Альберт Эспиноса - Все то, чем могли бы стать ты и я, если бы мы не были ты и я
Хотя даже слушая эти доводы, я не хотел отказываться от сна. В конце концов, я всегда полагал, что спать — это все равно что путешествовать в будущее. Многие считают, что путешествия в будущее невозможны, но я уверен, что мы их совершаем каждую ночь. Ты спишь и, проснувшись, обнаруживаешь, что, пока ты спал, произошли удивительные вещи: были подписаны договоры, на бирже изменились цены акций, кто-то поссорился, а кто-то влюбился — в других местах на планете, где жизнь продолжалась…
И все эти важные события произошли, пока ты спал. За те две секунды, которые на самом деле равны восьми, девяти или десяти часам — в зависимости от того, сколько тебе нужно, чтобы выспаться, и сколько получается на самом деле. Ведь спишь всегда по-разному.
Сон, если он такой, как надо, всегда зачаровывал меня и казался дыханием времени.
Возможно, из-за того что я всегда верил в сон и в путешествия в будущее, я боялся потерять эти сладостные мгновения, эти ночные полеты.
Скажу вам по секрету: когда я быстро засыпаю, проваливаюсь в сон, не успев этого осознать, я неожиданно со страхом, ужасным страхом, просыпаюсь, как будто мое тело уснуло, а мозг продолжает бодрствовать. Внезапно они оба пробуждаются, и меня охватывает первобытный страх, я чувствую себя маленьким беспомощным ребенком. И тогда я обнимаю того, кто лежит рядом со мной, и в обмен на спокойствие дарю ему всю свою любовь и всю свою страсть.
С годами я понял, что могу контролировать этот страх, если понимаю, что просто спал и внезапно проснулся. Этот первобытный мгновенный страх легко подавить, если его быстро распознать. Но вот что любопытно: на самом деле я не хочу его контролировать, мне нравится чувствовать себя абсолютно беззащитным.
И вот, я собирался сделать то, что еще недавно с негодованием отвергал.
Когда я узнал, что моя мать оставила меня, вся моя философия рассеялась как дым.
Я знал, что, если откажусь от сна, объем моей работы мгновенно увеличится и я возьму новую ипотеку. Говорят, когда не спишь, жизнь меняется. У тебя другой график работы, время идет по-другому. Не знаю, положим, это правда. Хотя люди столько врут… Почти никто не ругает путешествие, которое обошлось в изрядную сумму, или концерт, билет на который стоил бешеных денег. У дорогих вещей есть одно преимущество: мы склонны восхищаться ими или, напротив, скрывать свое разочарование. Нет такого глупца, чтобы платить за то, что ему не понравилось.
Я решил, что хватит с меня страхов. Настало время применить препарат. Я посмотрел на площадь и поднес ампулу к руке.
Но ровно в тот момент, когда я готов был ощутить эту жидкость в своих венах, случилось нечто непредвиденное…
5
ГОЛОСОВЫЕ СВЯЗКИ В ВИДЕ ПАТЕФОННОЙ ИГЛЫ
Свершилось. Я ее увидел. Она стояла посреди запруженной народом площади Санта-Ана. Ровно посередине. Она нашла этот центр интуитивно.
Она кого-то ждала. Искала кого-то взглядом в сотне направлений. Ее глаза пробегали по телам, коже, шагам… Она, волнуясь, ожидала свидания. Я со своего седьмого этажа не мог оторвать от нее глаз.
В ее ожидании, в том, как она ждала, было нечто, властно привлекавшее мое внимание. Я уже говорил вам, что не способен влюбиться, что со мной такого никогда не случалось.
Я не слишком верю в любовь, вернее, я верю в секс. Но было что-то необычное в том, как ждала эта девушка, как она переминалась с ноги на ногу, как двигалась, как искала кого-то взглядом, и это пробуждало во мне неведомые ранее чувства. Возможно, я слишком увлекся ролью героя.
Там, на веранде ранним утром, босой, со странной ампулой в руках, которая вот-вот вонзится в мою кожу, я чувствовал себя наркоманом. Как будто я испытывал побочное действие препарата, предшествующее экстазу.
Неожиданно аккордеонист с гитаристом стали наигрывать джазовую мелодию. Совсем молодой парень, ему не было пятнадцати, с густо набриолиненными волосами, запел в таком устаревшем стиле, что казалось, его голосовые связки служат продолжением патефонной иглы. В самой песне не было ничего особенного, но эти джазовые мелодии обожала моя мать. Когда я был маленьким, она постоянно их слушала.
Я завтракал, обедал и ужинал со звездами мирового джаза. Паркер, «Роллинг стоунз» и Эллингтон были саундтреком моего детства. Моя мать всегда тихонько подпевала им, нашептывая слова. Она никогда не пела в полный голос… Она больше доверяла шепоту, шелесту.
— В жизни почти нет места шепоту, — говорила она. — Мне досталось всего от трех до шести минут шепота. Эти фразы произносили мужчины в соответствующие моменты: «Я тебя люблю… я не забуду тебя… еще… еще…» Шепот имеет такую силу, что его надо запретить в постели. Там все лгут, абсолютно все. Никогда не шепчи в постели, особенно когда занимаешься сексом, — повторила она однажды шепотом в такси по дороге из пекинского аэропорта.
Да, вероятно, пора вам рассказать: моя мать говорила со мной о сексе. Мне повезло, с тринадцати лет в наших разговорах появилась тема, которую другие родители боятся как огня.
Поначалу это меня смущало. В тринадцать лет не хочется вести разговоры с матерью, а уж тем более о сексе. Но моя мать всегда была очень либеральной. Мне не очень-то нравится слово «либеральный», ей оно тоже не нравилось. Она считала себя «свободным» человеком.
Я восхищался своей матерью и еще многими «свободными людьми». Не знаю, удастся ли мне стать свободным.
Помнится, когда мне было четырнадцать, мы остановились в отеле-небоскребе. Нас поселили на сто двенадцатом этаже. Это был первый небоскреб, в котором я оказался. Я был потрясен, мне казалось, я действительно попал на небо. Это было необычное и сильное впечатление, хотя потом я так часто жил в небоскребах, что оно потускнело и стерлось из памяти.
Поэтому, когда я захожу в самолет и вижу человека, летящего в первый раз, я начинаю пристально наблюдать за ним. Я наслаждаюсь тем, как остро он переживает взлет, обыкновенный полет на высоте одиннадцать тысяч метров, как впадает в панику при посадке. Я стараюсь напитаться его чувствами, его страхами, его первым разом. Да, следует признаться: в том, что касается первичных эмоций, я немного вампир.
Но в тот день, в том нью-йоркском отеле, свободным оказался только номер с двуспальной кроватью. Мне было почти пятнадцать, и мне совершенно не хотелось спать в одной постели с матерью, мне было очень стыдно. Я так ей и сказал. Она посмотрела на меня, как только она одна умела смотреть. Просто на десять секунд задержала на мне взгляд, скривила губы, и я почувствовал страх.
— Не хочешь спать рядом со мной? — Она скривила рот, и я проглотил слюну.
— Мама, мне почти пятнадцать лет.
— Мне тоже было почти пятнадцать, когда мне впервые пришлось спать рядом с тобой. И еще следующие девять месяцев, хотя от тебя меня тошнило и ты все время брыкался. Но если ты не хочешь, можешь спать в кресле. Мы свободны, мы свободные люди, и выбор остается за нами.
У меня перехватило дыхание. Она поставила одну из своих старых джазовых пластинок и закурила сигарету.
Она не дожидалась моей реакции, не считала нужным кого-то принуждать или уговаривать.
Я улегся в постель рядом с ней. Слушал музыку и вдыхал сигаретный дым.
Я всегда чувствовал себя необыкновенным подростком.
В ту ночь, когда я собирался раз и навсегда отказаться от сна, на террасе с видом на площадь Санта-Ана звучала та же песня, что и тогда, в мою первую ночь в небоскребе, когда я спал в одной постели с матерью.
Набриолиненный парень исполнял ее в таком синкопированном ритме, что я как будто ощутил присутствие своей матери. Возможно, это было знаком, не знаю, что-то должно было произойти.
Девушка продолжала ждать. Ее спокойное и вместе с тем оживленное лицо очаровало меня.
Она не догадывалась о моем присутствии, не замечала, что мои глаза неотрывно следят за ней.
Мой взгляд, мое присутствие, неровное биение сердца ее не касались.
Она медленно стала удаляться из центра площади.
Она направилась к Испанскому театру. Потом долго смотрела на афишу замечательной пьесы Артура Миллера «Смерть коммивояжера», которая шла в тот день.
Внезапно ее походка стала решительной, и она направилась прямо ко входу в театр.
Я тут же поставил фильм. Она кого-то ждала, тот все не приходил, спектакль вот-вот должен был начаться, и она приняла решение.
Если кто-то не пришел к тебе на свидание в три ночи, а ты хочешь посмотреть спектакль, ты должен принять решение. Я думаю, в этот миг в ней победила гордость, а не печаль.
Она торопливо вошла в театр. Мне даже показалось, что я слышал, как кассирша отрывает ей билет, а билетерша шепчет: «Ряд шестой, место пятнадцатое, идите за мной».
Я почувствовал, что она исчезла из моего мира, и не знал, что делать.
Но я был в восторге от того, что она пошла в театр. Моя мать говорила, что никому не позволено портить тебе настроение. Никому и никогда.
