Елизавета Александрова-Зорина - Маленький человек
— Как сквозь землю провалился! — сплюнул Саам, присев на поваленное дерево.
— Может, не он? — с сомнением сказал один из бандитов, стоявший в двух шагах от норы, где прятался Лютый.
Саам не ответил, зло сверкнув глазами.
— Долго он в лесу не протянет, — плаксиво протянула Лютая. — Пару дней пошляется и сдастся. Карауль его у отделения — не прогадаешь. Куда ещё ему идти? Ни друзей, ни родственников.
Лютого искали до темноты, кружа вокруг, разбредаясь по лесу и вновь возвращаясь к тому месту, где последний раз видели его, и Савелий до крови кусал кулак, чтобы не уснуть. Его душил кашель, дравший горло, словно когтистой лапой, и он задыхался, изо всех сил сдерживаясь, чтобы не выдать себя.
— Если в первом акте ружьё выстрелило, значит, в третьем оно должно висеть на стене, — кричал вдалеке Саам. — Ищите, и без Лютого не возвращайтесь!
От оврага тянуло холодом, у воды клубился туман, который, словно кошка, лез под свитер и сворачивался на груди, так что Савелию казалось, будто на него опустили холодную могильную плиту.
Летняя веранда «Трёх лимонов» была оцеплена, повсюду стояли патрульные, отгонявшие любопытных прохожих. Целый день на площадь шли горожане, чтобы хоть издали взглянуть на то место, где убили Могилу, не веря, что это случилось. Бандиты стреляли по прохожим злыми глазами, и люди пытались придать лицам скорбное выражение, пряча улыбки под прижатыми к губам платками.
А бандиты, скалясь, проводили рукой по карманам, ощупывая ножи.
— Живёшь — пресмыкаются, умрёшь — радуются.
— Гнилой народец, болотистый.
В баре было темно и тихо, окна зашторены, на лампы наброшены салфетки, чтобы приглушить свет, а официантки шептались, не решаясь говорить громко. Саам горбился за столиком, ковыряя вилкой в отбивной, и спиной чувствовал взгляды, которые щипали и кололи его. Бандиты замерли, выжидая, как поведёт себя новый главарь, но Саам обдавал их молчанием, словно кипятком. Первое, что он должен был сделать, — расправиться с Савелием Лютым, пристрелившим Могилу, но тот как сквозь землю провалился. Саам пережёвывал гнетущие мысли вместе с куском мяса, и у него щекотало подмышками от появившегося сомнения, видел ли он Лютого за гаражами или тот померещился ему.
Коротышка хотел позабавить Саама, вытащив из рукава пару анекдотов, которые рассказывал в лицах, но бандит оттолкнул его ногой, и калека замер в углу, испуганно глядя на нового главаря. Саам скривился, и Коротышка прочитал в складках на его лбу свою судьбу. На лице калеки проступила усталость, и он осунулся, словно за пару минут постарел на несколько лет.
В бар вошёл полковник Требенько и, озираясь по сторонам, опустился за столик к Сааму. Оба долгое время сидели молча, разглядывая узор на салфетках и не решаясь заговорить о Савелии Лютом.
— Был у меня знакомый, отчаянный парень, — начал вдруг Саам. — Прыгал с парашютом, гонял на ста сорока не пристёгиваясь, спал с чужими жёнами и ел с ножа. До тридцати не дожил.
— Парашют не раскрылся? — хмыкнул Требенько.
— Нет, вышел утром за сигаретами и на пешеходном переходе попал под машину.
Полковник вскинул брови.
— Это ты к чему?
— К тому, что мы, как зайцы, петляем, наворачиваем круги по лесу, а судьба, как охотник, который смотрит на нас с вертолёта, держа на прицеле. И там уж — петляй, не петляй. — Саам сощурился, превратив глаза в бритвы. — А если на роду написано быть застреленным, то какая разница, мент тебя подстрелил или случайный прохожий?..
Требенько знал, что у Саама с Могилой свои счёты, в городе уже давно ждали кровавой развязки, гадая — кто кого. А теперь Могила лежал в морге, по-хозяйски расставив ноги, и даже мёртвый вызывал страх.
Много лет назад из областного центра в морг прислали несколько стареньких холодильников для трупов, но под утро их погрузили на грузовик и увезли в неизвестном направлении. Ходили слухи, что холодильники за копейки выкупил Антонов, и теперь они стоят у него на складе, набитые мороженой рыбой и полуфабрикатами. В морге была одна комната, в ней стояли приставленные к стенам гробы и траурные венки, за ширмой, вытянув ноги на кушетке, спал врач, а санитар, чертыхаясь, протискивался между столами. В широкую дверную щель с улицы можно было разглядеть накрытые простынями тела с сизыми, топорщащимися ступнями и номерком на большом пальце ноги, какой цепляют обычно младенцам в роддоме, чтобы не перепутать. Вооружившись шваброй, санитар гонял липнущих к двери мальчишек, сбежавшихся поглазеть на мёртвого бандита Могилу, при одном упоминании которого по спине бежали мурашки.
— Лютого найдёшь — нам отдай, — откинувшись, Саам раскачивался на стуле. — Мы его сами накажем.
— Ты в своём уме? — всплеснул руками Требенько. — Может, ещё и публичную казнь устроишь на площади?
— Найдёшь — отдай, — гнул своё бандит.
Саам смеялся коротко и сухо, словно возводил курок пистолета. А когда готовился выстрелить, щёлкнув курком, казалось, будто он смеётся. Так что, услышав знакомый смешок, Требенько вздрогнул, не понимая, слышит он смех или щелчок пистолета. Но Саам лишь зло ухмылялся, поигрывая вилкой.
— Жаль, Могила никогда не узнает, что его застрелили. Хотел бы я увидеть его лицо!
У оцепления крутился следователь Пичугин, низкорослый и безусый парнишка, недавно окончивший институт. У Пичугина были свои счёты с бандой Могилы. Он навсегда запомнил тот вечер, когда отец вернулся позже обычного. Лицо было разбито в кровь, одежда перепачкана, от отца сильно пахло спиртным, и мать начала было кричать, но отец вдруг разрыдался, уткнувшись лицом в стену. Выпив после работы с друзьями, он возвращался домой, когда из-за угла вынырнула пьяная компания. Разглядев в темноте мясистое лицо Могилы, которого в городе звали «смотрящим», отец не испугался. Он был широкоплечим, высоким, на голову выше бандитов, но безногий Коротышка, достав нож, приставил туда, куда смог дотянуться, и в животе похолодело. Бандиты били его больше от скуки, лениво, без задора, а потом отпустили, так же нехотя, как колотили. Отец не мог пережить унижения, как ни утешала жена, он стал сильно пить, после каждой поллитровки обещая перестрелять обидчиков, но быстро умер. И его сын, который не в отца был низкорослый и худощавый, мечтал отомстить за него, прицепившись к банде Могилы, как репей. Он стряхивал пыль с архивов, преследовал Северину, искал свидетелей, но никто не шёл против бандитов, боясь за свою жизнь, а начальство смотрело на его усилия с раздражением, не осмеливаясь мешать в открытую за спиной у Пичугина перепутывались бумаги, пропадали результаты экспертизы и изымались протоколы, но следователь всё равно не сдавался.
Глядя на запёкшуюся кровь на полу летней веранды, Пичугин боролся с желанием потрогать её, словно она была ненастоящая. Он заглядывал через плечо операм, расспрашивал свидетелей, неловко топтавшихся в стороне, и, сунув засаленную купюру в карман охраннику, узнал от него всё, что случилось в прошлый вечер.
— А, Пичугин, и ты здесь! — протянул Требенько, щурясь после тёмного бара.
Следователь вытянулся перед ним, убрав руки за спину, словно провинившийся школьник, а Требенько прятал за широкой, в пол-улицы, улыбкой недовольство, проступавшее вздувшейся на лбу жилкой. Он сердился, что Пичугина пустили на место убийства, и теперь искал глазами, на ком бы сорвать злость.
Окончив учёбу, Пичугин пришёл на службу в полицию, но долго не задержался. Он ночевал в отделении, роясь в старых делах, а по утрам, смыв архивную пыль холодной водой из умывальника, донимал свидетелей, рыскал по притонам и заброшенным стройкам. Он спал урывками, ел стоя, а когда гнетущая усталость гнула к земле, навалившись отчаянием, приходил за поддержкой на могилу отца. Он и сам не знал, что ищет, но надеялся, что наткнётся вдруг на кончик нитки, потянув за который, сможет размотать клубок, опутавший город.
— Убьют они тебя, мальчик, — проскрипел желтушный старик, стороживший склады Антонова. — Как пить дать, убьют!
Пичугин знал, что сюда, в отдалённое, безлюдное место, бандиты привозили заложников, которых держали в холодном подвале, где стояла железная кровать и миска с водой. Почувствовав, что старик многое знает, Пичугин вцепился в него, как клещ.
Он донимал его мнимыми проверками, приходил то с угрозами, то с подарками, а старик, посмеиваясь в усы, упрямо молчал, глядя на Пичугина вылинявшими глазами.
— А ведь я тоже был молодым, — потрепал он Пичугина по затылку, пригласив за стол. — Упрямым, как ты, наивным, хорошим. А теперь моя жизнь, как старые портки. Отчего так, голубчик?
В тесной каморке пахло старостью и кислым молоком, от стен, оклеенных журнальными обложками, тянуло сыростью, и Пичугин, поёжившись, сунул замёрзшие руки в карманы. Заметив это, старик накинул ему на плечи старый, скатавшийся плед и, разлив по чашкам кипяток, достал банку варенья.
