Александр Пелевин - Здесь живу только я
Петр недовольно дернулся. Герман убрал руку, встал и подошел к окну. Закурил.
— Где они? — спросил вдруг Петр.
— Они ушли. Ты прогнал их.
— Да, помню.
Он снова стал разглядывать стол. Через минуту спросил:
— А где они?
Герман обеспокоенно заглянул в его лицо: оно по-прежнему было красным, на лбу вздулись вены. Веко все еще дергалось.
— Эй, что с тобой? — Герман вновь сел рядом с ним.
— Где они?
Взгляд Петра отчаянно забегал по комнате.
— Где?
Резкими движениями он похлопал себя по карманам, затем встал со стула и выглянул в окно.
— Где?! — он сорвался на крик.
Герман схватил его за плечи и попытался усадить обратно. Петр сел. Было слышно, как тяжело и часто он дышит.
Петр содрогнулся от страха. Он почувствовал, как по позвоночнику ползет жирная белая многоножка. Еще одна тварь обвилась вокруг его горла и с силой сдавила. Стало трудно дышать. Взглянул на пальцы — они были белыми и шевелились. Он мигом вскочил со стула и вновь подошел к окну — на пол посыпались тысячи маленьких насекомых. Они хрустели под ногами. Петр зажмурился и увидел собственное улыбающееся лицо — без глаз, но с длинными усиками, растущими из затянутых кожей глазниц. Тогда он закрыл лицо руками и закричал.
— Где?!
— Да что с тобой?
Петр открыл глаза и увидел серый потолок своей комнаты. Он лежал на кровати. Рядом на стуле сидел Герман.
— Ну как ты? — спросил он.
Петр приподнял голову и растерянно огляделся по сторонам. За окном было уже темно; накрапывал дождь. В ногах свернулся клубком Мюнхгаузен.
— Как ты? — повторил Герман.
— Что это было? — Петр услышал свой голос со стороны, он был слаб и хрипловат.
— Ты ничего не помнишь?
— Нет, — он снова уронил голову на подушку.
Герман прищелкнул языком и тяжело вздохнул.
— Ты стал кричать и упал на пол в судорогах. С пеной на губах.
— Черт возьми… — зло прошипел Петр.
— Несколько раз ты приходил в сознание и даже что-то говорил. Я вызвал скорую — они сказали, что это банальное алкогольное отравление. Но мне кажется, что тебе надо посетить врача. Это серьезные проблемы.
— Я ничего не помню, ничего. Мне стало страшно, а потом… А потом я проснулся.
— Прошло пять часов.
Петр потрогал рукой лоб. Сильно болела голова.
— Я хочу спать, — сказал он. — Я очень хочу спать. У меня болит голова.
— Спи, — ответил Герман. — Не буду мешать.
Петр отвернулся к стене и моментально заснул.
Глава вторая
Однажды тяжелым, кровавым летом, пропахшим потливым зноем, отряд красноармейца Петра окружили белые в одном небольшом селе.
Долго красные бились, насмерть стояли они, отбивались из самых последних сил; но врагов становилось все больше, и было у них несчетное количество пушек и пулеметов, а командовал ими сам Белый Генерал.
Весь отряд положили белые, один лишь красноармеец Пётр засел в старой избе с винтовкой и стал отстреливаться.
Три дня и три ночи отстреливался красноармеец Пётр, многих он положил. А на исходе третьего дня, когда стало белым совсем невмоготу, изловчились они и швырнули в окно гранату. И красноармейцу Петру оторвало ноги.
Умолкла стрельба. Стало тихо в деревне. Долго белые в дом не решались войти. Закинули для верности еще одну гранату, и красноармейцу Петру оторвало руки. Наконец белые осмелели, приободрились, почуяв, что нет больше для них опасности, осторожно пробрались в дом и вынесли красноармейца Петра на дорогу. А он все живой — хоть безногий, безрукий, да глаза у него горячие — страшно в них смотреть, и голос охрип — страшно слушать его.
Все белые собрались посмотреть на храброго красноармейца. Даже сам Белый Генерал пришел. Посмотрел он на раненого, прищурился и приказал своим адъютантам зашить Петру зерно в живот. Была такая хорошая шутка в те времена. Разрезали красноармейцу Петру живот, засыпали туда зерна из мешка и зашили суровыми нитками. А он все равно живой — и глаза такие же яркие. Тогда повесили его на обочине пыльной дороги, у самого въезда в деревню, и в полночь он умер.
Провисел красноармеец Пётр несколько дней, а потом вошли в село красные и с тяжелым боем прогнали белых. Увидели большевики обезображенный труп своего товарища, постояли да помолчали. Бережно сняли красноармейца Петра со столба и закопали в чистом поле.
Долго ли, коротко ли — вдруг проросло в красноармейце зерно, прорвали тонкие стебельки неживую плоть — и проросла, пышно заколосилась пшеница золотистыми волнами на ветру. И все поле, где Петра закопали, заколосилось крестьянам на радость. Хороший, урожайный был год.
А вскоре вернулись белые. Выбили большевиков из села, поставили свой порядок. А жители встречают их хлебом-солью. Удивился Белый Генерал такому приему и обрадовался: понял народ, где счастье его! Въехал на белом коне в село, а ему уже девушки деревенские несут свежеиспеченный каравай на рушнике, в ноги кланяются, отведать просят. Довольный, сошел генерал с коня, перекрестился и разломал каравай — разделил между собой и адъютантами своими. И лишь откусив свой кусок, заметил, что девушки хитро ему улыбаются. Тут и застрял каравай в его горле, побледнел генерал, закашлялся, взялся за сердце. Подогнулись его колени — упал на дорогу, стал он хрипеть, и вспомнился ему сразу красноармеец Пётр — стоит перед ним живой и сияющий, с добрым и мягким взглядом, и в руке у него винтовка, а из дула её торчит колосок. И улыбается Петр ему. Почернело лицо генералово, испустил он звериный крик и умер.
И генераловы адъютанты, что делили с ним каравай, озверели, почуяли ненависть. Набросились они на своих товарищей, стали убивать друг друга, втыкать ножи в животы, рвать зубами плоть, вырывать языки и глаза. И убили они друг друга и умерли.
А все, кто видел это, сошли с ума и убежали в лес.
Вот такая у Красной Армии сила!
А потом все исчезло.
Снова серый потолок, шум дождя за окном и свернувшийся теплым калачиком кот в ногах. Еще немного полежать — и можно будет встать, подойти к окну и закурить, глядя в еще черно-синее утреннее небо.
Петр взглянул на часы: пять утра. Спать уже не хотелось.
На кухне сидел Герман. Он пил чай.
— Как ты? — спросил он, увидев Петра.
— Вроде жив, — отшутился тот. — Даже голова не болит.
— Вчера ты сильно напугал меня.
— Как говорила королева Виктория, мне уже лучше, — он улыбнулся и полез в шкаф за банкой молотого кофе.
Ему действительно было лучше.
— Уверен?
— Да.
— Через полчаса я уйду на работу. Ты сможешь сегодня позвонить Грановскому? — осторожно спросил Герман.
Петр стиснул зубы. Почему-то ему захотелось ударить Германа в лицо.
— Да, — ответил он. — Я позвоню.
Так начался второй день его новой жизни.
* * *Петр панически боялся телефонных звонков. Боялся принимать звонки, но еще больше — звонить. Особенно незнакомцам. Необходимость позвонить незнакомому человеку порой повергала его в дремучий, тягостный ужас, от которого можно было избавиться только одним способом — разбить телефон об пол и никогда больше о нем не вспоминать.
Поэтому перед звонком Грановскому Петр два часа просидел за компьютером, уныло уткнувшись лицом в монитор и временами поглядывая на лежащий рядом листок бумаги с номером.
Наконец он закурил, зажал сигарету в зубах, снова взял в руку телефон и набрал номер.
Каждый гудок отзывался ползучим шорохом под черепной коробкой.
— Да, я вас слушаю.
Петр вздрогнул.
— Добрый день. Илья Валерьевич?
— Да, это я. Слушаю вас.
— Меня зовут Петр Смородин. Я насчет работы…
— Да-да! — голос Грановского смягчился. — Скажите, пожалуйста, сколько вам лет?
— Двадцать пять.
— Замечательно. В каком районе вы живете?
— Недалеко от Приморской.
— Хорошо. Музей находится в Басковом переулке, это десять минут от станции «Чернышевская». Смены ночные по десять часов, плачу двести рублей в час. График — ночь через ночь. Это устраивает вас?
— Конечно, конечно…
— Вот и отлично. Подробнее о работе я расскажу, когда вы придете сюда. А сейчас хочу задать вам еще пару вопросов, если не возражаете.
— Конечно.
— Вы читали Юлиана Фейха?
— Да, — соврал Петр.
— Это очень хорошо. А есть ли у вас стихотворение Фейха, которое вы могли бы назвать своим любимым?
— Даже не могу сразу ответить… Разве что навскидку…
Растягивая слова до неприличия, Петр лихорадочно вбивал в поисковик «Юлиан Фейх». Первое стихотворение, которое появилось в списке, называлось «У меня есть глаза».
— Наверное, все-таки «У меня есть глаза».
— Замечательно! — обрадовался Грановский. — Стихотворение действительно гениальное, даже одним своим названием! Приходите сегодня в любое время до двадцати часов на Басков переулок, дом 21, квартира 2. Второй этаж. Дверь будет открыта, вы сразу узнаете её по строке из стихотворения.
