Рэй Клуун - Пока мы рядом
— Да.
— Хм… Видите ли, ситуация не слишком радужная.
— Я уже догадался. — В моем голосе звучат ноты цинизма, чего он, впрочем, как будто не замечает. — Вы мне можете четко объяснить, в чем проблема?
Уолтерс подробно рассказывает, почему на этот раз все обстоит так плохо. Я вполуха слушаю его объяснения, а понимаю и того меньше. Я спрашиваю, какова доля вероятности.
— Довольно высокая… Мы, конечно, еще проведем дополнительные исследования, но все указывает на карциноматозный мастит. В данный момент мы больше ничего не можем сказать.
Я киваю. Уолтерс жмет мне руку:
— Наберитесь мужества, вы оба, и завтра приходите на прием к доктору Шелтема. Она как терапевт будет вести дальнейшее наблюдение и подробно расскажет вам о ходе лечения. Договорились?
Я снова киваю. И не прижимаю его к стене, чтобы вытрясти из него душу. Более того, я не говорю ничего. Ничего. Держу рот на замке. Если кто-либо из моих клиентов попытается запустить лапу в мои дела, я без колебаний ее отрублю. А вот сейчас, перед этим дурнем, который своей ошибкой полугодовой давности изгадил нам жизнь, я веду себя, как футболист лимбургской «Роды» во время первого в его жизни выездного матча на стадионе «Амстердам АренА».
■
Я возвращаюсь в палату; Луна сидит у Кармен на коленях, а та смотрит в окно, на опустевшую автостоянку госпиталя.
— Ты уже можешь ехать со мной или у тебя еще есть здесь дела? — спрашиваю я.
— Думаю, я готова, — говорит Кармен. Она оглядывается по сторонам, в поисках своего черного пакета. Я молча подхожу к столику, на котором лежит ее куртка, и помогаю ей одеться, чего, как правило, не делаю. Мне хочется чувствовать себя хоть в чем-то полезным.
— Чуть ближе, — говорит Кармен, когда я подаю ей куртку. — Мне больно заводить руки за спину из-за раны в груди.
— О… Извини… Давай, Луна, пошли, — говорю я и беру дочь на руки. Она по-прежнему поразительно спокойна.
Кармен заглядывает в кабинет медсестры и произносит: «Покаааа!» Медсестра — та самая, из утренней смены, — тотчас отодвигает свою тарелку с горячей едой, вскакивает со стула, энергично трясет руку Кармен и желает нам сил.
— Вы сегодня справитесь сами?
— Конечно, — решительно говорю я, кивая.
Мы втроем идем к лифту. Никто не произносит ни слова.
9
Времена трудны, и с каждым днем все труднее,
Я насмотрелся достаточно, куда уж больнее.
Запри наглухо дверь, погаси огонь,
Прикрой меня, детка, прикрой…
Уже из дома я звоню Фрэнку и сообщаю, что у Кармен рак груди.
— Боже всемогущий, — лаконично оценивает ситуацию Фрэнк.
Кармен звонит Анне. Сообщает ей страшную новость. Через час Анна и Томас уже стоят на пороге нашего дома. Анна задерживает меня в своих объятиях, а потом, не снимая пальто, бежит в гостиную, чтобы прижать к себе Кармен. Кармен тут же начинает плакать.
Томас неуклюже, по-медвежьи, обнимает меня.
— Как все это дерьмово, дружище, — бормочет он. Заходя в гостиную, он старается не встречаться с Кармен взглядом. Неловко переминается с ноги на ногу, смотрит в пол, понурившись, держа руки в карманах. Он в костюме и при галстуке — явно не успел переодеться.
► Томас родом из Бреды-Ноорд, как и я, и мы знакомы с начальной школы. «Нам были по душе одна и та же музыка, одни и те же песни, одни и те же шмотки»[6], — поет Брюс, и это как будто про меня с Томасом. Когда нам было по двенадцать, мы вместе отправились на матч местного клуба «НАК Бреда», в шестнадцать уже слушали панк-группы в «Парадизо», а в восемнадцать оттягивались по субботам в самом злачном уголке Бреды — баре «Де Суйкеркист». Томас был там невероятно популярен. А мне, прыщавому увальню в очках с толстыми стеклами, приходилось довольствоваться «некондицией», забракованной Томасом.
После средней школы мы оба поступили в бизнес-колледж в Амстердаме, где и познакомились с Фрэнком. Томасу пришлось изрядно попотеть, чтобы получить диплом. Он никогда не был интеллектуалом. После колледжа он стал торговым представителем в компании, которая торгует технической солью для автодорог. Его клиенты — чиновники из городской администрации и Водного совета. Томас с ними на короткой ноге, и я думаю, причина их дружбы в том, что он, так же как и они, обожает анекдоты про бельгийцев, негров, блондинок и женщин на приеме у врача, а еще носит такие же безразмерные рубахи пастельных тонов фирмы «Креймборг». Я и Томас часто перезваниваемся. Встречаемся гораздо реже, во всяком случае, не как в былые времена. Он уже не так легок на подъем и выбирается разве что на карнавал в Бреде. По выходным он предпочитает сидеть дома, с тарелкой изысканного сыра и бокалом не менее изысканного вина, и смотреть фильмы, в которых много стрельбы, сисек и геликоптеров. Снижение его интереса к выпивке отчасти связано с тем, что несколько лет назад он начал лысеть, а его живот стал приобретать угрожающие размеры. «Черт возьми, Дэнни, все мы стареем с разной скоростью — я как молоко, а ты как вино», — однажды сказал он мне в сердцах, когда пришел к выводу, что убывание его популярности у женского пола приобретает структурную форму. Прагматик по натуре, Томас перешел к активным действиям. И когда, шесть лет назад, в офисе его компании появилась очаровательная молодая стажерка, он пригласил ее на ужин и с тех пор не отпускал от себя.
► Той стажеркой была Анна. Томас и Анна действительно созданы друг для друга. Анна питает ненависть ко всему ультрамодному (читай: из Амстердама), помешана на детях, сырах и винах и, так же как и Томас, выглядит хронически беременной. После рождения их детей — Кимберли (4), Линдси (3) и Дэнни (1) — Анна совсем расплылась. Она говорит, что семья и домашнее хозяйство куда важнее для нее, чем собственная внешность. Она носит леггинсы и футболки фирмы «Мисс Этам». Кармен называет это сознательным пренебрежением к внешнему виду. Но Анна этого не знает. Кармен никогда не позволила бы себе обидеть Анну. И тому есть причина. Так случилось, что Анна со временем стала лучшей подругой Кармен. Они созваниваются каждый день, и, когда полгода назад Кармен пребывала в шоке от предстоящей биопсии, Анна безвылазно сидела у нас. Хотя меня и бесило ее постоянное присутствие в нашем доме, я был вынужден признать, что Анна знает толк в настоящей дружбе. Сегодня Кармен и Анна гораздо ближе друг к другу, чем я и Томас. Кармен рассказывает Анне все. Я не столь откровенен с Томасом. По крайней мере, после того как обнаружил, что он выбалтывает Анне все, чем я занимаюсь (и чем втайне мечтает заняться сам). Не успеваю я даже глазом моргнуть, как это доходит до ушей Кармен, что совсем ни к чему. Честность — это все-таки раздутая добродетель. Анна считает иначе. Но ей легко говорить. Ее внешность уж никак не сочтешь приглашением к сексуальному контакту[7]. Анна даже при всем своем желании не способна на измену.
Анна из всех нас самая здравомыслящая. Она советует нам составить список из вопросов, которые мы хотим задать завтра доктору. Мы находим ее план удачным. Садимся вчетвером и обсуждаем все, что хотим узнать. Я записываю.
Методика срабатывает. Постепенно рак становится для нас отвлеченным предметом, который мы можем анализировать критически и почти объективно. За этот час Кармен не пролила ни слезинки.
Томас и Анна уходят в половине десятого. Я звоню Фрэнку, а Кармен включает компьютер и заходит в Интернет. Когда я вешаю трубку, она спрашивает, не помню ли я, как звучит обиходное название ее формы рака груди.
— Уолтерс мне не сказал. Сообщил только латинское название, мастит… карцинозо…
— Карциноматозный, точно. — Она смотрит на экран монитора. — Воспалительная форма рака груди… и это означает рак, который — на поздней стадии — захватывает клетки крови. Верно?
— Ну… думаю, да, — осторожно отвечаю я.
— Черт, тогда это погано. Значит, — ее голос дрожит, — мои шансы прожить еще лет пять составляют менее сорока процентов.
Сорок процентов.
— Почему ты так уверена в том, что это именно та форма? — Я начинаю раздражаться. — Ты уверена, что прочитала правильно?
— Да! Я же не умственно отсталая, Дэн! — взвизгивает она. — Здесь так написано! Взгляни сам.
Я не смотрю на экран монитора — вместо этого отключаю питание компьютера.
— Хорошо. Пора спать.
Сбитая с толку, она продолжает смотреть на черный экран, потом переводит на меня безжизненный взгляд. И тут же начинает горько плакать:
— О, боже, если бы только этот негодяй вовремя распознал болезнь, возможно, время не было бы так безнадежно упущено!
