Джон Ле Карре - Песня для зебры
Именно таким человеком я мечтал быть для своей обворожительной жены Пенелопы, пока, чуть не свернув шею, преодолевал два пролета каменной лестницы в отчаянной попытке не опоздать на праздник, устроенный в ее честь в модном винодельческом ресторанчике в центре Канэри-Уорф, этой столицы великой британской газетной отрасли, — после чего планировался званый ужин для избранных в фешенебельном кенсингтонском доме миллиардера, нового владельца газеты.
*Опоздал я всего на двенадцать минут, если верить золотым часам тетушки Имельды, — да и выглядел со стороны безупречно, что в запуганном терактами Лондоне, где функционирует нормально едва ли половина станций метро, уже само по себе может считаться достижением, — но для Сальво, сверхдобросовестного супруга, это все равно что опоздать на двенадцать часов. У Пенелопы такое событие, самое грандиозное за все время ее феерического карьерного взлета, а я, ее законный муж, являюсь последним — остальным-то гостям из редакции достаточно было перейти улицу. Я же выложил кругленькую сумму за поездку на такси с другого конца города, от Окружной больницы Северного Лондона, где мне в силу непредвиденных обстоятельств пришлось задержаться с прошлого вечера, до нашего дома в Баттерси, а там, попросив таксиста подождать, мигом переоделся в свой новенький, с иголочки смокинг (обязательный за столом у владельца газеты). На то чтобы принять душ, побриться или хотя бы почистить зубы, у меня не оставалось ни минуты. К тому времени, как я, подобающе одетый, добрался до места, пот катился с меня градом, но, так или иначе, я прибыл, вот он я — а вот они, не меньше сотни сотрудников Пенелопы из разных отделов. Лишь немногие, в основном начальство, щеголяли смокингами и длинными вечерними платьями, на остальных — неформальная классика. Все столпились в зале для мероприятий на втором этаже, с низким потолком и пластмассовыми рыцарскими доспехами на стенах, пили подогретое сухое белое вино, держа бокалы слегка на отлете, а я, опоздавший, оказался с самого краю, среди официантов, в основном темнокожих.
Пенелопу я увидел не сразу. Даже решил было, что она, точь-в-точь как ее муженек, куда-то запропастилась. Потом недолго лелеял надежду, что она задумала эффектное театральное опоздание, но вскоре обнаружил ее на другом конце зала, где в окружении толпы почитателей она оживленно беседовала с крупными шишками из руководства газеты. На ней был струящийся атласный брючный костюм, последний писк моды, — надо полагать, купила себе в подарок и переоделась в своем кабинете или еще где-нибудь. Почему, ну почему, стенал мой внутренний голос, я не купил ей этот костюм сам? Почему неделю назад, за завтраком или в постели, я не сказал ей: Пенелопа, любимая, меня посетила замечательная мысль — а не махнуть ли нам с тобой в Найтсбридж, чтоб подобрать наряды для твоего торжества, все за мой счет? Шопинг — ее любимое развлечение. Я мог бы устроить из этого целое событие, сыграл бы роль ее галантного обожателя, пригласил бы на ужин в один из ее любимых ресторанов, пусть даже у нее зарплата вдвое больше моей, не говоря уже о дополнительных льготах, какие вам и не снились.
В то же время, по причинам, изложение коих требует более спокойной обстановки, другая составляющая моего рассудка была очень довольна тем, что я подобного предложения не сделал. К деньгам все это не имеет никакого отношения, зато наглядно демонстрирует, сколь противоречивые эмоции испытывает человек в состоянии стресса.
Вдруг кто-то ущипнул меня за задницу. Я резко обернулся. На меня блаженно пялился некто Джелликоу, по прозвищу Желе, очередная Юная Белая Надежда из газеты Пенелопы, — его совсем недавно переманили от конкурентов. Долговязый, подвыпивший и, как обычно, жеманный, он вертел в тонких пальцах самокрутку.
— Пенелопа, это я, я успел! — крикнул я, не обращая на него внимания. — Осложнения в больнице. Страшно виноват, извини!
Виноват в чем? В осложнениях? Некоторые обернулись на мой голос. А-а, это он. Сальво. Копьеносец Пенелопы. Я попытался крикнуть погромче, подпустив юмора:
— Ау, Пенелопа! Еще помнишь меня? Это я, твой запоздалый муж!
И приготовился поведать изобилующую подробностями легенду о том, как одна из моих больниц (из соображений безопасности не могу уточнить, какая именно) вызвала меня к смертному одру некоего уроженца Руанды, попавшего в криминальную передрягу, и он то терял сознание, то приходил в себя, а от меня требовалось переводить его слова не только для медсестер или врачей, но и для двух следователей из Скотланд-Ярда. Хотелось надеялся, что жена искренне посочувствует моим мучениям: бедный Сальво… Заметив сияющую улыбку, преобразившую ее лицо, я подумал было, что она расслышала мои вопли, но тут же сообразил, что улыбка адресована мужику с бычьей шеей, который, забравшись на стул в своем смокинге, выкрикнул с резким шотландским акцентом: “Да тише вы, черти вас раздери! Заткнитесь уже все, мать вашу так!”
Шум моментально стих, все с заискивающей поспешностью обступили оратора. Ведь это был не кто иной, как всемогущий главный редактор Пенелопы Фергюс Торн, прозванный в журналистских кругах Порно-Торном, и он как раз объявил, что хотел бы поздравить мою жену, обратившись к ней с шутейной речью. Я подскакивал на месте, лез вон из кожи, чтобы встретиться с ней взглядом, но лицо той, чьего прощения я жаждал, было обращено к боссу, словно цветок, раскрывшийся навстречу животворящим солнечным лучам.
— Что ж, с Пенелопой все мы знакомы близко, — начал Порно-Торн. Раздавшиеся в ответ глумливые смешки вызвали у меня приступ раздражения. — И все мы любим ее, — глубокомысленная пауза, — кто как умеет.
Тут я предпринял попытку пробраться к супруге, однако ряды собравшихся были тесно сомкнуты, Пенелопу же стали протискивать вперед как смущенную, но покорную невесту, пока она не очутилась у ног мистера Торна, нечаянно обеспечив ему роскошный вид сверху на ее в высшей степени откровенное декольте. Когда до меня начало доходить, что Пенелопа, скорее всего, вообще не заметила моего отсутствия, не говоря уже о моем присутствии, меня отвлекло нечто подозрительно смахивающее на божью кару в виде обширного инфаркта. Грудь моя затрепетала, я ощутил, как от левого соска ритмичными волнами расходится онемение, и вообразил, что пришел мой последний час, и поделом. Но, прижав ладонь к пораженному участку, я понял, что это звонит мой мобильник, который я сам же перевел в непривычный для меня режим вибрации еще до отъезда из больницы, часа полтора назад.
Мое положение на периферии общей толкучки обернулось преимуществом. Пока мистер Торн накручивал двусмысленные фразочки в адрес моей супруги, я потихоньку выбрался из зала. Еще раз оглянулся на Пенелопу: головка с идеальной укладкой запрокинута, глаза устремлены на начальника, на губах играет удивленная счастливая улыбка, грудь вздымается, едва прикрытая незначительной верхней частью брючного костюма. Телефон продолжал вибрировать, пока я не спустился на три ступеньки вниз, в тихий коридорчик, и не нажал, затаив дыхание, зеленую клавишу. Однако вместо того голоса, который я желал и боялся услышать больше всего на свете, в трубке раздалось добродушное картавое бурчание мистера Андерсона из Министерства обороны. Он интересовался, в состоянии ли я бросить все дела и попереводить немножко на благо родины — это, дескать, довольно важно, а потому он на меня рассчитывает.
Сам факт, что мистер Андерсон лично звонит мне, скромному внештатнику, говорил о масштабах кризиса. Обычно со мной связывался Барни, его весьма колоритный ассистент. За последние десять дней Барни дважды проверял мою боевую готовность на предмет, как он выражался, “кой-чего горяченького”, но потом почти сразу командовал отбой.
— Что, прямо сейчас, мистер Андерсон?
— Сию секунду, а лучше — еще быстрее, если не возражаешь. Извини, что отрываю от вечеринки и все такое, но ты нам нужен прямо сейчас, — не унимался он. Мне, по-видимому, полагалось удивиться, откуда ему известно про Пенелопину вечеринку, но я и бровью не повел. Мистер Андерсон по роду своей деятельности должен был знать вещи, простым смертным неведомые. — Речь идет о твоих краях, Сальво, об исторической родине, так сказать.
— Но, мистер Андерсон…
— Чего, сынок?
— Это не просто вечеринка. После мы идем на ужин к новому владельцу газеты. Форма одежды вечерняя, — прибавил я ради пущей внушительности. — Это же невероятно… То есть чтобы сам владелец… Главный редактор, еще ладно. Но владелец… — Из чувства ли вины, из сентиментальных ли соображений, но ради Пенелопы я был обязан хотя бы изобразить сопротивление.
Повисло молчание, словно я застал собеседника врасплох, только вот с мистером Андерсоном это невозможно. Он — фундамент, на котором возведена его персональная церковь.
