Патрик Модиано - Кафе утраченной молодости
В воздухе пахло осенью и деревней. Я шел по аллее, окаймлявшей Ботанический сад, по левой ее стороне, вдоль конной дорожки, где начинался лес. Хорошо, если бы это была просто прогулка!
У этого Жан-Пьера Шуро был какой-то бесцветный голос, когда он позвонил мне и назначил встречу. Он сказал только, что речь пойдет о его жене. Я уже почти дошел; тут представил его, шествующим, как и я, вдоль конной дорожки, выходящим из сада. Сколько же ему лет? По телефону его голос показался мне моложавым, но голоса часто обманчивы.
В какую супружескую драму, в какой кошмар хотел он меня втянуть? Я чувствовал, как меня охватывает уныние; мне больше не хотелось идти на встречу. Я направился через Буа в сторону пруда Сен-Джеймс, к небольшому озерцу, которое зимой превращалось в прибежище любителей катания на коньках. Вокруг не было никого, и у меня возникло ощущение, словно я нахожусь далеко от Парижа, где-то в Солони. В который раз мне удалось победить тоску. Профессиональное любопытство заставило меня повернуть обратно, в сторону Нейи… Солонь… Нейи… Я представил себе долгие дождливые вечера, которые проводили в Нейи эти Шуро. А там, в Солони, в сумерках слышны звуки охотничьего рога. А его жена, ездила ли она когда-нибудь в дамском седле? Я рассмеялся и вспомнил слова Блемана: «Кэслей, вы слишком быстро впечатляетесь. Вам бы романы писать…»
Он жил в самом конце, у Мадридских ворот, в доме современной постройки с огромным застекленным входом. Мне было сказано пройти в холл, а потом налево. Там я должен был увидеть табличку с его фамилией. «Я живу на первом этаже», — сказал он. Меня удивила та грусть, с которой он произнес эти слова. А потом он надолго замолчал, словно устыдившись своего признания.
— Ну а точный адрес? — спросил я его.
— Дом одиннадцать по авеню Бретвиль. Записали? Одиннадцать… В четыре часа, нормально?
Голос его окреп, в нем послышались почти светские нотки.
Вот небольшая золоченая табличка: «Жан-Пьер Шуро», а под нею — глазок. Я позвонил. Потом стал ждать. Стоя в этом пустынном и безмолвном холле, подумал, что пришел слишком поздно. Он покончил с собой. Но тут же подобная мысль показалась мне смешной, и я снова почувствовал желание бросить все, выйти из этого холла на свежий воздух, снова гулять и думать о Солони… Я позвонил еще, на этот раз дав три коротких. Дверь тотчас же отворилась, словно он притаился за нею и разглядывал меня через глазок.
Темные коротко остриженные волосы, на вид лет сорок, рост много выше среднего. Темно-синий костюм, голубая рубашка с распахнутым воротом. Он провел меня в комнату, судя по всему гостиную, указал на диван, перед которым стоял низенький столик, и мы сели рядом друг с другом. Чтобы привести его в чувство, я произнес как можно мягче:
— Итак, речь идет о вашей жене?
Он старался казаться равнодушным и слегка улыбнулся мне. Да, его жена исчезла около двух месяцев назад после обычной ссоры. Неужели я первый человек, с кем он говорит после того? Металлические ставни на одном из окон были закрыты — так что же, он и из дому не выходит последние два месяца? Но кроме этих ставней в гостиной не было заметно никакого беспорядка, никакой запущенности. Да и сам хозяин после минуты нерешительности глядел гораздо бодрее.
— Надеюсь, что все выяснится достаточно быстро, — наконец произнес он.
Я взглянул на него внимательнее. Очень светлые глаза под черными бровями. Высокие скулы, красивый профиль. И в поведении, и в жестах его чувствовался спортсмен, что подчеркивала его короткая стрижка. Его легко было представить на палубе яхты, с обнаженным торсом, эдаким одиноким морским странником. И, несмотря на все его обаяние, жена все же бросила его.
Хотел бы я знать, пытался ли он за все это время разыскать ее? Нет. Она звонила ему три-четыре раза, чтобы сообщить, что больше не вернется. Она отсоветовала ему искать ее и не дала никаких объяснений. Голос ее изменился, это был уже совсем другой человек. Теперь этот голос звучал спокойно, уверенно, что весьма его озадачило. У них с женой была разница в четырнадцать лет. Ей было двадцать два, ему — тридцать шесть. Пока он выкладывал все эти подробности, я чувствовал сдержанность, почти холодность с его стороны, что было, несомненно, следствием так называемого «хорошего воспитания».
Теперь я должен был задавать ему все более и более наводящие вопросы, хотя и не знал, стоит ли это делать. Что, в конце концов, ему нужно? Вернуть жену? Или же он просто хотел понять причину ее ухода? Может быть, этого было бы достаточно…
В гостиной не наблюдалось никакой другой мебели, кроме дивана и низкого столика. За окнами по улице изредка проплывали автомобили, так что и не чувствовалось, что квартира находится на первом этаже. Вечерело.
Хозяин зажег лампу на треноге под красным абажуром рядом с диваном справа от меня. Яркий свет резал глаза и делал тишину еще более гнетущей. Хозяин скрестил ноги; мне казалось, он ждал, пока я заговорю. Чтобы выиграть время, я вынул из внутреннего кармана куртки ручку с блокнотом и пометил для себя: «Он — 36 лет. Она — 22 года. Нейи. Квартира на первом Этаже. Мебели почти нет. Окна выходят на авеню Бретвиль. Уличное движение незначительное. Журналы на столе». Он молча ждал, словно я был доктором, который выписывал ему рецепт.
— Девичья фамилия вашей жены?
— Деланк. Жаклин Деланк.
Я спросил о дате и месте рождения этой самой Жаклин Деланк. А также о дате их свадьбы. Есть ли у нее водительские права? Постоянная работа? Нет. Родственники? В Париже, в провинции? Чековая книжка? По мере того как он отвечал мне грустным голосом, я записывал в своем блокноте сведения, которые часто оказываются единственными свидетельствами существования человека в этом мире. Конечно, при том условии, если кто-нибудь обнаружит однажды мой блокнотик на спирали с трудночитаемыми каракулями.
Я должен был перейти к более деликатным вопросам, то есть к таким, какие заставляют вторгаться в частную жизнь человека, не спрашивая его позволения. А по какому праву?
— У вас есть друзья?
Да, несколько. Он постоянно виделся с ними. Познакомились еще в коммерческом училище. А с кем-то он дружит с тех пор, как учился в лицее Жан-Батист Сэй.
Он даже хотел начать с тремя из них какое-то дело еще до того, как поступил в агентство недвижимости Занетаччи на правах компаньона.
— Вы там и сейчас работаете?
— Да. Рю де ля Пэ, двадцать.
На чем он добирается до работы? Любая деталь, даже самая ничтожная на первый взгляд, может оказаться решающей. На машине. Время от времени ездил в командировки по делам Занетаччи. Лион. Бордо. Лазурный Берег. Женева. А Жаклин Шуро, урожденная Деланк, она что, оставалась одна в Нейи? Пару раз он брал ее с собой, по случаю, на Лазурный Берег. А оставшись одна, чем она занималась в свободное время? И разве нет ни одного человека, кто мог бы дать ему хоть какую-то наметку по поводу исчезновения Жаклин, в замужестве Шуро, урожденной Деланк? Хоть полнамека?
— Да я не знаю ничего такого, с чего она могла бы обмануть меня…
Нет. Она ни с кем не делилась своими мыслями. Часто упрекала его и его друзей в отсутствии фантазии. Но, нужно сказать, она ведь была на четырнадцать лет младше их всех.
И я перешел к вопросу, что мучил меня с самого начала. Я должен был задать его.
— Как вы думаете, у нее мог быть любовник?
Мне показалось, что мой голос прозвучал слишком грубо и как-то глупо. Но что было, то было… Муж вскинул брови:
— Нет.
По его лицу пробежала тень сомнения, он посмотрел мне прямо в глаза, словно ища поддержки. Или, может, он пытался найти нужные слова.
Как-то вечером один из его старых друзей пришел с неким Ги де Вером. Гость выглядел постарше остальных. Он оказался специалистом по оккультизму и предложил почитать кое-что по данному вопросу. Жаклин присутствовала на многих собраниях и даже на своего рода лекциях, что регулярно проводил этот Ги де Вер. Муж не мог сопровождать ее из-за чрезмерной занятости в конторе Занетаччи. Жаклин же проявляла повышенный интерес ко всем этим сборищам и постоянно рассуждала на сей предмет, причем из того, что она говорила, он почти ничего не понимал.
Помимо прочих книг, что советовал ей Ги де Вер, она взяла у него одну, которая показалась ему наиболее легкой для чтения. Называлась она «Потерянный горизонт». Общался ли он с Ги де Вером после исчезновения жены? Да, звонил много раз, но тот не знал ничего.
— Вы уверены в этом?
Муж пожал плечами и поднял на меня печальный взгляд. Ги де Вер довольно уклончивый тип — понятно, что никакой информации из него не вытянуть. А как его полное имя, адрес? Он не знал, где тот живет. И в справочнике он не значился.
Я пытался сообразить, о чем еще спросить его. Наступила тишина, но мне показалось, что хозяина это совсем не удручает. Сидя бок о бок на диване, мы словно перенеслись в приемную врача или зубного техника. Белые голые стены. Портрет какой-то женщины над диваном. Я уже хотел было взять журнал со стола.
