Эдуард Лимонов - Книга мертвых-3. Кладбища
Менты его уважали с первого взгляда. Face control и dress–code действовали безошибочно. Именно так, по мнению ментов, должен выглядеть серьезный адвокат. Не какой–нибудь хлюпик из хипстеров, окончивший юрфак, а матерый отставной полковник милиции, юстиции и чего–то там еще — астрологии.
«По какой статье?» — деловито спрашивал Тарасов. Зычный его голос заставлял подтягиваться даже самых расхлябанных сержантов милиции. Было ясно, что приехал начальник, что приехал свой, а то, что он адвокат, это уж, ну что, где только не может оказаться отставной милиционер.
Вряд ли Борис Алексеевич мог влиять на уже принятое где–то в верхах (под этим «в верхах» подразумевалось место, где принимались в отношении меня решения, а его можно было определить лишь приблизительно) решение. Но его присутствие оберегало меня от эксцессов милицейских, пока они не привыкли ко мне. Его присутствие, зычный голос и его одеколон размещали предметы и людей на свои места.
Он был на самом деле не хухры–мухры. В крематории он был скрыт от нас крышкой гроба, но, наверное, слышал, женщина из его родного Томска поведала, каким он был честолюбивым, талантливым и обаятельным уже студентом. Как его все девки хотели. В городе Томске.
Окончив там в Томске то, что нужно было окончить — юридический, он попер вверх, да так быстро, что оказался самым молодым следователем по особо важным делам Генпрокуратуры СССР. Он работал со знаменитым следователем Гдляном, хотя и не одобрял методов его работы по «узбекскому делу». Занимался он и делом ГКЧП, допрашивал, если не ошибаюсь, Лукьянова. На пенсию он почему–то ушел раньше времени. Я никогда не спросил его, почему, я вообще не из тех, кто задает множество вопросов, захочет человек — скажет сам, тем ценнее будет признание.
В известном смысле мы с ним дружили. Ну, не то что встречались ежедневно, но он несколько раз приезжал ко мне с водкой и красной рыбой. И мы разговаривали по многу часов, останавливаясь на некоторое время, чтобы удивиться, надо же, такие разные, он мог бы быть моим следователем за некоторые мои дела, а вот, сидим с водкой.
Поразмышляв над ним еще при его жизни, я пришел к выводу, что Тарасов такой себе тип настоящего советского милиционера, «следака», как говорят в народе, таких уже не делают, человека без подлости и подножек.
У него была маленькая слабость. Иногда он звонил мне и спрашивал что–нибудь пустяковое. Начинал: «Эдуард Вениаминович, вот тут вопрос возник. Вот мы сидим тут с Никитой (следовало отчество) Симоняном и не можем вспомнить… Подскажите».
Или же он звучал так: «Эдуард Вениаминович, вот я сижу тут с двумя красивыми татарками… И у нас вопрос возник. Ваша вторая жена — Наталья? Или второй была Елена?»
Это он мной хвалился красивым татаркам, а мне — знаменитым футболистом Никитой Симоняном.
Маленькая слабость. Ментам в ОВД он иногда (а несколько раз и по моей просьбе) доставал и показывал какое–то особое пенсионное удостоверение полковника милиции. Менты дивились.
Он обижался, если я обходился при задержании на Триумфальной без его услуг.
— Ну что же вы, Эдуард Вениаминович, мне не позвонили вчера вечером. Я до часу ждал. Специально не пил ничего, чтобы за руль сесть.
— Не хотелось вас беспокоить, Борис Алексеич. Менты все знакомые, подвоха от них не будет. Все всё понимают.
Весной что ли 2013‑го, ближе к лету, он куда–то пропал. Потом мне прислала СМС Зайка — девушка–нацбол, которая у нас взяла на себя несуществующий отдел «свадьбы–похороны». Умер адвокат Борис Тарасов… Кремирование состоится…
Оказалось, он как кот, собравшийся умирать, ушел от людей в свою квартиру и не выходил. Однажды его заметила во дворе та соседка, которая впоследствии беспокоилась о судьбе его бумаг. «Он увидел меня и юркнул в подъезд, — вспоминала она. — На звонки в дверь он двери не открыл. Я постояла немного у двери, спросила соседей, они сказали, что давно его не видели. Обыкновенно вылизанный, его «лексус» стоял во дворе пыльный».
Затем обнаружился запах. Когда дверь вскрыли, то зрелище было не для слабонервных. На лице его, в месиве лица, копошились мухи и черви. Потому кремировали его в закрытом гробу. Людей собралось очень много. Одних адвокатов несколько десятков. По завершении церемонии за окнами, на зеленой траве колумбария появились трое полицейских (уже их переименовали в полицию), двое мужчин и одна девушка. Выставив карабины под углом в небо, они отдали последнюю дань Борису Алексеевичу Тарасову, полковнику милиции.
Гроб стал опускаться под мужественную советскую военную песню.
На выходе из зала колумбария Зайка раздала всем по куску блина, вынимая их из пластикового контейнера. Чтобы мы помянули покойного.
Константин Юрьевич
Для «Левого фронта» он был необычно пожилой человек. Коротко, то есть под ноль, остриженный под машинку, за четыре года, которые мы с ним союзничали, его щетина на голове из ситуации «salt & рерреr» перешла в ситуацию снежного поля. Его изгнали из КПРФ за необычно радикальные для КПРФ взгляды в 2004 году. Он пошел вначале в «Авангард коммунистической молодежи». И затем пошел в «Левый фронт», где его взяли. Я думаю, что и для «Левого фронта» он был too much — слишком радикален, уж точно был более радикален, чем все известные лица — руководители «Левого фронта»: чем Илья Пономарев, Алексей Сахнин и Дарья Митина, эти были почти что левые либералы, и Костя был много более радикален, чем самый известный вождь «Левого фронта» — Сергей Удальцов.
Я признаюсь также, что в некоторые моменты Константин Юрьевич Косякин был даже радикальнее меня, а это кое–что значит.
Родился он в 1947‑м, то есть на четыре года позже меня. По профессии был горный инженер.
В возрасте 30 лет уже работал в Министерстве угольной промышленности, как человек толковый, был и главным специалистом, и строил угольный комплекс в зоне Байкало — Амурской магистрали.
Мало кому известно, что многие годы Костя занимался боксом, чуть ли не профессионально, тренировал ребят, был бесстрашным и сильным бойцом, и в 2003–2010‑м не раз расшвыривал тренированных солдат 2‑го оперативного при задержании.
Поскольку он был человек скромный, многие факты его биографии так и остались неизвестны нам.
В 2009‑м «Левый фронт» прислал его представителем в Оргкомитет «Стратегии‑31». Сергей Аксенов вспоминает: «Помню, когда мы собирали оргкомитет «Стратегии‑31», Сергей Удальцов позвонил и сказал, что от них, от «Левого фронта», будет некто Косякин. «А он нормальный?» — спросил я, имея в виду, возможно ли с ним иметь дело. Константин оказался «нормальнее» многих. Он в загон не ходил».
«Загоном» мы, нацболы, именовали огороженную полицией площадку на Триумфальной площади, куда, сговорившись с Владиславом Сурковым и продав нас, двоих заявителей «Стратегии‑31», согласилась прийти 31 октября 2010 года на разрешенный мэрией митинг Людмила Алексеева, правозащитница, чтоб ей пусто было, потому что это она несет на себе вину за охлаждение либеральных масс к «Стратегии». Тогда все либеральные вожди пошли в загон: Рыжков, Немцов, Лев Пономарев, всякие Доброхотовы, Чириковы, Рыклины, Яшины, и даже некрепкий Сергей Удальцов, но только не Константин Косякин. Он вышел с нами на оставшуюся часть площади на несанкционированный митинг. Кремень, а не человек.
Он предвидел, что старуха нас предаст. Еще при первых признаках ее колебаний, еще в 2009‑м, он сказал мне, когда я пожаловался, что Алексеева предложила мне передать «Стратегию» правозащитникам: «Эдуард, то ли еще будет… Мы еще с ней натерпимся». И точно. Натерпелись.
Как–то, подав уведомление в мэрию, когда именно это было, кажется, в январе или марте 2010 года, я подвозил его в «Волге» до метро, я обратил внимание на то, что он сильно исхудал, и спросил его: «Вы что, больны, Константин?» Он сказал: «Да, неважно себя чувствую. В 2006‑м была операция, и так себя хорошо после чувствовал. Но вот опять. Дай Бог до лета дожить, — добавил он неожиданно грустно. — Поеду болеть, домой».
«Пусть вам супруга фруктов купит», — мы уже доехали до метро «Охотный ряд», поворачивали.
«Умерла жена, — сказал Константин. — Один живу».
«Может, вам привезти чего, ребята приедут, помогут».
«Да не нужно ничего, спасибо. У меня дочь и сын взрослые. Дочь недалеко живет».
И, поправив сумку на плече, натянув шапку, он вышел из «Волги».
«Заболел Костя», — сказал я, обращаясь к нацболам в машине.
«Ребята из «Левого фронта» говорят, что рак у него. Умрет, наверное, скоро», — обыденно сообщили нацболы.
Однако Костя выкарабкался тогда. Дожил не только до лета 2010‑го, но и дожил и до лета 2011‑го, и 2012‑го, и умер только в августе 2013‑го.
Впрочем, в январе 2011‑го, когда мы — я, он, Яшин, Немцов, Владимир Тор, Демушкин — оказались в спецприемнике на Симферопольском бульваре, он был еще очень плох, загибался просто. Сергей Удальцов: «Больного, по сути дела, человека, с проблемами со здоровьем, немолодого, отправили за решетку. Это, конечно, чудовищно, на мой взгляд. Все эти 10 суток его состояние здоровья было, конечно, далеко от нормального, к нему два раза приезжала скорая по его просьбе, потому что было ухудшение здоровья, боли в желудке довольно сильные. По сути дела, это была такая форма пыток».
