Юлий Крелин - Переливание сил
А теперь я иду размываться — это значит, я помою перчатки, смою кровь и остальную грязь с них, высушу, вытру полой своего уже грязного, не годного для следующей операции халата, а если есть лоточек с тальком, то руки в перчатках опущу в тальк, обсыплю их этим порошочком и сниму перчатки, вывернув их, чтобы тальк оказался внутри, чтобы потом легче было надевать резиновые перчатки на руки. Перчатки готовы для стерилизации на другую операцию. Я уважаю чужую лень и понимаю, что мне все это сделать на руках легче, удобнее, быстрее, чем если я их гордо скину в раковину и скажу: «Будет жить», а потом сестрам операционным придется все это делать, распластав перчатку сначала на краю раковины, а потом вытирать на столе. Но когда я забываю про лень, перестаю уважать чужую лень, я сбрасываю перчатки в раковину, а фартук и халат — на пол.
Больного сейчас разбудят и повезут в палату, а я пойду покурю, покалякаю с коллегами, запишу операцию в историю болезни, потом, чтобы не пришлось еще раз приходить сюда, перепишу в операционный журнал, потом напишу направление на исследование отрезанного желчного пузыря, потом я пойду соберу камни, которые были вырезаны у больного, помою их и завтра отдам либо больному, либо родственникам его. Лучше я сейчас соберу и помою, а то завтра еще придется долго их всех, родственников и больного, уговаривать, что там не рак и не верблюд, — мне лень, лучше я сейчас все подготовлю, а завтра камни им отдам.
И если жизнь, медицина, моя лень подготовили мне еще операцию, я начинаю все сначала. Но зато, когда все операции уже сделаны, я со спокойной совестью могу пойти из операционной в отделение и буду там смотреть больных, делать перевязки, записывать истории болезни, оформлять документы на выписку, заниматься протоколами разных собраний, проверять исполнение разных взятых на себя и на других обязательств... Я лучше все это сделаю сразу после операции, а то мне потом будет лень: мне лень здесь оставаться долго.
А потом, когда все сделано и я с остальными врачами и ординаторами отделения ля-ля развожу, лясы точу, калякаю и покуриваю, — думаем, что будем делать завтра.
Уже давно можно убегать домой — рабочий день кончился, но лень. Я сижу. Я ленив. Я чудовищно ленив.
«Не уверен — не убегай».
1974 г.
ПЕРВАЯ РЕЗЕКЦИЯ
Иду я из больницы ликующий. Кажется, что все на меня смотрят. А если еще не смотрят — посмотрят.
Человек идет такой довольный. Такой радостный. Наверняка смотрят. Должны смотреть.
Сегодня я первый раз сделал резекцию желудка.
Резекция желудка — это узловой пункт. Как сделал эту операцию — ты человек, ты можешь жениться. Но женился я раньше. И два месяца назад у меня дочь родилась. А резекцию желудка сделал только сегодня.
Должен быть закон: если ты хирург, пока не сделаешь резекцию желудка, о потомстве и думать не моги. Иначе как воспитаешь ребенка? Человека-то воспитать — надо быть человеком. И так в каждой специальности. Пока ты не сделал чего-то хорошего, ценного, пока не доказал свое право на продолжение тебе подобных, — нишкни.
Можно подумать, что я после первой резекции уже овладел главным в деле. Ерунда.
Все-таки.
Я еще после операции позвонил домой и сообщил. Дома меня ждал подарок — пепельница.
Я люблю пепельницы.
Вечером я сидел и кидал окурки в новую пепельницу — чугунные сани.
В одиннадцать часов звонит телефон.
— Слушай, ты там после своей резекции назначил пенициллин вливать через трубку в живот?
— Да.
— А трубки нет. Ты точно ее поставил?
— Абсолютно.
— Мне сестра сказала. Я ходила проверять. Трубки нет.
— Трубку оставил. Абсолютно точно.
— Не могла же она уйти внутрь? Ты ее не подшивал?
— Не подшивал.
Могла уйти внутрь. Наверно, лучше было подшить. Наверно, ушла внутрь. Может, она еще под кожей? Еще не ушла в живот? Я ведь длинный конец оставил. Сани. Чугунные сани. «Не в свои сани не садись...»
— Знаешь, я сейчас приеду. Разошьем кожу. Посмотрим. Может, она еще там.
— Чего ты поедешь? Не надо. Экая процедура. Я сама сделаю.
Пожалуй, еще обидится. Решит — не доверяю.
— Ну хорошо. И спроси у девочек в операционной — пусть посчитают трубки. Все у них или не хватает?
Через полчаса я уже звоню.
— Под кожей нет ничего. А сестры одна говорит — все, а другой кажется, что должна быть еще одна. Я их, естественно, обругала, сказала, что, если кажется, пусть перекрестятся, еще какую-то глупость сказала и ушла.
— Ну а рану ты зашила?
— Конечно. Какой ты умный, прямо прелесть. Как я ее могла не зашить?
Утром смотрю больную. Как будто таким осмотром можно узнать, где трубка. Заставил в операционной вновь пересчитать все трубки.
— Вроде все.
А одна сестра говорит:
— По-моему, у нас должна быть одна лишняя трубка.
Вот так промямлит — и все мучаются. А она-то не уверена. И вокруг поселяется всеобщая неуверенность. А потом переходит в такую неприятную уверенность. Ей что-то мерещится. Но может быть и так.
Наркотизаторы говорят, что больная буянила, когда выходила из наркоза. Пыталась повязку сорвать. Может, вытащила трубку сама? А нянечка, наверное, убрала. Никто и не заметил.
Может быть. Но как убедиться? Как же так это получилось? На первой резекции!..
Иду к заведующему отделением. Так, мол, и так.
— Ну что же теперь делать? От этого она сейчас не помрет. Пройдут первые дни, а потом на рентгене посмотрим.
Конечно, оттого, что там маленькая мягкая резиновая трубка лежит, ничего не случится. Ну а мне-то каково!
Я все смотрю, нет ли каких-либо признаков ухудшения?
Седьмой день. Рентген. Два рентгенолога. Наш старый и новый. Новый рентгенолог — моя давняя приятельница. Мы еще в школе вместе учились. Нина ее зовут.
Больную уложили на столе. Погасили свет. Зазеленел в темноте экран. В темной рамке из непрозрачных костей замаячили туманные ажурные тени прозрачных кишок.
— Вот!
Оба рентгенолога уткнули пальцы в одно место. Да я и сам вижу. Лежит, петлей свернувшись.
— Нин, это точно, как ты думаешь?
— Ты сам не видишь?
— А вы снимок будете делать? Или ограничитесь просвечиванием?
— Конечно, снимок сделаем. Надо же зафиксировать это. И потом, не возить же ее каждый раз на рентген всем показывать. А уж будь уверен, теперь начнут смотреть.
Иду к шефу.
Рассказываю.
— Надо было подшить.
— Знал бы, где упасть, соломки бы подстелил.
— Придется делать повторную операцию.
— А нельзя так обойтись?
— Как же, если там резина в животе? А если пролежень кишки будет? Тогда что? Надо обязательно делать.
— А как больной-то сказать?
— А это уж ты сам думай. Диплом у тебя есть? Операцию делал? Вот и думай.
Снова в рентгенкабинете.
Снимок готов.
Все смотрят.
Нет на снимке ничего. Никакой трубки.
— Как так?
Рентгенологи ничего не понимают.
Опять смотрят под экраном. Опять есть.
Повторный снимок — нет.
— Нин, ты как? Есть?
— Есть, по-моему.
— Придется оперировать.
— Забирайте больную.
Что ж. Первая резекция. Недаром говорят — опыт. А что ж, это моя вина? Да нет — это не от молодости. Лучше не связываться с большими операциями. Так и остаться аппендикулярщиком и грыжесеком? Да и при аппендиците тоже может быть. Как ей сказать — вот вопрос. «Вас надо еще раз прооперировать». Нет, этого и не скажешь. Но ведь я не виноват?.. Да, но ведь после моей операции надо повторно оперировать!
Ступенька за ступенькой — иду на пятый этаж. Приду на пятый этаж, дойду до палаты, а там надо говорить. Смотреть ей в глаза и говорить: «Вас надо еще раз оперировать... Вас надо еще оперировать... Светлейшая, вас надо еще оперировать». А она мне в ответ: «Светлейший, не сходите с ума».
Никуда не денешься — вот палата, и надо говорить.
Может, посмотреть тяжелых больных сначала? Ха! Нет у меня сейчас больного тяжелее. Но она же нетяжелая! У нее все в порядке. Думает, что выздоравливает. А я сейчас приду и скажу...
Сзади меня быстрые шаги: тук-тук, тук-тук. Врезается цоканье в мозги. Это шпильки. Это кто-то не из отделения. У нас все переодеваются. Вот и я сейчас приду и цокну ее прямо в мозг. Шутка ли, второй раз оперировать?
Цоканье-то за мной. Это Нина.
— Приехал к нам на консультацию профессор-рентгенолог Пупко. Знаешь?
— Ну?
— Не хочешь показать?
— Конечно. А можно?
— Я попросила. Согласился.
Снова больная в кабинете. Профессор смотрит сначала под экраном.
— Вот это? Да-а. Ну, теперь снимок покажите. Не-ет... Так надо модель создать. У вас есть еще такая трубка? — шипит профессор в ухо, чтобы больная не услышала.
— Конечно,— говорю я громко.
Идиот! Почему я до этого не додумался? Конечно, надо было так сделать сразу. Ведь это так просто.
Трубка под больной.
Все смотрим.
Трубка выглядит совсем по-иному.
— Вот видите. В животе ничего нет, это просто так петля кишки проецируется.
