Андрей Юрич - Ржа
— Я осенью пойду во второй класс… — пробубнил Алешка недовольным голосом.
5
Индейцы ели гуськин лук. Вряд ли кто-нибудь знает, откуда взялось такое название и почему оно было дано невзрачной болотной траве. В этой индейской местности вообще никто не знал названий того, что росло под ногами на склонах бесчисленных сопок и в низинах тундровых долин, похожих друг на друга, как близнецы-азиаты. Взрослые делили местную растительность на четыре простых типа: мох, кусты, ягода, грибы. Иногда они знали названия грибов, но нечетко, так что даже не могли объяснить детям, какой именно гриб едят. Они утешались расхожим мнением, что в тундре все грибы съедобны. Вероятно, так оно и было, потому что никто и никогда здесь не слышал о грибных отравлениях. Еще взрослые узнавали некоторые ягоды — морошку, бруснику и голубику. Если ягода выглядела иначе, например, была похожей на малину, но синего цвета, — они удивленно молчали или говорили «эта ягода». Названия растений на языках местных жителей тоже не приживались, потому что никто не знал этих странных языков, и даже сами местные путались изрядно в родных наречиях. Меньше всего знали учителя в школе и воспитатели в детских садах: они вместе с детьми изучали живой мир по методичкам и учебникам природоведения для средней полосы Европейской России. Узнаваемыми в учебниках были только вороны и одуванчики.
Дети, которые вырастали здесь в тишине северных лет, как птенцы полярных гусей в тундровых болотцах, так же как гуси, когда приходило время, устремлялись по воздуху в глубь материка, унося в своих сердцах сладкие названия детства: «ягода-зассыха», «ягода — медвежий глаз», «гуськин лук», «медовые цветы», «синяя малина». И каждое новое поколение детей давало свои имена безымянной северной природе, узнавая черные бусинки сладкой зассыхи, от которой синел рот и хотелось в кусты, и с кровяными прожилками медвежьи глаза в красных кожистых веках-листочках, и синюю малину, по вкусу не похожую ни на что вообще, и сахарный дикий шиповник, и разные цветы, одинаково пахнущие медом.
Индейцы ели гуськин лук. Он, как и ягода-зассыха, был съедобен все лето. Это была низенькая болотная травка — белесовато-зеленый стебелек с пучком прямых листьев. Он не пах луком или чесноком, у него не было луковицы. А чтобы съесть его рыхлую, чуть сладковатую сердцевину, нужно было выдернуть стебель из болота и очистить от слоев полупрозрачной растительной пленки. Взрослые содрогались от ужаса, глядя, как дети, ползая коленками по желто-зеленым кочкам, едят болотную траву. Поэтому гуськин лук всегда елся вдали от взрослых. И мало кто из родителей мог похвастаться тем, что видел, как его едят.
Алешка и Пашка нашли маленькую полянку гуськина лука совсем рядом с поселком и обрабатывали ее с двух сторон, постепенно сближаясь.
— Смотри, у меня какой! — время от времени говорил один из них, показывая особенно толстый и сочный стебель.
— У меня только что еще больше был, — отзывался другой пасущийся индеец, жуя мягкую болотную растительность.
В нескольких шагах от поедаемой полянки сидел на сыроватой кочке мальчик Дуди и пялил на старших радостные глаза. Старшие не предлагали ему есть гуськин лук, боялись, как бы их опять не обвинили в издевательствах над малолетними. Поэтому Сулейман Дудиев, в мокрых на попе штанишках, сидел голодный на сырой кочке и охранял индейское оружие — два ивовых лука с нейлоновыми тетивами и набор стрел из тонких прямоугольных реек.
Индейцы так ничего толком и не поняли про этого мальчика, но обижать его, судя по всему, не стоило, а сам он был добрый и послушный, — и его приняли в племя.
— Все-таки я считаю, что ему не нужен лук, — говорил Пашка, жуя траву. — Мы свои луки сделали сами. А раз он не может сделать сам — то, значит, ему и не положено.
Алешка был не согласен и возражал. У Алешки имелось обостренное чувство справедливости:
— У всех индейцев есть луки. Мы, конечно, сделали их сами. А стрелы нам делает Спиря. И если Спиря делает стрелы для нас, а мы не умеем, то почему Дуди должен ходить без лука? Ты сам подумай — нам же будет стыдно, что у нас в племени безоружный индеец.
— Тогда почему сразу лук? — Пашка пересаживался на еще не объеденную кочку. — Пусть ходит с копьем или томагавком.
— А он может сделать копье или томагавк? — спрашивал Алешка.
— Томагавк — вряд ли, — рассуждал Пашка. — А копье делать легко, копье — это острая палка.
— Дуди, ты согласен ходить с копьем? — спросил Алешка.
— Дуди! — ответил Дуди и покосился голодными глазами на гуськин лук в Алешкиных руках.
Алешка проследил его взгляд.
— Хочешь лук? — двусмысленно спросил Алешка.
— Дуди! — ответил Дуди.
— Вот дурак, — сказал Пашка. — Иди найди прямую длинную палку.
Дуди встал, аккуратно сложил луки со стрелами на сырую кочку и пошел в сторону поселка.
— Зачем мы взяли этого дурака в племя? — спросил Пашка неприязненно. — Разве ты видел где-нибудь индейцев-дураков?
— Знаешь, — сказал Алешка, глядя вслед прыгающей по кочкам фигурке в нечистой курточке, все еще чувствуя вину и запах белой краски, — если индеец сходит с ума, он ведь не перестает быть индейцем. Бывают сумасшедшие индейцы. Сумасшедший — это и есть дурак. У индейцев сумасшедшие даже бывают шаманами и разговаривают с индейским богом Маниту.
Пашка не интересовался богословскими вопросами, но для вежливости решил поддержать беседу. Потому что есть гуськин лук вместе и молча было бы просто нахальством по отношению друг к другу. Так поступают только животные. Хотя он, конечно, не знал, едят ли какие-нибудь животные гуськин лук.
— И как они говорят с индейским богом, эти дураки-шаманы?
Алешка не знал ничего про индейского бога, кроме имени, вычитанного у Фенимора Купера. Он в задумчивости выбрал кочку посуше, сел на нее и огляделся. Пустынная травянистая местность не давала подсказок. Под ногами шевелился от ветра гуськин лук — длинными узкими листьями.
— У индейцев есть место, которое их дом, — начал Алешка неуверенно, припоминая болгарские и советские вестерны. — Это такое место, где стоят вигвамы, хотя бы один вигвам, и столб, на котором вырезан бог.
Пашка глянул на Алешку подозрительно:
— Ты что, наелся уже? Можно я твою половину съем? — он кивнул на другую сторону полянки.
— Нельзя, — сказал Алешка. — Я сейчас доем. Дай подумать… Так вот, там столб стоит, в этом месте, у их дома. И шаманы говорят с этим столбом, и бог слышит.
— Во-первых, — сказал Пашка голосом объедающегося человека, — кто тебе сделает такой столб? Во-вторых, где наш вигвам? В-третьих, а если не шаман будет говорить со столбом, бог его услышит?
— Нет, если не шаман, то не услышит, — помотал головой Алешка.
— Получается, что великий Маниту слышит только дураков?
— Почему дураков? — поморщился Алешка.
— Ты только что говорил, что шаманы — сумасшедшие. Они ведь и правда во всех фильмах скачут как дураки и больше ничего не делают. И по-твоему выходит, что вот таких дураков только и слышит бог, потому что они разговаривают со столбом?
Алешка зажмурился. Получалось действительно непонятно.
— Знаешь, что я думаю, — сказал Пашка, не переставая жевать. — Я читал в книжке, что все эти шаманы были действительно дураки и только обманывали людей. Своих же, индейцев, обманывали. Ты хоть раз видел в кино, чтобы они говорили со столбом, а им бог что-нибудь отвечал? Польза от этих разговоров со столбом была хоть какая-нибудь?
— Нет, вообще никто не отвечал, — Алешка чувствовал, что запутался. — Вообще-то они еще и злые все, эти шаманы. Дураки и злые… Тогда как же индейцы разговаривают с великим духом Маниту?
— Вариантов два, — рассуждал Пашка. Он съел уже много гуськина лука, забрался на чужую половинку полянки и ощущал в себе силы дойти до ее края. — С ним вообще никто не разговаривает. Или разговаривать с ним может каждый. Но если с ним не разговаривает никто, то он, получается, и не нужен. Зачем нужен бог, с которым не поговорить? А индейцы про него постоянно вспоминают, ни к селу ни к городу. Значит, они все с ним могут говорить.
— Фигня какая! — возмутился Алешка еретическим мыслям соплеменника. — А чего же они тогда шаманам верят? Если каждый говорит с богом, то зачем тогда эти столбы и шаманы, которые скачут?
— А-а-а! — вдохновенно поднял палец вверх Пашка, некоторое время прожевывал траву, а потом сказал: — Говорить с богом можно не везде! Есть специальные места, которые ближе к богу и откуда он услышит, — например, на самой высокой горе. Вон высокая гора — сколько раз ты на нее забирался?
Алешка посмотрел на силуэт далекой и высокой сопки, одним боком нависавшей над долиной.
— Ни разу… Высоко же…
— А ты знаешь кого-нибудь, кто там был? — Пашка продолжал указывать пальцем на вершину горы.
