Паоло Джордано - Человеческое тело
— Мама!
— Если сейчас не подстричь, к вечеру ногти будут черные.
После долгих препирательств Йетри сдается, но по крайней мере добивается того, что ногти он подстрижет сам. С понурым видом бредет к туалету.
Только он закончил с первой рукой, как в одной из кабинок раздаются громкие звуки.
— Будьте здоровы! — говорит старший капрал. В ответ — глухое ворчание.
Немного погодя из кабинки появляется полковник Баллезио. Застегивая ширинку, он направляется к зеркалу, за ним тянется шлейф вони.
Йетри встает по стойке «смирно», полковник польщенно улыбается. Замечает в раковине обрезанные ногти, и выражение лица у него меняется.
— Этим занимаются дома, солдат.
— Вы правы, командир. Извините, командир!
Йетри открывает кран. Ногти скатываются к краям стока и застревают. Он приподнимает затычку и пальцем проталкивает их вниз. Баллезио холодно наблюдает за ним.
— Первая командировка, сынок?
— Да, синьор.
— Когда вернешься, этот туалет покажется тебе другим. Чистым, как в больнице. И кран тоже. Когда ты снова увидишь такой кран, тебе захочется его вылизать.
Йетри кивает. Сердце колотится как сумасшедшее.
— Ничего, это скоро пройдет. После возвращения поначалу все кажется волшебным, а потом опять видишь все таким, как есть. Обман зрения.
Баллезио тянет на себя полотенце, но рулон заело. Выругавшись, он вытирает мокрые руки о брюки. Кивает в сторону старшего капрала.
— Я ножницами не умею, — говорит он, — жена купила кусачки. Но углы остаются острые.
Йетри возвращается в зал вне себя от злости. Так осрамиться перед полковником, а во всем виновата мама.
Она вытягивает шею, чтобы проверить его ногти.
— Ты что, подстриг только на одной руке? Я же тебе говорила, что сама подстригу, а ты уперся. Левой ты стричь не умеешь. Ну-ка пошли!
Йетри отталкивает ее:
— Оставь меня в покое!
Мама строго глядит на него и качает головой, потом начинает рыться в сумке.
— Держи! Скушай, а то у тебя изо рта плохо пахнет!
— Блин, да когда ты оставишь меня в покое? — огрызается старший капрал. Ударяет ее по руке. Конфета падает на пол, Йетри яростно топчет ее ботинком. Зеленая сладость разлетается на кусочки. — Ну что, теперь ты довольна?
Ди Сальво вместе со всем семейством поворачивается взглянуть, что у них происходит. Краем глаза Йетри замечает, что Чедерна тоже глядит в его сторону.
Что на него нашло, он и сам не знает.
У мамы на глаза наворачиваются слезы. Рот приоткрыт, верхняя губа чуть подрагивает, между губами нитью тянется слюна.
— Прости меня! — шепчет она.
Никогда в жизни она не просила у него прощения. Йетри разрывается между желанием заорать ей в лицо, что она полная дура, и противоположным желанием наклониться, собрать все кусочки конфеты и сложить их, как было. Он чувствует на себе осуждающие взгляды товарищей.
Я уже взрослый мужчина и ухожу на войну.
Потом он и не вспомнит, сказал ли он это на самом деле или только подумал. Он хватает рюкзак и закидывает на плечо. Целует мать в щеку, всего один раз, недолго.
— Я скоро вернусь, — обещает он.
В безопасной зоне
В шкафчике у лейтенанта Эджитто, запертые на ключ, хотя тот все время торчит в замке, хранятся его личные лекарства — единственные лекарства в медпункте, о которых нет записи в книге учета. Помимо ходовых препаратов против легких недомоганий и кремов, совершенно не спасающих кожу от шелушения, там стоят три флакона с кишечнорастворимыми капсулами желтого и синего цветов. Флаконы без этикетки, один почти пуст. Вечером, перед тем как пойти в столовую, Эджитто принимает шестьдесят миллиграммов дулоксетина — эта привычка появилась у него в первые недели службы, несколько месяцев тому назад: он полагал, что так большинство неприятных побочных эффектов пройдет, пока он спит, и первым побочным эффектом являлся сам сон, наваливавшийся на него грудой камней и редко позволявший оставаться на ногах после десяти вечера. В первые дни у Эджитто проявились почти все побочные эффекты, обычно перечисляемые в инструкциях к антидепрессантам, — от острых приступов головной боли и отсутствия аппетита до вздутия живота и периодического подташнивания. Самый забавный побочный эффект — когда сводит нижнюю челюсть, так бывает, если широко зевнуть. Ничего, со временем все прошло. Да и сам лейтенант больше не испытывает неловкости, глотая капсулы, а поначалу он чувствовал себя неудачником и наркоманом: поэтому он и выдавил капсулы из блистеров и пересыпал в баночки без этикетки. Эджито уже давно смирился со своим поражением. Он обнаружил, что за поражением таится огромное, безграничное наслаждение.
Серотонинергетики прекрасно справляются с задачей, для которой созданы, — не подпускать близко тревогу и переживания. Подавленное настроение, охватившее лейтенанта после смерти отца, — со всеми подобающими психосоматическими реакциями и навязчивыми мрачными мыслями, которые в описании препаратов обычно именуют «склонностью к суициду», — осталось где-то далеко, словно искусственное озеро, перекрытое прочной плотиной. Лейтенант гордится достигнутым покоем. Мир в душе он ни на что не променяет. Иногда он чувствует сухость во рту, в ушах внезапно раздается резкий свист, переходящий в медленно затихающий гул. Естественно, есть и другое неудобство: уже несколько месяцев у него очень слабая эрекция, а когда встает, он даже сам не может довести себя до оргазма. Впрочем, какой уж тут секс, если он очутился посреди пустыни, на военной базе, населенной почти исключительно особями мужского пола?
В Афганистане он сто девяносто один день, из них почти четыре месяца — на передовой оперативной базе «Айс», расположенной на северной оконечности долины Гулистан, неподалеку от провинции Гильменд, где американцы каждый день ведут военные действия, пытаясь выгнать повстанцев из деревень. Морпехи считают, что в Гулистане вся работа уже сделана: они ведь построили передовой пост площадью почти четыре гектара в стратегически важном районе и наладили жизнь в окрестных деревнях, в том числе в Калайи-Кухна, где есть базар. На самом деле, как и все операции, проводившиеся с начала конфликта, зачистка территории не закончена: безопасная зона охватывает лишь пару километров вокруг базы, но и внутри этой зоны еще сохраняются точки, в которых засели повстанцы, а снаружи — вообще сущий ад.
Какое-то время базу занимали грузины, потом территория перешла под контроль итальянцев. В середине мая конвой из девяноста машин выехал из Герата, прошел по Ринг-Роуд по направлению к югу, до уровня Фараха, а потом повернул на восток — за ним безуспешно гнались застигнутые врасплох талибы. Лейтенант Эджитто участвовал в операции в качестве ответственного за медчасть и ее единственного сотрудника.
Когда они прибыли на базу, та находилась в ужасном состоянии: несколько бараков, полных щелей, какие-то глубокие ямы не вполне ясного назначения, повсюду мусор, мотки колючей проволоки и детали машин, вместо душевых — ряд нейлоновых мешков с дырками, висящих на крючках, на открытом воздухе, безо всяких перегородок. Ни малейшего намека на туалеты. Единственное помещение, выглядевшее пристойно, — оружейный склад, из чего была понятна расстановка приоритетов у их предшественников. Полк, где служил Эджитто, решил разместить там командный пункт. В первые недели важно было обеспечить минимальные удобства и усилить оборону главных ворот, выстроив длинный извилистый ряд укреплений.
Эджитто занялся обустройством медпункта в палатке недалеко от командования. На одной половине он разместил столик и койку, за ней — два шкафа и маленький переносной холодильник для хранения скоропортящихся медикаментов. За клеенчатой камуфляжной занавеской было его личное пространство. Комната ожидания — на улице: металлическая сетка, согнутая так, что получилась лавочка.
После того как, по мнению Эджитто, палатка приобрела приличный вид, он фактически закончил с обустройством. Теперь, когда он может многое усовершенствовать — развесить на стенах анатомические рисунки, сделать так, чтобы ожидающие приема пациенты сидели в тени, разобрать оставшиеся коробки и определить подходящее место для инструментов, — ему неохота этим заниматься, хотя он постоянно себя за это грызет. Ну и ладно, скоро возвращаться домой. Полгода командировки закончились, остальные члены его бригады уже покинули базу. Некоторые даже успели добраться до Италии, спешат насладиться тремя с половиной неделями отпуска и восстановить отношения с любимыми: из-за расстояния со временем начинает казаться, что эти отношения — плод чистой фантазии. Последним отбыл полковник Караччоло. Садясь в вертолет, он взглянул на голый пейзаж и произнес фразу, которой суждено было войти в историю: «Еще одна поганая дыра, по которой я не буду скучать». База перешла в руки свежих, лихих ребят полковника Баллезио, и прошло немало дней, прежде чем жизнь вошла в обычную колею. Случилось это как раз перед тем, как Эджитто настала пора уезжать.
