Шарлотта Роган - Шлюпка
Миссис Грант наклонилась к ней и похлопала по плечу:
— Успокойтесь. Вы что, мужчин не знаете?
Это мгновенно привело Грету в чувство, и она во всеуслышание заявила:
— Только людей пугают. Зачем говорить такие вещи?
В другой раз она обратилась непосредственно к мистеру Харди:
— Советую задуматься, как вы выглядите в глазах общества.
— В глазах общества! — ухмыльнулся Харди. — Общество знать не знает о моем существовании.
— Со временем узнает, — решилась она. — И будет судить ваши дела.
— Оставьте это для историков! — прокричал ей Хоффман, а Харди рассмеялся навстречу поднявшемуся ветру:
— Мы покамест не канули в историю — и слава богу! На свалку истории нам еще рановато!
По-моему, Грета первой приняла сторону миссис Грант. Я услышала ее сентенцию:
— Если они не думают о людях, вспомнили бы Господа. Господь вездесущ. Господь все видит.
На это миссис Грант ответила:
— Что с них взять — мужчины. Едва ли не каждый мнит себя богом.
А потом она у меня на глазах похлопала Грету по руке и прошептала:
— Мистера Харди я беру на себя.
Из всех пассажиров шлюпки только три женщины из Италии, да еще гувернантка Мария совсем не говорили по-английски. Итальянки, одетые как одна в длинные черные мантильи, тесной кучкой сбились впереди, то храня молчание, то разражаясь быстрыми, неразборчивыми тирадами, будто у них убегало невидимое молоко. Мария направлялась в Бостон, на службу в богатую семью, проживавшую в самом дорогом районе — Бикон-Хилл. Она то и дело закатывала истерики, но это не могло меня растрогать. Даже самые добросердечные из женщин понимали, что такая потеря самообладания может передаться остальным. Немного владея испанским, я пыталась ее успокоить, но каждый раз она вцеплялась мне в одежду, вскакивала со скамьи и принималась размахивать руками; другие женщины утомились усаживать ее на место и сочли за лучшее не обращать внимания.
Признаюсь, я подумала: как легко было бы подняться на ноги и под видом помощи столкнуть Марию в воду. Она сидела прямо у борта; мне было ясно, что без нее самой и ее экзальтированных выходок всем стало бы только лучше. Спешу добавить, что ничего подобного я не сделала, а упоминаю об этом с единственной целью: показать, как быстро в такой ситуации расширяются границы представлений, как хорошо я в глубине души понимала мистера Хоффмана, предложившего облегчить лодку, и как трудно забыть подобное предложение, единожды высказанное вслух. Вместо этого я поменялась местами с Марией, чтобы она, если не удержится на ногах, рухнула на голову мне или Мэри-Энн — только бы не в соленую морскую пучину.
Теперь я оказалась у самого борта, и гребцы, пытаясь противостоять течению, обдавали меня брызгами. Как следует подумав, я вытянула руку и коснулась воды. Она обожгла меня холодом и будто бы потянула за пальцы, соблазняя погрузиться глубже; впрочем, вода здесь была ни при чем — виной всему были рывки нашей шлюпки, а еще, не исключаю, мое не в меру разыгравшееся воображение.
День третий
За минувшие двое суток нашего дрейфа первоначальный шок отступил. Зрачки у Марии сузились до нормального размера; она даже скорчила смешную рожицу малышу Чарльзу, когда тот высунул нос из-под материнского плаща. Мы отплыли на значительное расстояние от места кораблекрушения, и останки лайнера нам больше не попадались, но, возможно, мы болтались на одном месте, а обломки просто отнесло течением. В общем, «Императрица Александра» исчезла без следа. Если бы не наше бедственное положение, кто-то мог бы подумать, что ее и вовсе не было. Мысли о пароходе перекликались с моими размышлениями о Боге: оба были первопричиной всего, но либо оставались невидимы глазу, либо устранились, разбившись о свою же преграду.
Священник сказал, что это испытание укрепило — или обещало вот-вот укрепить — его веру; миссис Грант, по ее словам, напротив, укрепилась в своем безверии; а хрупкая Мэри-Энн примирительно шепнула: «Тише, тише, это уже не важно» — и торжественно затянула псалом за тех, кто в море. Мы подхватили, ощутив душевное волнение перед лицом своей трагедии и своей избранности. Меня растрогало, что даже миссис Грант пела вместе со всеми, — так велико было чувство единения и радости оттого, что мы остались в живых.
Если Мэри-Энн с детской наивностью принимала буквальный смысл библейских истин, то я, воспитанная в англиканском духе, смотрела на мир с практической точки зрения. Все то, что подвигает людей к нравственности, я считала добродетельным, но никогда не углублялась в дебри, чтобы решить, в какие именно догматы я верю, а в какие — нет. Я с почтением относилась к Библии — к тому внушительному фолианту, что недвижно покоился в маминой комнате, где мы с сестрой усаживались перед сном, чтобы послушать сказку на ночь. Был у меня и собственный томик Библии, маленький и неказистый, откуда надлежало заучивать отрывки для воскресной школы; после конфирмации, в одиннадцатилетнем возрасте, я убрала его в ящик комода и больше не доставала.
Мистер Харди сохранял уверенность и даже некоторую мрачноватую веселость.
— Везет нам с погодой, — заметил он. — Ветер юго-западный, очень слабый. Чем выше облака, тем меньше влажность. Не иначе как такая погодка еще продержится.
Меня это никогда не интересовало — ни до, ни после, но в тот миг мне по какой-то причине вдруг захотелось выяснить, почему облака белые, ведь считается, что они состоят из воды, а она бесцветная. Я спросила об этом у мистера Харди — кто, как не он, должен был знать такие вещи, но в ответ услышала:
— Море бывает синим, бывает черным, да любого, считай, цвета, а барашки на волнах белые — и все это вода.
Мистер Синклер, с которым я прежде не общалась, хотя и не раз сталкивалась на палубе, где он дышал воздухом в инвалидном кресле, тоже откликнулся на мой вопрос: не будучи специалистом, он где-то вычитал, что цвет облаков обусловлен преломлением солнечных лучей, а также тем, что при низкой температуре в верхних слоях атмосферы мельчайшие капли воды превращаются в кристаллики льда.
Зато мистер Харди разбирался кое в чем другом. Он рассказал, что на «Императрице Александре» имелось двадцать шлюпок, из которых не то десять, не то одиннадцать были благополучно спущены на воду. Это означало, что по меньшей мере половине из восьмисот пассажиров удалось спастись. В отдалении мы видели две шлюпки, но не представляли, какая судьба постигла остальные. Поначалу мистер Харди приказал гребцам не приближаться к другим спасательным средствам, но полковник Марш высказался за то, чтобы подойти на безопасное расстояние и выяснить, нет ли там наших родных и близких; у меня захолонуло сердце при мысли, что в одной из шлюпок может оказаться мой Генри, целый и невредимый. Но Харди отрезал:
— А что толку? Все равно мы друг другу не поможем.
— Мы сильны числом, — вмешался мистер Престон, хранивший самый серьезный вид, и я прыснула, решив, что это шутка: он ведь служил бухгалтером.
— Хотя бы удостоверимся, что они живы-здоровы, — настаивал полковник; ему вторил и мистер Нильссон — один из тех, кто помогал Харди отталкивать пловцов и, с моей точки зрения, не отличался особым человеколюбием.
— А если нет? — бросил Харди. — Что тогда? Последнюю рубашку отдадим? — Он не унимался: дескать, невооруженным глазом видно, что одна шлюпка перегружена не меньше нашей, а у второй остойчивость ни к черту.
— Что вы имеете в виду? — переспросил Хоффман.
— Вон у нее какой крен.
Из-за того что Харди переговаривался, естественно, с теми из мужчин, которые сидели ближе к нему, складывалось впечатление, будто только к ним он и прислушивается. Мистер Синклер, у которого отказали ноги, но не голова, и священник, чьим моральным авторитетом нельзя было пренебрегать, сидели в носовой части шлюпки, не имея возможности поговорить с Харди, но сейчас они вступились за женщин. Мистер Синклер сказал:
— Некоторые хотят узнать, нет ли там их спутников или мужей.
Его приятный тембр придал этому пожеланию особую убедительность. Священник добавил:
— Не далее как вчера вы говорили, что наша шлюпка перегружена. Если вы правы насчет второй шлюпки, туда можно было бы пересадить несколько человек.
Но его голосу не хватало силы, отчего такое предложение прозвучало необдуманно и вяло. Не дав ему договорить, Харди замотал головой:
— Сами посудите: будь у них возможность принять на борт кого-нибудь еще, неужели люди из перегруженной шлюпки не использовали бы такой шанс? Те шлюпки гораздо ближе друг к другу, чем к нам.
— Надо хотя бы переговорить с пассажирами, — стоял на своем полковник.
— Так и быть, — сдался Харди после долгой паузы. — Подойдем на расстояние слышимости, а дальше я сам решу.
