Карсон Маккалерс - Участница свадьбы
Он стоял, сдвинув большие колени, положив маленькую грязную руку на край белого стола, и не двинулся с места.
— Слышишь, что я сказала? — крикнула Фрэнки и, грозно взглянув на него, схватила сковородку, висевшую над плитой.
Она три раза обежала вокруг стола, пытаясь догнать Джона Генри, наконец он выскочил в прихожую и за дверь. Фрэнки заперла дверь и еще раз крикнула:
— Иди домой!
— Ну что ты творишь, о, Господи! — сказала Беренис. — Таким злюкам лучше не жить на свете.
Фрэнки открыла дверь на лестницу, которая вела в ее комнату, и села на нижнюю ступеньку. В кухне стало по-идиотски тихо и печально.
— Знаю, — ответила она. — Я хочу посидеть спокойно и немного подумать.
В это лето Фрэнки была противна самой себе. Она ненавидела себя; она была ни к чему не годной, слонявшейся все лето по кухне бездельницей, грязной, жадной, злой и унылой. Она была не просто злюкой, которой лучше не жить на свете, а еще и преступницей. Если бы закону было все известно про нее, ее судили бы и отправили в тюрьму. Но не всегда Фрэнки была преступницей и ни к чему не годным человеком. До апреля этого года и еще раньше она была как все люди. Она вступила в клуб и училась в седьмом классе. По утрам в субботу она помогала отцу, а днем после этого ходила в кино и даже не знала, что такое страх. Ночью девочка все еще спала рядом с отцом, но вовсе не оттого, что боялась темноты.
Но весна этого года оказалась необычной. Все начало меняться, и Фрэнки не могла понять этих перемен. После унылой, серой зимы в окно застучали мартовские ветры и по синему небу поплыли белые плотные облака. Апрель наступил внезапно и был тихим, а деревья стояли в буйной яркой зелени. По всему городу цвели бледные глицинии, потом цветы бесшумно осыпались. Фрэнки было почему-то грустно от этих зеленых деревьев и апрельских цветов. Она не понимала, отчего грустит, но именно из-за этой непонятной грусти вдруг решила, что должна уехать. Она читала сообщения о войне, думала об огромном мире и даже уложила свой чемодан, чтобы уехать, но не знала куда.
В тот год Фрэнки впервые задумалась о мире в целом. Для нее мир был не просто круглым школьным глобусом, на котором каждая страна четко обозначалась своим цветом. Ее мир был огромный, весь в трещинах, свободный, он вращался со скоростью тысяча миль в час. Школьный учебник географии устарел — страны на Земле изменились. Фрэнки читала в газетах сообщения о войне, но на свете оказалось так много стран, и события на войне происходили так быстро, что временами она ничего не могла понять. В это лето Паттон[2] гнал немцев через Францию. В России и на Сайпане[3] тоже шла война. Ей мерещились сражения и солдаты. Но в разных местах шло одновременно так много сражений, что она не могла сразу представить себе миллионные армии солдат. Она видела русского солдата в русских снегах, смуглого и замерзшего и с замерзшей винтовкой. Она видела япошек с узкими глазами на острове, покрытом джунглями из лиан. Европу, трупы повешенных на деревьях и военные корабли на синих океанах. Четырехмоторные самолеты, горящие города и хохочущего солдата в стальной каске. Иногда картины войны и земного шара начинали вихриться перед ее глазами, у Фрэнки кружилась голова. Когда-то, еще давно, она предсказывала, что война кончится через два месяца, но теперь уже не была в этом уверена. Ей хотелось стать мальчиком, служить в морской пехоте и попасть на войну. Она мечтала летать на самолетах и получать золотые медали за храбрость. Но на войну она попасть не могла, и по временам ее охватывало уныние, и она не знала, куда деваться. Она решила стать донором Красного Креста, сдавать кровь по кварте в неделю, чтобы ее кровь текла в жилах австралийцев, сражающихся французов и китайцев — людей, разбросанных по всей земле, и тогда все они станут ей как бы родными. Ей чудились голоса военных врачей, которые говорят, что такой красной и здоровой крови, как у Фрэнки Адамс, им еще никогда не приходилось видеть. И ей рисовалась картина, как через много лет после войны она встретит солдат, которым перелили ее кровь, и они скажут, что обязаны ей жизнью; они не будут называть ее «Фрэнки», а скажут «Адамс». Но из этого ничего не вышло. Красный Крест отказался брать у нее кровь — ей было слишком мало лет. Она разозлилась на Красный Крест и почувствовала себя никому не нужной. Война и большой мир оказались слишком стремительными, необъятными и чужими. Когда она подолгу думала о большом мире, ей становилось страшно. Она не боялась ни немцев, ни бомб, ни японцев. Она боялась только, что ей не дадут принять участие в войне, и тогда мир окажется отгороженным от нее.
Поэтому она решила, что должна уехать из этого города, уехать куда-нибудь подальше. Поздняя весна в этом году была ленивой и слишком ароматной. Эти нескончаемые дни пахли цветами, и зеленое благоухание вызывало у нее отвращение. И город вызывал у нее отвращение. Фрэнки никогда не плакала, что бы ни происходило, но в это лето она могла неожиданно заплакать из-за пустяков. Иногда она выходила во двор рано-рано и долго стояла и смотрела на небо и восходящее солнце. У Фрэнки было такое чувство, будто ее мучит какой-то вопрос, а солнце не отвечает. Многое, на что раньше она почти не обращала внимания, теперь угнетало ее: свет в окнах домов на улице, незнакомый голос, донесшийся вдруг из переулка. Она смотрела на свет и слушала этот голос, и внутри ее что-то напрягалось в ожидании. Но свет гас, голос умолкал, и, хотя она продолжала ждать, все кончалось ничем. Фрэнки боялась всего, что заставляло ее задуматься, кто же она такая, кем будет и почему она стоит в эту минуту одна, смотрит на свет, слушает или смотрит в небо. Ей делалось страшно, и в груди ее что-то странно сжималось.
Однажды вечером, еще в апреле, когда Фрэнки с отцом собиралась ложиться спать, отец посмотрел на нее и вдруг сказал:
— Что это за долговязый пистолет двенадцати лет от роду, который все еще хочет спать рядом со своим отцом?
Она стала уже слишком большой, чтобы, как прежде, спать рядом с отцом. И теперь ей приходилось спать в своей комнате наверху одной. Фрэнки почувствовала к отцу неприязнь, и они часто обменивались косыми взглядами. Ей расхотелось бывать дома.
Она бродила по городу, и все, что видела и слышала, казалось ей каким-то незаконченным, ею овладела скованность, которая никак не проходила. Она спешила заняться чем-нибудь, но за что бы она ни бралась, все получалось не так. Она заходила к своей лучшей подруге Эвелин Оуэн, у которой была футбольная форма и испанская шаль; одна из них надевала футбольную форму, а другая накидывала шаль, и они вдвоем шли в город, в магазин, где любая вещь стоит десять центов. Но и это не помогало, все было совсем не то, чего хотелось Фрэнки. Когда же наступали бледные весенние сумерки, в воздухе повисал горько-сладкий запах пыли и цветов, в окнах загорался свет, на улице слышались протяжные голоса, зовущие детей ужинать, над городом собирались стаей стрижи и, покружив, все вместе улетали, и небо тогда оставалось пустым и просторным, — после этих долгих весенних вечеров и прогулок по улицам города Фрэнки охватывала острая грусть, сердце ее сжималось и почти переставало биться.
Ей никак не удавалось преодолеть эту скованность, и потому она спешила заняться чем-нибудь. Вернувшись домой, она надевала на голову ведерко для угля, точно колпак сумасшедшего, и слонялась вокруг кухонного стола. Она принималась за все, что только могла придумать, но что бы она ни делала, все получалось не так. А потом, натворив всяких глупостей, от чего ей становилось противно и пусто на душе, она входила в кухню и говорила:
— Как бы мне хотелось разнести вдребезги весь этот город.
— Ну так разнеси, только не торчи с таким кислым видом. Займись чем-нибудь.
И наконец начались неприятности.
Она совершала проступок за проступком и попала в беду.
Фрэнки нарушила закон, и, однажды став преступникам, она нарушала его снова и снова. Она взяла из отцовского письменного стола пистолет и ходила с ним по городу, расстреляв на пустыре все патроны. Потом она стала грабителем — украла в магазине Сирса и Роубака нож с тремя лезвиями. А однажды в субботу после обеда (дело было в мае) в гараже Маккинов Барни Маккин совершил при ней что-то странное и противное. При воспоминании об этом в желудке у нее поднималась тошнота, и она боялась смотреть людям в глаза. Она возненавидела Барни и хотела убить его. Иногда, лежа в кровати, она мечтала застрелить его из пистолета или вонзить ему нож между глаз.
Ее лучшая подруга Эвелин Оуэн уехала насовсем во Флориду, и Фрэнки не с кем стало играть. Долгая цветущая весна прошла, и в городе началось лето, безобразное, одинокое и очень жаркое. С каждым днем ей все больше и больше хотелось уехать из города — уехать в Южную Америку, в Голливуд или Нью-Йорк. Она много раз укладывала чемодан, но никак не могла решить, куда же ей уехать и как добраться туда одной.
