Михаил Веллер - Ноль часов
— Конечно. По полета на ствол. Не китайские, а польские, это хорошее качество. Витек!
Пацан Витек выдвинулся, левой рукой поднял саквояж и, держа на весу, правой в ряд разложил вдоль стола одиннадцать маузеров. Перед центром этого арсенального строя, бликующего лосненым воронением, он построил штабелек из одиннадцати белых коробочек: по пятьдесят патронов 7,62 в каждой. Указанный на маузерах калибр 7,63 был им адекватен.
— Слонобои, — сказал мужчина. — Жалоб не поступало.
Необязательные уже по завершении сделки его слова воспринимались как премия в довесок.
Пацан позволил себе улыбнуться. Мужчина поднялся и протянул руку:
— Значит, по рукам.
— Простите, — сказал Ольховский, — руку подать не могу.
— Обойдемся без жестов. — Мужчина убрал руку. Лицо его ничего не выразило. — Значит, мы расстаемся без претензий.
— Без.
— Будьте здоровы.
— Будьте и вы. Шура, проводи.
— Есть проводить!
На палубе озабоченно сияющий Мознаим руководил четырьмя матросами, пыхтевшими над носилками с новым трансформатором.
Бригадир, лидер, пахан, авторитет или кто он там был, спустился в катер, пацан ему следовал, одновременно как бы прикрывая. Они были спокойны, ни на кого не смотрели и не прощались — ни одного лишнего жеста. В этой их обособленности чувствовалась своя этика и ничем не поколебленное самоуважение.
Шурка отметил, что саквояж оставили в каюте как нестоящую мелочь, тару.
Катер чихнул и пошел к берегу.
— К отходу по местам стоять! — загремела трансляция двойной дозой командирского металла. — Машине — самый малый! Поднять якоря!
Народ с преувеличенным усердием понесся по своим местам.
С железной выдержкой выждав час — убедиться в отсутствии погони и показать характер, пусть подергаются в ожидании, подлецы, — командир вызвал на разборку пятерых подчиненных, которые, судя по всему, делались все менее подчиненными.
— Я командовал дураками, дураки командовали мной, — начал он свою речь с констатации типовой карьеры, — но чтобы дураки делали меня еще большим дураком — это впервые. Спасибо за службу, товарищи матросы, старшины и мичманы. Кто мне изволит объяснить этот жест вопиющего меценатства, которому мы столь успешно подверглись?
Пятеро стояли «смирно». Кондрат шмыгнул носом, из которого неожиданно потекло, промокнул большим пальцем каплю и объяснил. Вероятно, примерно таким образом Аль Капоне объяснял большому жюри неуплату налогов исключительно бескорыстной любовью и милосердием к обездоленным, и милость к падшим призывал. При всей нелепости рассказа в происшедшем прощупывалась свои логика.
— Вор у вора дубинку украл, — потер щеку Ольховский. — Нас, стало быть, не за тех приняли. У них тут свои разборки и счеты, и вы, похоже, очень удачно вклинились со своей… акцией во внутренние отношения этих криминальных хозяев банков и прочих нефтепроводов. Военно-морской флот, значит, в качестве наемных бойцов, по договору напущенных на задолжавшую сторону с операцией устрашения. Крейсер на побочном заработке — мимоходом, значит, пригрозили им. Ну-ну…
— Ведь очень хорошо все вышло, товарищ капитан первого ранга! — предложил радоваться Шурка. — Ну прикиньте сами — сплошные выгоды для всех!
— Товар нам скинули, я думаю, неликвидный, — добавил сигнальщик. — Во дурынды какие! Испанская дешевка, «глоки», поди, не притаранили.
— А если они потом друг друга все перегрохают — только чище станет, — пожелал Кондрат.
— Вы рассуждаете прямо как министр внутренних дел. Государственные умы! — вздохнул Ольховский.
По совещании с Колчаком маузеры он решил раздать. Дальнейшие неприятности в рейсе не только не исключались, но были почти гарантированы — так уж спокойней иметь своих людей вооруженными, нежели беспомощными перед любой кучкой шпаны со стволами.
Обращаться с этим фольклорным оружием никто, конечно, не умел. Не сразу сообразили, как сверху набивается патронами магазинная коробка.
Проходя пустым берегом и убедившись по карте в отсутствии ближайших селений, вылезли на палубу пристреливать: Колчак дирижировал шеренге.
В столярке стали ладить коробки-кобуры из дерева и фанеры, припоминая и споря, как они выглядели на картинках и в старых фильмах. Запасные ремни порезали на узкие полоски и приладили к светло-желтым, пахнущим стружкой и лаком коробкам, которые стали болтаться на бедре с необыкновенной лихостью.
11
Лейтенанту Беспятых маузер достался, а доктору нет. По этому поводу доктор чувствовал себя несколько ущемленным. Строго говоря, маузер был ему ни за чем не нужен — как, впрочем, и лейтенанту, — но игрушки взрослых людей, каковыми в сущности являются все вещи сверх жизненно необходимых, расцвечивают и услаждают жизнь значимостью обладания: отсутствие их при наличии у другого портит нервную систему завистливой досадой.
Так что выпить по глотку спирта и сыграть в шахматы Оленев пригласил вечером Беспятых не совсем бескорыстно.
Проиграв ему первую партию и заботливо следя, чтобы гость пил больше, он предложил небрежно, изображая задетость проигрышем:
— Реванш?
— Неохота, — зевнул Беспятых.
— Ну, давай еще одну. На шпалер слабо?
— На шпалер не выйдет, — хмыкнул Беспятых и расставил фигуры.
Разыграли ферзевый гамбит, и внезапно, как это бывает при недостатке воли к победе, доктор почувствовал равнодушие и даже отвращение к игре. Сделав вид, что уже просчитал комбинацию, он спросил, стараясь увести мысли партнера в сторону:
— А знаешь, что меня бесит в нашей ситуации?
— Что выиграть у меня не получится.
— Нет. Вот я вдруг представил себе, что ничего этого всего с нами на самом деле нет — а так, игра воображения… с тобой такое бывает?
— Регулярно. Это с каждым бывает. Особенно в критических ситуациях. Вроде как во сне мужественно готовишься к неизбежной смерти, а в последний миг охватывает страх и умирать зверски неохота, ищешь способ спастись и с облегчением понимаешь, что все это опять только во сне, и тогда становишься очень храбрым и испытываешь огромное удовольствие от того, что реальная ситуация, в которой ты находишься, на самом-то деле тобою уже понята и лишь воображаема, но это знаешь только ты, а окружающая реальность этого не знает, и делается даже досадно, что ты так находчив и храбр только потому, что знаешь нереальность этой реальности.
— Интересная концепция храбрости, — протянул доктор. — Синдром активного страуса, я бы сказал. То есть, если реальность тебе круто в лом, ты от нее отрекаешься — и вперед на танки, которые есть лишь безвредная игра твоего воображения?
