Питер Хёг - Фрекен Смилла и её чувство снега (с картами 470x600)
Юлиана стоит в дверях и плачет.
— Я выбросила только памперсы.
Раз в месяц, когда у Исайи усиливалась боязнь высоты, он в течение нескольких дней пользовался памперсами. Однажды я сама ему их покупала.
— Где его нож?
Она не знает.
На подоконнике стоит модель судна, резко выделяющаяся своим дорогим видом в невзрачной комнате. На подставке написано: «Теплоход „Йоханнес Томсен“ Криолитового общества „Дания“».
Никогда прежде я не пыталась понять, как ей удавалось держаться на плаву.
Я обнимаю ее за плечи.
— Юлиана, — говорю я. — Не могла бы ты показать мне свои бумаги.
У каждого из нас есть ящик, коробка, папка. У Юлианы для хранения печатных свидетельств ее существования есть семь засаленных конвертов. Для многих гренландцев самой сложной стороной жизни в Дании является бумажная — созданный государственной бюрократией бумажный фронт ходатайств, бланков и обязательной переписки с необходимыми инстанциями. Есть тонкая и глубокая ирония в том, что даже столь примитивное существование, как у Юлианы, порождает такую гору бумаг.
Маленькие номерки из амбулатории по лечению алкоголизма на Сундхольме, свидетельство о рождении, пятьдесят чеков от булочника с площади Кристиансхаун, за которые, если наберется сумма в пятьсот крон, дают бесплатный крендель. Карточка учета посещений из венерологической клиники Рудольфа Берга, старые части «А» и «Б» карточек из налогового управления, квитанции из сберегательной кассы. Фотография освещенной солнцем Юлианы в Королевском саду. Карточка медицинской страховки, паспорт, неоплаченные счета из энергонадзора. Письма из кредитного общества «Рибер» о не выплаченных Юлианой долгах. Стопка тонких листков, похожих на бухгалтерские справки о начисленной зарплате, из которых следует, что Юлиана получает ежемесячную пенсию в девять тысяч четыреста крон. В самом низу — пачка писем. Я никогда не могла заставить себя читать чужие письма. Поэтому личные письма я пропускаю. Под ними — официальные, напечатанные на машинке. Я уже собираюсь убрать их назад, когда обращаю внимание на одно из них.
Необычное письмо. «Настоящим уведомляем Вас о том, что правление Криолитового общества „Дания“ на своем последнем заседании приняло решение о выделении Вам как вдове Норсака Кристиансена пенсии. Пенсия составит девять тысяч крон в месяц, в дальнейшем эта сумма будет корректироваться в соответствии с индексом цен». От имени общества письмо подписано «Э. Любинг, главный бухгалтер».
Ничего особенного в самом письме нет. Но когда оно было отпечатано, его развернули на девяносто градусов. И авторучкой на полях наискосок написали: «Примите мои соболезнования. Эльза Любинг».
Можно кое-что узнать о своих ближних, читая то, что они пишут на полях. Многие люди ломали голову над исчезнувшим доказательством теоремы Ферма. В книге, в которой рассматривается так никогда и не доказанный постулат о том, что если можно представить число в квадрате в виде суммы квадратов двух других чисел, то для степени больше двух это невозможно, Ферма приписал на полях: «Этому положению я нашел поистине удивительное доказательство. К сожалению, эти поля слишком малы, чтобы вместить его».
Два года назад в конторе Криолитового общества «Дания» сидела дама и диктовала в высшей степени корректное письмо. Оно составлено по всем правилам, в нем нет опечаток, оно такое, каким и должно быть. Потом ей дали его перечитать, она прочитала и подписала. Затем помедлила минутку. И, повернув листок, написала: «Примите мои соболезнования».
— Как он умер?
— Норсак? Он был в экспедиции на Западном побережье. Это был несчастный случай.
— Что за несчастный случай?
— Съел что-то не то. Кажется, так.
Она беспомощно смотрит на меня. Люди умирают. И совершенно бесполезно рассуждать о том, как они умирают и почему.
— Можно считать дело закрытым.
Это я говорю по телефону с Ногтем. Я предоставила Юлиану ее собственным мыслям, которые движутся словно планктон в море сладкого вина. Возможно, мне надо было остаться с ней. Но я не целитель душ. Я и саму себя не в состоянии исцелить. К тому же у меня есть свои навязчивые идеи. Это они подвигли меня позвонить в полицию. Меня соединяют с отделением «А». Там мне говорят, что инспектор все еще у себя. И, судя по его голосу, он явно заработался.
— Свидетельство о смерти подписано сегодня в четыре часа.
— А те следы?
— Если бы вы видели то, что повидал я, или у вас самой были бы дети, вы бы знали, насколько они бывают безрассудны и непредсказуемы.
В его голосе звучат раскаты грома при мысли обо всех тех несчастьях, которые принесли ему его собственные шалопаи.
— В данном случае речь, конечно же, идет всего лишь о грязном гренландце, — говорю я.
В трубке молчание. Он из тех, кто даже после продолжительного рабочего дня сохраняет резервы, чтобы быстро перейти в наступление.
— Вот что я вам, черт возьми, скажу. Для нас все равны, все. Упади с крыши пигмей или убийца-рецидивист, совершавший преступления на сексуальной почве, мы делаем все, что полагается. Все. Понимаете? Я сам ездил за судебно-медицинским заключением. Нет никаких признаков того, что это не просто несчастный случай. Из тех трагических случаев, которых у нас происходит сто семьдесят пять в год.
— Я подам жалобу.
— Ну что ж, подавайте.
Разговор окончен. На самом деле я не собиралась жаловаться. Но у меня тоже был тяжелый день. Я знаю, что у полиции много дел. Я хорошо его понимаю. Все, что он сказал, я поняла.
Кроме одного. Когда меня позавчера допрашивали, мне надо было ответить на ряд вопросов. На некоторые из них я не ответила. Один из них был вопрос о «семейном положении».
— Это, — сказала я полицейскому, — вас не касается. Если только вы не собираетесь назначить мне свидание.
Поэтому в полиции не должны были ничего знать о моей личной жизни. Откуда, спрашивается, Ноготь узнал, что у меня нет детей? На этот вопрос я не могла найти ответа. Это всего лишь маленький вопрос. Но всему миру вокруг одинокой и беззащитной женщины не терпится узнать, почему она, достигнув моего возраста, не обзавелась мужем и парой очаровательных малышей. Со временем этот вопрос начинает вызывать у меня аллергию.
Взяв несколько листов нелинованной бумаги и конверт, я сажусь за обеденный стол. Сверху я пишу: «Копенгаген, 19 декабря 1993 года. В Государственную прокуратуру. Меня зовут Смилла Ясперсен. Настоящим письмом я хотела бы подать жалобу».
6
Ему не дашь больше пятидесяти, но на самом деле он на двадцать лет старше. На нем теплый черный спортивный костюм, ботинки с шипами, американская бейсбольная кепка и кожаные перчатки без пальцев. Из нагрудного кармана он достает маленький коричневый пузырек с лекарством, который опрокидывает умелым, почти незаметным движением. Это пропранолол, β-блокатор, снижающий частоту сердцебиения. Он разжимает кулак и смотрит на руку. Она большая, белая, холеная и совсем не дрожит. Он выбирает клюшку номер один, driver, tailormade[4] с полированной конусообразной головкой из палисандра. Сначала он прикладывает клюшку к мячу, потом замахивается. В момент удара он концентрирует всю свою силу, все свои восемьдесят пять килограммов в одной точке размером с почтовую марку, и кажется, что маленький желтый мячик навсегда растворился в воздухе. Он снова становится виден, только когда приземляется на площадке на самом краю сада, где послушно ложится невдалеке от флажка.
— Мячи из кожи каймана, — говорит он. — От Мак-Грегора. Раньше у меня всегда были проблемы с соседями. Но эти мячи пролетают в два раза меньше.
Этот человек — мой отец. Это представление дано в мою честь, и я вижу то, что за ним на самом деле скрывается. Мольба маленького мальчика о любви. Которую я никак не могу ему дать.
Если смотреть моими глазами, все население Дании представляет собой средний класс. По-настоящему бедные и по-настоящему богатые — редкость.
Так уж случилось, что я знаю некоторых из бедных, потому что часть из них — гренландцы.
Один из действительно состоятельных — мой отец.
У него есть шестидесятисемифутовый «сван», стоящий в гавани Рунгстед, с постоянной командой из трех человек. Ему принадлежит маленький остров при входе в Исенфьорд, куда он может удалиться, чтобы пожить в своем норвежском бревенчатом домике, а случайно оказавшимся там туристам сказать, что, мол, пора уезжать, проваливайте. Он один из немногих в Дании владельцев «бугатти» — автомобиля, ради которого нанят человек, чтобы полировать его и бунзеновской горелкой подогревать смазку в подшипниках два раза в году для участия в пробеге старых машин клуба «Бугатти». В остальное время можно довольствоваться прослушиванием присланной клубом пластинки, на которой слышишь, как одну из этих прекрасных машин ласково заводят при помощи рукоятки и нажимают на акселератор.
