Эрик-Эмманюэль Шмитт - Десять детей, которых никогда не было у госпожи Минг
– И что вы сделали?
– Отец предложил ей ненавидеть других тиранов, даже составил список. Но она и слышать не хотела и выпроводила его вон.
– И тогда?
– Я сказала ей: «Доченька, если ты встретишь достойного человека, попытайся стать на него похожей; если ты встретишь посредственность, ищи в себе его недостатки». Она поняла.
– А я нет…
– Вы напоминаете мне моего мужа… У Да Сиа был такой же темперамент, как у госпожи Мао. Живая, вспыльчивая, жесткая, независимая, имеющая влияние на близких. Скорее ласковая, чем любящая, склонная покорять, а не покоряться. Если, будучи девочкой, госпожа Мао наотрез отказалась, чтобы ей бинтовали ступни, то Да Сиа в клочья рвала платья, достававшиеся ей от старшей сестры Тинг Тинг. Если она чего-то желала, то считала, что вместе с ней этого должны хотеть все. Госпожа Мао как-то бросила главарям коммунистов: «Служить мне – это служить народу», а Да Сиа кричала братьям, которые отказывались дать ей перочинный ножик: «Помогать мне – это помогать справедливости». Как и вдова Мао, Да Сиа была убеждена, что она необыкновенная девочка, гораздо выше многих других; если какой-нибудь взрослый не понимал этого, она обижалась, а потом очень быстро становилась агрессивной. Для нее убить госпожу Мао главным образом означало убить госпожу Мао, сидящую в ней самой.
– Браво!
– Иметь недостатки и не исправлять их – вот в чем настоящий порок. Да Сиа доказала нам, что она способна к совершенствованию. Она неустанно старалась бороться скорее против своего характера, нежели против фантома госпожи Мао. Мудрец обнаружит причину своих недостатков в себе; глупец обвинит в них других.
– Где она живет?
– В Гонконге. Охотница за головами, работает в рекрутерской фирме. И сменила уже трех мужей.
– Как госпожа Мао…
Несмотря на то что была увлечена своим рассказом, в ответ на мое замечание госпожа Минг хихикнула, показав, что не лишена чувства юмора.
– Ой, – продолжала она, – по этому поводу ее сестра Тинг Тинг…
В этот момент вошел толстопузый и высокий мужчина, эдакий энергичный здоровяк с грубыми чертами лица и медвежьей статью. Она замерла. С улыбкой до ушей на потном лице, он принялся орать на недоступном мне диалекте – языке хакка. С чрезвычайной приветливостью он похлопал свою соотечественницу по плечу и ринулся к писсуару. Опорожняя мочевой пузырь, он что-то напевал, потом рыгнул, окликнул госпожу Минг, проревел еще одну тираду, прерываемую притворным смехом, и наконец удалился, позабыв оставить чаевые.
– Родственник? – поинтересовался я.
– Нет.
– Он вел себя так, будто хорошо вас знает.
– Воспитанный человек дружелюбен без фамильярности; вульгарный человек фамильярен без дружелюбия.
Ворвалась толпа американцев, и я оставил госпожу Минг в ее ведомстве чистоты.
Следующие пять дней я посвятил поездке в Шэньчжэнь для налаживания контактов. Вернувшись в Юнхаи и торопясь завершить переговоры, я знал, что у меня очень мало времени для того, чтобы вновь выслушивать фантасмагории госпожи Минг.
В понедельник я принес раздобытую в Шэньчжэне коробку французских сластей.
– Возьмите, госпожа Минг, я вернусь только через полгода: вот скромный подарок.
Растроганная, она стала протестовать, отказываться, потом согласилась, схватила пакет, после некоторых сомнений открыла его, снова запротестовала, придя в восторг при виде шоколадных конфет, вернула мне их, сославшись на то, что они слишком роскошные, потом снова приняла и пятнадцать раз поблагодарила меня, настаивая, чтобы я вместе с ней их попробовал.
Мы уселись друг против друга за ее шатким столиком.
– Опишите мне Флёр и Тьери, – потребовала она, с довольным постаныванием проглотив конфету с начинкой пралине.
Догадавшись, что буду лишен рассказа, если не подчинюсь, я поведал ей парочку историй.
Пока я описывал ей свою жизнь с Флёр и Тьери, она внимательно смотрела на меня. Под лазерным прицелом ее взгляда я терял вдохновение, все менее уверенный в том, что мое повествование представляет для нее интерес.
Через несколько минут, смущенный ее напряженным вниманием, я капитулировал:
– Госпожа Минг, подарите мне совет. Вы такая дальновидная мать. Как мне стать хорошим отцом?
Ее щеки в красных прожилках побагровели еще больше. Она изобразила нерешительность.
– Бесполезно.
– Почему?
– Опыт – это свеча, которая светит только тому, кто ее держит.
Чувствуя ее сопротивление, я все же настаивал. Она прервала мои мольбы:
– Зачем вы меня обманываете?
– Простите, что?
– Я очень ценю вас, господин, и признательна вам за внимание, но зачем вы лжете?
Я остолбенел с открытым ртом, ошеломленный иронией ситуации: эта женщина, городящая небылицы, эта женщина, выдумавшая десять жизней, эта женщина обвиняла меня в обмане!
Качая головой, она добавила дрожащим от волнения голосом:
– Моя подруга На работает на рецепции отеля, там, наверху. Как-то случайно мы разговорились о вас. Чтобы убедиться, что мы говорим об одном и том же человеке, она распечатала вашу регистрационную карточку.
Я в ужасе побледнел.
– Кто эти мальчик и девочка на фотографии, которую вы храните? – спросила она сладким голосом. – По официальным документам у вас нет детей.
Это было слишком. Я покинул помещение, поднялся к себе в номер. Улегся в кровать и позвонил по телефону, чтобы перенести встречу, сославшись на недомогание. Впрочем, я не преувеличивал, потому что день и ночь меня рвало. Я блевал, вместо того чтобы плакать. Блевал, чтобы освободиться от своих фрустраций. Блевал, чтобы опустошить себя.
Да, госпожа Минг попала в точку: я ее надул.
Я не только пыжился, я еще и забыл о своем бахвальстве. Когда две недели назад фотография моих племянников выскользнула у меня из кармана, я позволил госпоже Минг строить догадки о том, мои ли это дети; помимо того, что в тот момент эта путаница не имела значения, двусмысленность доставила мне удовольствие; потом я уже не осмелился пойти на попятную; более того, я упивался своим обманом, пьянея от мысли, что украл у сестры ее отпрысков, шалея от собственных рассказов о своем отцовстве.
Во вторник утром, чтобы поднять самооценку, я в течение трех часов доработал все контракты и завершил все дела, после чего ноги сами понесли меня в подвал.
Когда я появился, ожидавшая моего прихода госпожа Минг удовлетворенно фыркнула.
Я стоял перед ней, безвольно свесив руки вдоль тела, она же встретила меня снисходительно, как выздоравливающего.
– Почему? – прошептала она.
Я отвел глаза.
– Почему что? Почему я ввел вас в заблуждение или почему у меня нет детей?
– Почему у вас их нет?
– Я люблю ездить, двигаться, путешествовать.
– Миллионы отцов отлучаются без всякого стеснения.
– Среди женщин, с которыми я встречался, я не нашел матери своих детей.
– Лучше признайтесь, что встретившиеся вам женщины так и не разглядели в вас отца.
Она передвинула чашку с мелочью и добавила:
– Очень жаль! Вам бы следовало рискнуть… В этом меня убедил мой второй, Хо: его сын проявил в нем отца; с первых же мгновений его потряс взгляд новорожденного, заставил повзрослеть. Кстати, нет никакой заслуги Хо в том, что он произвел на свет ребенка – едва ли он отдавал себе в этом отчет, – он все такой же непоследовательный, любит поспорить, сыграть в покер, помешан на рулетке, фанатично любит ма-джонг. В общем, мальчик, надеющийся обмануть случай и разоряющийся, пытаясь этого достичь. Неудачник, видящий себя героем… Он меня беспокоит! Хо не учится на своих ошибках. Жена его выгнала, друзья его избегают. Он меня огорчает: если в зрелом возрасте человек все еще достоин порицания, надежды нет.
Она так глубоко вздохнула, что ее тощая грудь приподнялась.
– Когда я думаю о Хо, мне бы хотелось быть матерью-дубом или матерью-липой. Деревья не то что люди: чем выше они, тем больше стремятся в небо.
Она умолкла, поняв, что отклонилась от темы. Потом печально взглянула на меня:
– Не прячьтесь от действительности. Позвольте себе страдать оттого, что у вас нет семьи. Порой стоит открыть дверь горю.
Во всяком случае, госпожа Минг широко распахнула передо мной эту дверь… Сердце рвалось из груди, я ощущал глубину пустоты, этого отсутствия детей в моей жизни. Слишком поздно? Успею ли я еще создать семью?
Она как будто услышала мои мысли и заметила:
– Время еще есть. Вы, мужчины, вольны опаздывать на эти свидания.
Я мог бы поставить ее на место, объяснить, что ей тоже есть в чем себя упрекнуть, – но воздержался.
Неожиданный приход грума напомнил, что мне пора отправляться в Пекин; я что-то пробормотал на прощание.
Я вернулся в Париж и позабыл обо всем: о Китае, о госпоже Минг, о ее психических отклонениях, о своих собственных, – самолет, пролетев восемь тысяч двести километров, стер их; мои вопросы остались там, где возникли, в Юнхаи.
