Николь Краусс - Хроники любви
Кое-как я сумел одеться. Трусы так и не нашел. Слишком устал, чтобы искать. Я спустился по лестнице, цепляясь за перила. Женщина пошла вслед за мной, она сказала: «Подождите, вы забыли пятнадцать долларов». Я взял деньги и, убирая их в карман, нащупал там скомканные трусы. «Спасибо». Я говорил искренне. Я был измотан. Но счастлив.
Я всегда старался прощать людей. И что? В моей жизни случались периоды, которые длились годами, когда злость поглощала меня. Какая-то мерзость выворачивала меня наизнанку. От этой горечи я получал удовлетворение. Я искал ее. Она была снаружи, а я впустил ее внутрь себя. Я хмурился на весь мир. А мир хмурился мне в ответ. Мы застыли в состоянии взаимного отвращения. Когда-то я хлопал дверью у людей перед носом. Пукал где хотел. Обвинял кассиров в том, что они обсчитывают меня на пенни, держа в руке это самое пенни. А потом вдруг понял, что становлюсь шмоком[10] вроде тех, что травят голубей. Увидев меня, люди переходили на другую сторону улицы. Я был ходячей раковой опухолью. На самом же деле я не был зол. Уже не был. Свой гнев я где-то давным-давно потерял. Положил его на скамейку в парке и ушел. Я так привык, что не понимал, как жить по-другому. И что? Однажды я проснулся и сказал себе: «Еще не все потеряно». Первые дни мне было не по себе. Пришлось учиться улыбаться перед зеркалом. Но навык вернулся. У меня будто груз упал с плеч. Я стал свободен. Через пару месяцев я нашел Бруно.
Когда я вернулся домой из студии, на двери висела записка от Бруно: «Ты хде?» Я слишком устал, чтобы подняться и рассказать ему. В квартире было темно, и я потянул за шнурок, включая лампу в прихожей. Я увидел себя в зеркале. Остатки волос вздыбились на затылке, как гребень волны. Лицо сморщилось, будто его долго держали под дождем.
Я лег в постель в одежде, но без трусов. Когда зазвонил телефон, было уже за полночь. Я очнулся ото сна. Мне снилось, что я учу своего брата Иосифа, как писать дугой. Иногда мне снятся кошмары. Но это был не кошмар. Мы были в лесу, мороз пробирал до костей. От снега шел пар. Иосиф с улыбкой повернулся ко мне. Такой красивый мальчик, светловолосый, с серыми глазами. Серыми, словно океан в пасмурный день, или как слон, которого я видел на городской площади, когда был в возрасте Иосифа. Видел своими глазами в пыльном солнечном свете. Потом никто не мог такого припомнить, потому что непонятно было, откуда в Слониме мог взяться слон; мне никто не верил. Но я его видел.
Вдалеке послышался вой сирены. Когда мой брат открыл рот, собираясь что-то сказать, сон прервался, я проснулся в темноте, дождь стучал в окно. Телефон продолжал звонить. Это наверняка Бруно. Я бы не обратил на звонок внимания, если бы не боялся, что он позвонит в полицию. Почему он не постучит, как обычно, по батарее палкой? Три стука значат «Ты жив?», два — «да», один — «нет». Мы так только ночью делаем, днем слишком много другого шума, и все равно это ненадежно, потому что Бруно обычно засыпает с плеером в ушах.
Я сбросил с себя простыни и пошел, спотыкаясь, по комнате. Ударился о ножку стола. «Алло?» — заорал я, но связь оборвалась. Повесил трубку, пошел на кухню и достал из шкафа стакан. Вода забулькала в трубах и резко брызнула из крана. Я попил немного, а потом вспомнил о моем растении. Оно у меня уже почти десять лет. Едва живое, но пока дышит. Скорее коричневое, чем зеленое. Некоторые ветки засохли. Но оно еще живет и вечно клонится влево. Я пробовал поворачивать его к солнцу другим боком, но оно все равно упрямо наклонялось влево, пренебрегая потребностями ради сохранения индивидуальности. Я вылил оставшуюся в стакане воду в горшок. Что вообще для растения значит жить?
Телефон снова зазвонил. «Ладно, ладно, — сказал я, поднимая трубку. — Не обязательно будить весь дом». На том конце провода была тишина.
— Бруно? — сказал я.
— Мистер Леопольд Гурски?
Наверное, это кто-то хотел мне что-то продать. Вечно кто-нибудь что-нибудь пытается продать по телефону. Однажды мне сказали, что если я вышлю им чек на 99 долларов, то получу кредитную карточку, а я ответил: «Ага, а если я встану под голубем, то получу порцию дерьма».
Но этот человек сказал, что ничего не хочет мне продать. Он захлопнул дверь и не может войти в дом, позвонил в справочную, и там ему дали номер слесаря по замкам. Я сказал ему, что вышел на пенсию. Он замолчал. Он словно не мог поверить, что ему так не везет. Звонил уже трем другим слесарям, и никто не ответил. «Тут дождь проливной», — сказал он.
— А вы не можете переночевать где-нибудь в другом месте? Утром найти слесаря будет нетрудно. Их полным-полно.
— Не могу, — сказал он. — Хорошо, я понимаю. Если это слишком… — начал он, потом замолчал, ожидая, что я заговорю. Но я молчал. — Ну что ж, ладно. — Я слышал разочарование в его голосе. — Простите, что побеспокоил вас.
И все же ни один из нас не повесил трубку. Я чувствовал себя виноватым. Я подумал: разве я не обойдусь без сна? Время поспать будет. Завтра. Или послезавтра.
— Хорошо, хорошо, — сказал я, хотя мне и не хотелось ехать. Придется искать инструменты. Это не легче, чем искать иголку в стоге сена или еврея в Польше. — Подождите секундочку, я возьму ручку.
Он дал мне адрес, на окраине. Уже повесив трубку, я вспомнил, что в такое время можно прождать автобуса целую вечность. В ящике на кухне у меня была карточка службы такси «Голдстар», хотя я ни разу не звонил туда. Однако никогда не знаешь, что может пригодиться. Я заказал машину и начал рыться в стенном шкафу в прихожей в поисках инструментов. Вместо них нашел целую коробку старых очков. Бог знает, откуда они у меня. Кто-то, наверное, продавал их на улице вместе с какими-нибудь остатками фарфоровых сервизов и куклой без головы. Время от времени я примерял какую-нибудь пару. Однажды я готовил омлет в женских очках для чтения. Омлет вышел громадный, мне было страшно от одного взгляда на него… Я порылся в коробке и достал одну пару. У них была квадратная оправа телесного цвета и линзы толщиной в полдюйма. Я надел их. Пол начал уплывать у меня из-под ног, а когда я попытался сделать шаг, он пошел вверх. Шатаясь, я подошел к зеркалу в прихожей. Стараясь сфокусировать взгляд, подошел еще ближе, но просчитался и врезался в него. Зазвонил домофон. Ну да, гости же всегда приходят именно в тот момент, когда у тебя спущены штаны. «Через минуту спущусь», — прокричал я в трубку. Когда я снял очки, ящик с инструментами оказался прямо у меня под носом. Я провел рукой по его потертой крышке. Потом поднял с пола плащ, пригладил перед зеркалом волосы и вышел на лестницу. На двери все еще была записка Бруно. Я скомкал ее и сунул в карман.
На улице меня дожидался черный лимузин, дождь бил по фарам. Кроме лимузина у тротуара было только несколько пустых машин. Я уже собирался было вернуться домой, но водитель лимузина опустил стекло и назвал мое имя. На нем был фиолетовый тюрбан. Я подошел к открытому окну:
— Здесь какая-то ошибка — я заказывал обычную машину.
— Ладно, — ответил он.
— А это лимузин, — сказал я, указывая на автомобиль.
— Ладно, — повторил он, жестом приглашая меня садиться.
— Я доплатить не смогу.
Тюрбан качнулся, и водитель сказал:
— Залезайте, пока не промокли.
Я нырнул внутрь. Там были кожаные сиденья и бар с парой хрустальных графинчиков для ликера. Лимузин внутри оказался просторнее, чем можно было ожидать. Со стороны водителя доносилась приятная экзотическая музыка и негромкий ритмичный звук работающих дворников на ветровом стекле, но они едва достигали моего слуха. Машина вырулила на улицу, и мы уехали в ночь. Уличные фонари расплывались в лужах. Я открыл бутылку, но она была пуста. Зато нашлась маленькая баночка с мятными леденцами, и я набил ими карманы. Я посмотрел вниз и увидел, что у меня ширинка расстегнута.
Я сел прямо и прочистил горло.
Леди и джентльмены, я постараюсь уложиться в отведенное мне короткое время, благодарю вас за терпение. Признаюсь, я потрясен, даже ущипнул себя, чтобы проверить, не сплю ли я. О такой чести можно только мечтать, премия «Голдстар» за жизненный успех, у меня просто нет слов… Неужели действительно вся жизнь прошла? И что? Да. Похоже на то. Вся жизнь.
Мы ехали по городу. По делам мне приходилось бывать во всех его частях, я ходил по всем кварталам, которые мы проезжали. Меня знали даже в Бруклине — я бывал везде. Открывал замки для хасидов. Замки для шварцеров.[11] А иногда я даже ходил по городу ради удовольствия, я мог целое воскресенье просто гулять по улицам. Однажды, много лет назад, я оказался у Ботанического сада и зашел туда, чтобы посмотреть на вишни. Я купил сладкого попкорна и смотрел, как в бассейне плавают толстые ленивые золотые рыбки. Под деревом фотографировались участники свадьбы, из-за белых цветов казалось, будто их замела метель. Я отыскал тропическую оранжерею. Зайдя внутрь, я словно оказался в другом мире, влажном и теплом, будто в нем было заперто дыхание людей, занимающихся любовью. «Лео Гурски», — пальцем написал я на стекле.
