Дарья Форель - Лечебный факультет, или Спасти лягушку
И, конечно же, учиться. Через два месяца стало ясно, что экзамен я не потяну. И не то чтобы я не знала математику, я просто не способна в нее вникнуть. Математику— не вызубришь. Как ни крути. Пришлось советоваться.
— Успокойся. Юрченко — в адеквате, — сказала Фарзет. — Всунь ей штуки три, она тебе все проставит.
— Да ты что, в первый раз замужем? — удивился лысый Власов. — Ты что, иностранка?
— Слышьте, а как это делается-то? — поинтересовалась вместе со мной грузинка Мариам.
Что значит — «как»? Спокойно подходите и говорите: Людмила Ивановна, мне надо позаниматься. Не порекомендуете хорошего педагога? Деньги, что называется, не вопрос. Она тут же скажет, мол, знаю-знаю. Людмилой Ивановной зовут. В вашей группе ведет. Принимает после семи… Вот и все. Заодно и подтянете материал. Только не ссыте…
Я очень беспокоилась. Перебирала всевозможные Формулировки. Некоторые из них даже записала в блокнот. Накануне звонила друзьям, которые уже закончили учебу.
— Не было у нас ничего такого! — сказала Маша, бакалавр по живописи, выпустилась лет семь назад. — Это какой-то бред. Даже, пардон, незаконный…
…Через неделю я дрожащим голосом сказала:
— Людмила Ивановна, можно переговорить с глазу на глаз?
Урок недавно закончился. Юрченко только поднимала богатые телеса с крохотного стула. Облокотившись о парту, она собирала свои дневники. Я разговаривала с ее широкой спиной. Но спереди подлетела Фарзет.
— Я… Это… Короче, платить буду. Форель тоже хочет. Когда приходить?
Мне стало страшно.
— В семь тридцать, сорок пятая аудитория, — спокойно ответила Юрченко, не отрывая взгляда от разбросанных по столу бумаг, — тариф — тысяча пятьсот. Скидок никому не делаю. Идите, девчонки, у вас сейчас химия начнется…
Впоследствии я по два раза в неделю приходила к Юрченко одна. Передавала деньги от Фарзет. Людмила Ивановна трогательно, самоотверженно и строго учила меня математике. Толк был нулевым. Я продолжала задавать плоские вопросы и ставить там, где дельта, — икс. Изнуренная своей благодетельностью и моей тупизной, Юрченко жирными линиями вычеркивала мои корявые формулы. Я чувствовала полную безнадегу. Кроме моей первичной антипатии к личности педагога, незнания элементарных уравнений и брезгливости перед самим фактом взятки, мне было тупо скучно. Однажды Юрченко это учла.
— А… а что вы читаете?
— Да так. По-разному. Вам нравится Аксенов?
— Очень! Он замечательный. Больше всего люблю «Остров Крым».
— Согласна. Гениальное произведение.
— Да.
— Да.
— А этот, как его, Довлатов?
— О, это один из моих любимых писателей! Моя бабушка даже говорила: «то любит Довлатова, тот — из нашей семьи».
— Надо же!
— А что вам нравится?
— Ну— ну я что-то запамятовала…
— А у меня как раз «Наши» в сумке лежат. Берите.
— Спасибо большое. Ладно, если откровенно, я Довлатова не читала. Аксенова тоже. Но знаю, что они хорошие (прямо так и сказала, честное слово).
— Да, ничего.
— Даш, а зачем вы вообще пошли в медицину?
— Из романтики. А вы?
— Погодите, а что значит «из романтики»? У вас тут кавалер какой-то учится?
— Да нет. Просто я в армии служила, понабралась там всяких идей, потом познакомилась с одним человеком, узнала про Красный Крест, про врачей без границ… Мне хочется делать что-то полезное в жизни. Звучит как плохая отмазка, но так оно и есть.
— Понятно. А у меня… знаешь, у тебя будет еще полчасика? Я пойду чай заварю. Дома доделаешь все, ладно?
Душа моя заликовала.
— Разумеется…
— Я конструировала боевые ракеты. В Советском Союзе это считалось безумно престижно. Работа была хорошей, достойной, денежной. Мы даже создали «Икс Двадцать девять Эм Эн». Знаешь такую?
Бог миловал.
— Она должна была принять участие в Афгане. Но это неважно… Затем началась перестройка, меня уволили. Но муж служил в одном крупном медицинском комитете, хорошо зарабатывал. Я думала — жизнь будет спокойной, гладкой. Мы часто бывали за границей. Покупали американскую технику. Дети росли крепкими. У меня тогда было много шуб. Разных — кроличья, соболиная, шиншилловая. И очень стройная талия. Как у тебя. Но пять лет назад случилось то, что случилось. У меня умер муж. Младшему было тогда шесть. Старшим — немного больше.
Сначала мы продали пианино, на котором я так и не научилась играть. Мне казалось, после этого должно произойти какое-то чудо. Но нет. Затем распродавали все по кусочкам — шкафы, сервиз, телевизор, кухонную утварь, даже старый видеомагнитофон. Потом мы продали дачу. Лева болел. Ему требовались лекарства. Квартиру пришлось заложить. Я, как говорят, в долгах, как в жемчугах.
— А что с Левой сейчас?
— Ничего хорошего. Он, конечно, выздоровел. Но его отчислили из «полиграфа». Грызет мою спину. Работать отказывается. Слава богу, хоть не пьет… У него есть идея — создать художественный бизнес. Неплохой, надо сказать, концепт. Но Лева ничем не занят, понимаешь? Время, говорит, не наступило. А когда наступит, меня уже выкинут на пенсию-
Людмила Ивановна долго рассказывала о своих бедах. Она говорила быстро, не останавливаясь, мешая прошлое, настоящее и будущее. Ее прорвало. Обычно с таких бесед не очень молодые женщины начинают дружбу. Я покорно слушала, жалела. Мне кажется, меньше всего эта дама стремилась к сочувствию. Ей просто надо было заполнить чем-то оставшееся время. Но если уж говорить по душам — то непременно о проблемах. Нельзя понравиться новому человеку, если твоя жизнь — хороша…
И вот она нашла представителя своего, так сказать, общественного слоя. «Интеллигента» — как она потом с удовольствием стала говорить. Вскоре я замечу в этом тенденцию. Мединститутским преподавателям не хватало культуры. Большинство из них были людьми поверхностными, с некоторым налетом мещанства. А студенты, как сказала Людмила Ивановна, «понаехали из дыр». Это вызывало у таких, как Юрченко, брезгливую недоверчивость. Педагогам хочется защитить статус, покривляться. Внести гуманитарную каплю в серый быт. Стоит случайно спросить какого-нибудь профессора относительно, скажем, творчества Брехта, и к тебе моментально сменят подход.
— Брехт, говоришь? Не читал, не читал. Но слышал. А у тебя дома есть? Приноси! Что? Экзамен? Так не вопрос! Садись к Лебедевой. Она рыжая такая. Мы с ней все перетрем…
Как оказалось впоследствии, Юрченко как раз была достаточно осведомленной. Конечно, не до такой степени, чтобы добровольно сходить вечером в театр или познакомиться с современной переводной книжкой. И фамилий модных кинорежиссеров она, разумеется, не знала. Однако в ней ощущался прочный базис, свойственный людям, выросшим в эпоху оттепели и поймавших отголоски тогдашней культуры. Она ориентировалась в хрестоматийном наборе пролетария умственного труда: Бродский, художник Ситников, Евтушенко. Но больше всего ей все-таки нравилась водка.
— Даш, а может, по рюмашечке?
— Ни в коем случае. У нас урок…
После этих слов Людмила Ивановна наливала мне грамм сто — сто пятьдесят, и мы быстро расходились.
Потом был экзамен по математике. У меня его принимала Синичкина — заместитель заведующего. Юрченко пару раз мелькала подле, шепталась, плотно сжав губы, изображала конспиративный кивок.
— Интеграл написала. Ну ладно. Тут икс, тут эм. Проехали. Давай я тебе пару вопросов задам. Сколько будет… трижды пять?..
— Что?
— Молодец. Ты все усвоила. — Синичкина пригнулась. Вы с Людмилой Ивановной на сколько договаривались? Если тройку поставлю — нормально?
— Да, вполне. Ладушки.
Сжимая блестящую ручку (там была надпись: «Силикатные цементы. Пломбы «Диана»), Синичкина нарисовала в моей зачетной книжке какой-то непонятный знак — И вот такие у нас врачи… — добавила она мне вслед. Но я была довольна.
Только потом я вспомнила, что со мной еще Фарзет подтягивалась. Краем глаза увидела ее. Фарзет стояла за прикрытой дверью, барабанила длинными ногтями по стене. К ней вышел незнакомый молодой преподаватель лет двадцати пяти, не больше. Он быстро взял у нее зачетку, оглянулся по сторонам и подписал. На лице Фарзет застыл суровый взгляд. Так смотрят на продавца, подсунувшего тебе просроченный йогурт. Фарзет покрутила свою книжку, перебрала листочки, подозвала молодого человека. Они негромко поспорили, и Фарзет развернулась к выходу, пнув воздух ногой.
Химия
На факультете была обустроенная лаборатория. Ходили слухи, что старшекурсники варили там ЛСД. Хотя, конечно же, это были не просто слухи. Конечно же, все отлично знали несколько определенных фамилий. Любому было известно, где и как можно купить вещества.
Посредничеством занимались зуботехники Карим Олиев и Леня Степанцов. Они назначали встречу возле кафедры гистологии. Дальше, по цепи, вторые помощники (какие-то ребята не из нашего вуза) отправлялись на условленное место возле общежития. Там же торговали зачетными книжками, пропусками на повторную сдачу экзамена и даже старыми стетоскопами. Карим с Леней получали так называемый «откат», а клиент — липовые документы или пакетик с «продуктом». Бизнесом руководил некто Юра Магомедов — человек неопределенной должности из управления студенческой практикой. Только посвященные знали, где именно проходят сделки. Товарищей приводить строго запрещалось.
