка моя. Моя ли?
И вот теперь – Нигер. Я в дауне. Я думала, что таких уже не делают.
Оказалось, делают.
О моих прошлых пассиях нигер отзывается примерно так: «мудень», «лох», «чмо какое-то». Мне становится непонятно, чего ж я тратила столько времени на всяких Андреев? Сахаров этот – бр-р-р… Яшников – вообще глист какой-то. Встретили тут его на ВМЦ. Яшников подбежал со мной здороваться, тряся кудрями. Нигер глядел на него сверху вниз презрительным взглядом. Чуть ли не плюнул.
Знакомство с Ляпой произошло у меня дома посредством компьютера, а точнее «винампа». Ляпа – это панк-рок, а не рэп. Но даже, если бы Нигер любил панк-рок, он никогда бы не стал слушать песни «этого твоего „мужа“, чё это за фотки его тут?». Мальчик ревнует. Фотка одна. Ляпа на ней в «Полигоне» с высунутым языком. Концертный момент.
– Даже если бы ты мне включила Земфиру, я бы и то сказал, что она лучше, чем эта… Ляпа.
Ну всё ясно…
Прошло полгода.
Я не вижу Деню. Где он? Неизвестно. Может, поехал в Чечню. Может, у него такой плотный рабочий график. Может… Волкова говорит: «Женился!» Да хотя бы.
Нигер – моя любовь. Я становлюсь жутко неинтересной собеседницей, когда дело касается Нигера.
Несчастье – это да, это всем любопытно в обсосанных подробностях. Счастье банально. Оно у всех одинаковое. Говорить о нём бесполезно: во-первых, не поймут, во-вторых, скучно.
Волкова отрастила волосы и похудела на три кило. Теперь она подъезжает к дому на джипах, вся из себя высокомерная и разодетая. Соседки ахают, завидуют, за глаза обзывают «блядь», а в глаза слащаво-приветливы. Соседки не такие красивые, как Волкова. Это понятно. Волкова зазналась. Но я-то знаю, что она Кашалотик…
Ляпу эти полгода я не видела.
И вот – весна. Всё цветёт и пахнет.
Я поехала на Юго-Запад к Нигеру и в метро встретила «мужа». Он не изменился – всё такой же по-щенячьи хорошенький. Глаза дурашливо блестят, губы виновато и неудержимо растягиваются в улыбку. Плечи подняты – может, удерживают рюкзак, а может, от смущения. Прохладно, но шапки нет. Торчат рожки.
– Кисонька! – громко обрадовался он, блуждая глазами где-то сбоку от меня…
Сидели опять на той же кухне. В комнате бесилась остальная группа. Сэм и Крэз отрывали друг другу головы, а Витя играл в GTA2. Жутко матерился. Видите ли, его менты каждые пять минут ловят. Плохая, мол, игра.
Все бухие. После репетиции. Ляпа пока не очень.
– Ты что будешь? Кофе?
– Давай пиво, морда…
Он обрадовался, с оглушительным хлопком открыл мне «Петровское».
Я сидела и смотрела на своего мужа и всё думала: дурацкий панк. Смешной. Дурной. И смотри-ка ты – муж. Да ещё и мой. Развестись что ли?
– Ляпа, давай уже короче разведёмся! – пошутила я неуклюже.
– Зачем? – встрепенулся он. – Я тебе надоел?
«Надоел!» Не виделись полгода…
– Ты безразличный, – быстро ответила я и торопливо отпила пиво.
Ляпины глаза приобрели осмысленное выражение. Глаза смотрели не в сторону, а прямо на меня. Он не понял. Я шучу? Да вроде без обычных приколов. Тогда что? Не понял, не понял, не понял. Потом понял.
– Я просто не думал, что у тебя ко мне какой-то интерес может быть…
У меня внутренне челюсть – хрясть на пол. Он «не думал»!!! Ну каково?
– Почему это? – заинтересовалась я.
– Потому что я маленький, глупый, уродливый панк.
Мне стало смешно. Так откровенно напрашиваться на комплименты мог только Ляпа. Ляпа-Шляпа. Простой и сложный в одном флаконе. Он лёгкий и весёлый, но что у него внутри? Только «Дай!… мне! Дай!… мне! Дай!… мне немного солнца»? Надо же – «уродливый панк».
– Я на комплимент не напрашиваюсь, – ответил он, понимая, что переборщил малость. – Может, я, конечно, утрирую, но в общих чертах ведь так и есть.
Пришёл Сэм, шумно порылся в холодильнике, ухмыльнулся равнодушно, глядя на меня и на вытаращенные Ляпины глаза. Ушёл.
Ляпа встал за ним, я думала, он уйдёт за Сэмом. И хорошо, меня вообще-то Нигер ждёт. Но Ляпа закрыл дверь в кухне и повернулся ко мне.
– Я люблю тебя, киска.
– Что?
Продираясь через смущение, как через колючую проволоку, сбросив дурашливое выражение, от чего лицо его стало некрасиво-напряжённым, Ляпа приблизился ко мне, тяжело дыша.
– Э…э… Ляпа…
– Хватит уже всякой фигни, – сказал он серьёзно.
И его язык оказался у меня во рту.
