Галина Северина - Легенда об учителе
— Э, как-нибудь! Жорка поможет! — беспечно махнула рукой Света. — Побежали. Опоздаем!
«В самом деле, что это на меня нашло? Побежали!» И ринулась за Светкой.
От бега кипит кровь, в ушах свистит ветер и хочется петь. Ведь ничего еще плохого не случилось. «Звезда стоит на пороге…»
В Немчиновке, сойдя с поезда, мы походили вокруг своей старой школы. Тихая, потемневшая от дождя и ветра, с ветхим мезонином, она показалась совсем крошечной. Как только мы умещались в ней?
На крыльце среди старых деревянных ступеней сверкала одна новая, свежевыструганная.
— Не будем наступать на нее. Она не для нас, — прошептала Света.
— Не для нас, — повторила я, и мне снова стало не по себе.
Через два дня придут сюда младшие ребята. Что мы оставили им? Глупого Родьку? Будет он ходить победителем, грозно приказывать, с хорошенькими девочками хихикать…
— Ах, это вы, оказывается? А я иду со станции и вижу — вроде кто-то знакомый у школы топчется! — раздался голос Жорки. Он шел к нам, размахивая сумкой с хлебом.
Ах, как вовремя появился Жорка! Хорошо со Светой. Но Жоркиной спокойной твердости мне не хватает!
— А у меня новости. Ты, Наточка, довольна будешь!
— Чем? — оторопела я.
— Нашего дорогого Родьку, то бишь Родиона Губанова, поперли-таки из вожатых…
Я не дала ему договорить, завертелась и в восторге влепила ему в ухо поцелуй.
— С ума сошла! — по-собачьи замотал головой Жорка, но не рассердился. Покраснел только.
— Как же это случилось? Говори! — требовала я, не переставая подпрыгивать.
Света стояла молча, округлив глаза.
— А вот как. Гриша был в райкоме, и там ему сказали. Все началось с того вечера, который устроили девочки из 7-го «Б» у Мили Якубович. Родька пришел туда с каким-то приятелем и принес несколько бутылок вина. Тоська с Женей Барановской подошли позже, когда Родька уже еле стоял на ногах. Он сразу предложил обрезать у Жени косы, кричал, что они не в моде теперь. Возмущенная Женя ушла. Тоська, конечно, с нею. А в доме Якубовичей поднялся такой визг, что соседи позвали поселковых комсомольцев. Тут-то они увидели Родьку во всей красе. Его не только вытурили из вожатых, но и поставили вопрос об исключении из комсомола!
Ох, как мы были довольны! Хотя и не наша это заслуга, но не все ли равно? Важно, что в нашей старой школе не будет больше Родьки. Немчиновских пионеров ждет новый вожатый! Уж сейчас-то должны прислать настоящего!
Теперь я понимаю, почему ко мне давно не прибегала Лилька Рубцова. Если бы тот вечер удался, обязательно пришла бы похвастать.
И странно, стоило мне подумать о Лильке, как она явилась в тот же вечер ко мне домой. Счастливая, с уложенной челкой. Поступила в медицинский техникум.
— Что же раньше ничего не говорила? Ох и любишь ты секреты! — беззлобно буркнула я.
— Нет, просто я сразу хотела показать студенческий билет! — бьет главным козырем Лилька.
Студенческий! Звучит громко. Нечего и говорить, как здорово она меня обставила. Я-то ничего. А вот мама! Она открыто завидовала Лильке, называя меня простофилей, и даже поплакала.
Маму жалко. Но медицина меня никогда не интересовала. Поэтому мне хорошо и спокойно. А последняя новость, сообщенная Лилькой, заставила забыть все остальное: Женя Барановская поступила в химический техникум, а вот Тоська… Тоська в архитектурный! Нет, недаром он из боевого звена ровесников.
Я не спрашиваю Лильку о злополучном вечере, не рассказываю о Родьке. Мы с нею расстаемся навсегда. Пусть ей будет хорошо. И мне хорошо.
Я смотрю в окно, полное ночных августовских звезд, и думаю: какая же из них моя? Не та ли, что вдруг сорвалась и покатилась? Нет, нет. Моя звезда стоит на пороге… И еще долго будет стоять, если я не вспугну ее…
В ПЛЕНУ СИНЕЙ БОРОДЫ
И снова первое сентября. Восьмой раз оно в моей жизни. Но в школу торопиться не надо: у нас вторая смена. Я решила проводить сестренку Нинку и заодно посмотреть нового вожатого. Родька исчез в начале лета, и никакой работы с ребятами не велось. Совсем они одичали.
— У вас теперь будет новый вожатый! — сказала я Нинке.
Думала, обрадуется. Ничуть. Вертится перед зеркалом, примеряет, на какую сторону лучше зачесать волосы. Нинка идет в пятый. Три года назад, тоже пятиклассницей, я с ожесточением отрезала косу. Мне здорово попало тогда от мамы. Я зажимала тряпкой порезанный палец и молчала.
У Нинки кос никогда не было. Ходит она с самого начала стриженая, без всяких переживаний. Как первопроходец, я иду впереди. Все шишки валятся на меня. Нинке удается жить без хлопот. Устав воевать со мной, родители на нее не обращают внимания.
— Не тащись со мной. Сама пойду. Не маленькая, — сердито шипит Нинка, стараясь отделиться от меня.
Будем ли мы когда-нибудь вместе? Вряд ли. Уж очень разные у нас стремления. С третьего класса я не вылезаю из библиотеки. Нинки, по-моему, там не было ни разу. Когда я по вечерам читаю, она визгливо жалуется:
— Мам! Натка опять зря жгет электричество!
У нее нет близких подруг, как у меня. Домашние дела интересуют ее больше школьных.
— Не все же такие ненормальные, как ты с твоей Женькой! — часто поучает она меня по-взрослому.
И откуда это?
Я вздыхаю, но все же иду рядом с нею. Хочу вспомнить себя пятиклассницей. Нинка с фырканьем исчезает.
На праздничном школьном дворе, где я всегда была своей, нужной, теперь посторонние ребята. Нерешительно останавливаюсь у забора. Сказали бы мне год назад, что так будет, не поверила бы.
— Ната! Вот здорово! — вдруг слышу голос Оли Лоховой, моей заместительницы по учкому. Она пробирается ко мне сквозь толпу.
— У вас новый вожатый? — почему-то шепотом спрашиваю я.
— Да. Только не он, а она! Видишь — на площадке?
Вижу. Девушка лет девятнадцати в белой кофточке и красном галстуке что-то негромко объясняет ребятам.
— Тоня. Меня зовут Тоней! — наконец долетает до меня.
— Успехов тебе, Тоня! — кричу я.
Оля смеется и тянет меня за собой. Но зачем? У них и без меня все хорошо.
— Счастья вам всем! — машу я рукой и мчусь домой. С какой-то удвоенной энергией выметаю двор, ношу воду из колодца и пою, как на демонстрации, во все горло.
— В школу новую не опоздаешь, певица? — насмешливо спрашивает мама. Она все еще сердится на меня за то, что я не пошла работать.
Я распрямляюсь и с ужасом вижу по старым кухонным часам, что поезд мой в этот момент отходит от станции.
Представляю, как металась по платформе Света и как хмурился и сердился Жорка. Они, конечно, уехали без меня. Не опаздывать же всем! И надо же такое в первый день…
В школе уже был звонок, хотя в классах стоял шум. Не все еще учителя вошли в них. Я поднимаюсь на второй этаж, прыгая через две ступени, гулко стуча по каменным плитам.
— Где тут восьмой класс? — задыхаясь, спросила я худенькую нянечку в белой косынке.
— Все еще лето празднуешь? — покачала она головой и указала на плотно закрытую дверь.
Я приложилась к замочной скважине и совсем близко увидела Свету. Я смело распахнула дверь и шлепнулась на парту рядом с нею. Совсем как в Немчиновке, где я часто опаздывала из-за общественных дел. Вожусь, устраиваюсь и не замечаю, какая мертвая тишина стоит вокруг. Света испуганно толкает меня в бок и что-то произносит одними губами.
— Чего ты? — не понимаю я и тут же вздрагиваю от спокойного, ясного, но полного странной силы голоса:
— Девочка, которая только что вошла, встань, пожалуйста!
Я встаю и недоуменно смотрю на худощавого, среднего роста человека с густой черной бородой и очень бледным лицом. Глаза тоже черные. Прожигают насквозь. «Кто это? — не сразу соображаю я. — Ах, да! Наверное, тот самый учитель с сербской фамилией…»
— Теперь выйди и попроси разрешения снова войти, — звучит тот же чистый голос, и так же чисто смотрят глаза.
Как загипнотизированная, я проделываю все, что требует этот человек. Наконец я снова сижу рядом со Светой, но уже не вожусь, а застыла, как статуя. Чернобородый одобрительно наклонил голову и стал продолжать объяснение.
Но какая стоит тишина! Ничего подобного не было в Немчиновской школе. Там всегда крутили головами, заглядывали друг к другу в тетради, переглядывались и перешептывались даже у таких строгих учителей, как Наталья Ивановна. А тут мне даже страшно скосить глаза, чтобы увидеть, кто сидит на соседней парте, тут ли Жорка с Гришей и новая знакомая Ира? И на меня никто не смотрит. В классе царит негромкий, волевой голос. Я вижу только затылки ребят. Господи, живые здесь люди или мумии?
Живые, потому что зашелестели тетрадями, начали что-то писать. По доске знакомо застучал мел. Непонятный человек что-то чертил и обозначал буквами.
