Павел Вежинов - Весы
За этими размышлениями меня застала медицинская сестра, которая зачем-то вошла в палату.
– Что с вами, почему вы такой мрачный? – озабоченно, спросила она. – Вы себя плохо чувствуете?
– Да нет, ничего… Я только что увидел себя в зеркале, – пробормотал я.
– И вы себе не понравились?
– Очень не понравился.
Если бы она рассмеялась, я бы тут же успокоился. Я бы принял ее смех за комплимент. Но она заговорила со мной, как с малым ребенком:
– Разве можно думать такие глупости! Я вам серьезно говорю: вы красивый и представительный мужчина. Да к тому же элегантный.
– А это вы откуда знаете?
– Слышала от людей, которые вас знают. Говорят, вы не пижон, вам это, конечно, не подходит. Но одеваетесь со вкусом. Вы же часто ездите за границу, наверное, знаете, что купить…
О, благословенный тихий дождик, льющий приятную прохладу на мою пробитую голову!
– Я уже не говорю, какая о вас идет слава, – вдруг прибавила она.
– Какая слава? – я с надеждой взглянул на нее.
– Ну, как же! Известно, какая!
И она снова одарила меня милой косенькой улыбкой. Я только что не жмурился от удовольствия. Господи, как глупеет мужчина, когда теряет память… Будто вместе с ней лишается ума…
– Вы бы лучше вздремнули. Утром самый сладкий сон. После обеда здесь станет жарко…
И я действительно уснул. А проснулся так внезапно, будто меня ущипнули за нос. Проснулся с беспокойством. У моей кровати сидела женщина и задумчиво смотрела в окно. Не знаю, почему, но в первую минуту я подумал, что это – моя мать; я никак не мог свыкнуться со своим возрастом. Я смотрел на нее с легким испугом – снизу вверх. Нет, какая там мать, глупости. Женщина в самом деле не молодая, но и не старая. Удлиненное лицо, смуглое, испитое, даже страшноватое, со следами скрытой душевной муки. Но фигура очень стройная, я только теперь это заметил. И роста она высокого, это видно, хотя она сидит на низенькой табуретке. Трикотажная блуза такой крупной вязки, что сквозь нее просвечивает белье. Маленькая, почти девичья грудь… Я затаил дыхание в каком-то неясном испуге, в каком-то темном, непонятном волнении. Кто эта странная женщина и что ей здесь нужно?
Тут она повернулась и посмотрела на меня, прямо в лицо. Очень красивые глаза, правда, глубоко посаженные. Страстные глаза. Не знаю почему, но мне показалось, что в самой глубине этих глаз таится чуть заметная тревога. Тревога или испуг – сразу не поймешь.
– Я – Лидия, – сказала она.
Ее голос прозвучал совсем спокойно. Но я продолжал лежать не шелохнувшись, и она добавила уже более настойчиво:
– Я – твоя жена.
Я был потрясен. Никогда, ни за что обыкновенному человеку не понять, сколько огромной власти и силы в этом затасканном слове. Неужели это – моя жена? Неужели она может быть такой… такой пожилой, во-первых, и такой… непохожей? Я рисовал себе свою жену маленькой, светловолосой, с коротким носиком и тоненькими бровками, почему-то с челочкой. Сам не знаю, откуда взялся у меня именно этот образ. А если не этот, то какой же? Что другое может подойти для меня – уравновешенного, тихого человека? И неужели этот бронзовый идол – моя супруга, моя жена? Тогда каков же я сам?
– Я все о тебе знаю, – продолжала она тем же сдержанным, чересчур спокойным голосом. – Мне сказали, что тебе нельзя волноваться. Я не буду тебя беспокоить, мне незачем это делать.
Только тут я немного перевел дух.
– Прости меня, Лидия, – сказал я. – Конечно, я должен был догадаться… Но когда открыл глаза…
– Я показалась тебе старой? – перебила она с чуть заметной горечью. – Но я действительно не молода, дорогой. Между нами всего два года разницы.
– Я не то хотел сказать. Просто я думал, что ты окажешься куда обыкновеннее. Жена как жена.
– Ты никогда не женился бы на обыкновенной женщине, – она слегка усмехнулась, но и улыбка у нее было поблекшая. – Все, что тебе принадлежит, должно быть самым лучшим. В юности я действительно была очень красива.
– Ты и сейчас очень красива, – отозвался я. Наверное, я и в самом деле так думал. Тогда я еще не умел лгать. Я все еще не знал, что на свете существует ложь.
– И в доме у тебя красиво, – продолжала она. – Ты живешь на хорошей улице, на хорошем этаже, в хорошей квартире… И сам дом красивый, потому что построен по твоему проекту. И в квартире красиво. Ты ее обставил сам, по своему вкусу. Потому что у тебя хороший вкус. Еще бы, это – твоя профессия. Все у тебя в доме – по твоему вкусу, кроме, может быть, меня, – и она опять храбро усмехнулась.
Я не понимал, серьезно она говорит или подшучивает надо мной.
– И что там есть, в этом доме? – спросил я ей в тон.
– Хорошие картины, их немного, но очень хорошие. Хорошие ковры, очень красивая собака… – она неожиданно замолчала и побледнела. – Мони, я должна сказать тебе правду. Пинки исчез.
– Какой Пинки?
– Твоя собака! Исчезла в тот же день, когда с тобой произошло несчастье! Не исчезла, а просто сбежала. В тот же час, может быть, в ту же минуту. Мы с Пинки были дома и сидели в холле. Вдруг он забеспокоился, зарычал, потом вскочил и начал лаять – громко, отчаянно! Я просто опешила – что это с ним такое… Он как бешеный закружился по холлу, потом бросился в прихожую. Я, конечно, за ним. Пинки лаял и царапал дверь. Зачем я только ему открыла! Мне просто стало жаль его. Он стремглав кинулся вниз по лестнице. И исчез, и до сих пор не вернулся.
Она умолкла. У нее был такой вид, будто она ждала, что я тут же встану с кровати и надаю ей по физиономии.
– Когда это произошло?
– В половине седьмого. А в половине восьмого мне позвонили из Банкя и сообщили, что стряслось с тобой.
– Лидия, расскажи мне еще что-нибудь.
– Про Пинки?
– Нет, про этот день.
Пока она говорила, лицо ее посветлело, стало свежее и моложе. Но тут оно снова померкло. Она долго думала, потом вдруг заявила:
– Мони, ты не ночевал дома накануне этого дня. С пятницы на субботу.
– И не предупредил тебя?
Я в напряжении ждал ответа. С минуту она как будто колебалась, но потом решительно сказала:
– Нет, не предупредил.
– Это было впервые?
– Нет, не впервые… В сущности, во второй раз… Но сейчас мне не хочется говорить об этом.
– Хорошо, давай дальше.
– Дальше – ничего особенного. На следующий день утром ты поехал в управление, хотя суббота у вас выходной.
– Что значит выходной?…
– У вас пятидневная рабочая неделя, суббота и воскресенье – дни отдыха. В управлении ты пробыл до четырех часов и даже не обедал. А к шести часам уже приехал в Банкя, на объект.
– Что это за объект?
– Летняя резиденция посла, кажется, западногерманского. Строят по твоему проекту. Ты очень живо следишь за работами, все принимаешь близко к сердцу… Но что там произошло – не знаю. Расспрашивать я не стала, мне было слишком тяжело и не хотелось вдаваться в подробности.
– Лидия, а мы не ссорились накануне этого дня?
– Нет, Мони, нет, – устало ответила она. – Конечно, в любой семье случаются мелкие ссоры и дрязги. Но в последние месяцы между нами не было ничего плохого… или неприятного…
Было ясно, что расспрашивать ее и дальше нет никакого смысла, больше я от нее ничего не добьюсь. И я поспешил переменить тему прежде, чем услышу что-нибудь такое, чего мне и вовсе не хочется знать.
– О чем я хотел тебя спросить… А, да! – мои родители живы?
– Мать жива… Она в деревне, вместе с твоей сестрой. И сестра твоя там живет и работает, она ветеринар… Ты мне говорил, что у них все хорошо и они ни в чем не нуждаются.
– Ты с ними встречалась?
– Да, конечно. Но они редко приезжают в Софию. Твоя мама уж старенькая, ей трудно ездить. А сестра…
Она запнулась и умолкла.
– А сестра?
– Сестра твоя, кажется, недолюбливает меня. Да и какая сестра была бы довольна мной! Она, наверное, желала бы для тебя работящую, деловую, практичную жену… И самое главное – жену со специальностью… И, наверное, она права, тебе нужна была именно такая жена.
– А разве у тебя нет специальности?
– Я окончила балетное училище, потом школу… Но когда мы поженились, ты не позволил мне работать.
– Почему? – спросил я в искреннем изумлении.
– Не знаю, дорогой… Это ты должен знать, почему. Вернее, должен был знать. Может быть, тебе была нужна домашняя хозяйка. А может быть, ты не верил, что у меня есть талант, есть призвание, что самое главное. И, наверное, ты был прав, раз я примирилась так легко. Или так легкомысленно.
– Что же именно?
– Скорее, второе… Человеку, у которого ни к чему в жизни нет призвания, легко стать жертвой… чего угодно… Но человек, который имел призвание и почему-то утратил его, обязательно станет жертвой…
Да, сказано было неплохо. Мне очень хотелось продолжить разговор; у меня только-только стали открываться глаза на мир, я хотел все знать. И главное, я хотел все знать о себе. Я еще не понимал, сколь опасно может быть такое знание. Но в ее голосе мне слышалась какая-то усталость, или, пожалуй, чуть заметное сопротивление. Наш общий дом она не чувствует своим домом. Наверное, там нас что-то разделяет. Может быть, и не разделяет, но мне так показалось. Я не хотел вызывать ее на разговор насильно, против ее воли, это чуждо мне; а сама она молчала. Ей это молчание, наверное, казалось естественным. Или, по крайней мере, было в порядке наших повседневных отношений. Но я был несколько подавлен, а может быть, чувствовал себя чужим и отстраненным, – тогда я еще не знал точного значения некоторых слов.
