Вирджиния Эндрюс - Сад теней
Мы сидели больше двух часов, погруженные в полное безмолвие. Если бы кто-нибудь из нас глубоко вздохнул, другой бы удивленно посмотрел на него. За последние полчаса муж лишь раз сделал замечание по поводу одной из его акций, которая поднялась на десять пунктов. Вероятно, он лишний раз давал мне понять, насколько умнее он распорядился моими деньгами.
Внезапно я увидела свет от автомобильных фар в темноте. Машина подъезжала к дому. Малькольм не пошевелился.
— Она вернулась, — сказала я. Он что-то проворчал.
— Кто, по-твоему, займется этим? Лукас уволился, или ты забыл, что сегодня мы рассчитали всех слуг, и до завтрашнего дня у нас не будет нового водителя.
Я встала и направилась к двери. Алисия медленно вышла из машины, неохотно, словно предчувствуя, что ожидает ее в Фоксворт Холле. Было заметно, что поездка измучила ее. Она не могла скрыть своего волнения. Водитель вынес ее чемоданы.
— Оставьте все, — приказала я водителю.
Дальше оставаться на улице было уже невозможно.
— Мой муж внесет их.
Позади меня на ступеньках выросла фигура Малькольма. Я взяла маленький чемодан Алисии.
— Как мой Кристофер? — тотчас спросила она, выйдя из машины.
— Кристофер теперь находится под моей ответственностью, — коротко ответила я. —Он уже в своей постели. — Я взяла ее под руку и проводила к парадной лестнице. — Направляйся сразу в северное крыло, — приказала я ей, — и двигайся как можно тише. Нельзя будить мальчиков.
Она не ответила. Она шла медленно, как приговоренный к казни преступник, останавливаясь лишь ненадолго рядом с Малькольмом, который должен был нести ее саквояж и большой чемодан. Осторожно ступая, мы словно привидения прошли по безмолвному, тускло освещенному фойе. Громче всего звучал шелест платья Алисии, когда мы, миновав холл, направились в северное крыло, минуя коридоры и мрачные, пустые комнаты Фоксворт Холла. Она остановилась перед дверью комнаты в конце коридора. Я нетерпеливо окликнула ее. Неужели она считает, что ей одной тяжело и грустно?
— Если ты не войдешь немедленно, — сказала я, — то потом это будет сделать еще труднее.
Она впервые с ненавистью посмотрела на меня. Разумеется, не в последний раз.
— Я размышляла об этом по пути на станцию, в поезде и на обратном пути, — сказала она. — Я полагаю, что ты упиваешься всем этим.
Ее глаза сузились.
— Я наслаждаюсь? — отступив вправо, я словно окутала ее своей тенью.
Она отпрянула назад, словно мой вес придавил ее.
— Наслаждаюсь тем, что пытаюсь изобразить, будто твой ребенок — это мой ребенок? Наслаждаюсь сознанием того, что мой муж изменял мне, и не один раз?
Наслаждаюсь тем, что увольняю самую послушную и преданную мне прислугу, на подготовку которой я потратила столько лет? Наслаждаюсь тем, что лгу моим детям и твоему сыну, наблюдая за тем, как он глотает слезы и сильно мучается до тех пор, пока силы его не иссякают, а затем его насильно приходится укладывать в постель?
Мой голос сорвался и перешел на крик.
Ее глаза расширились, лицо сморщилось, губы задрожали.
— Прости меня, Оливия. Я просто хотела…
— Мы не можем бесконечно стоять и беседовать здесь, пока я буду держать в руках этот саквояж, — ответила я. — Вот и Малькольм идет с чемоданом.
— Да, да, извини, — повторила она, открывая дверь.
Я оставила зажженной лампу на столе между двумя кроватями. Она отбрасывала слабый желтоватый отблеск на громоздкую темную мебель. Моим единственным пожертвованием был красный восточный ковер с золотой отделкой. Он в какой-то мере скрашивал уныние и тоску этой комнаты, которая была довольно большой, но тесной вследствие огромного количества мебели. На чердаке я нашла две картины, подходящие по случаю, и повесила их на стенах, которые были оклеены обоями кремового цвета с оттенками белого. Одно полотно изображало демонов, изгоняющих голых людей из подземных пещер, на другом неземные чудовища пожирали грешные души в аду. Оба полотна были ярко красного цвета.
Она сразу направилась к кровати направо и стала раздеваться. Мы обе вздрогнули и оглянулись, когда Малькольм уронил чемодан справа от входа. Я словно поторапливала его своим взглядом.
— Я принесу другой чемодан, — сказал он, и в голосе его сквозило возмущение от того, что ему приходится таскать багаж.
Он тяжело дышал, на лбу выступил пот.
— Побыстрее, — попросила я, еще более усиливая его возмущение.
Он вспыхнул и ушел.
— Как я буду здесь питаться? — спросила Алисия.
— Я буду приносить тебе еду, после того как мы поедим. Так слуги ничего не смогут заподозрить.
— Но повар…
— У нас не будет повара, пока ты не уедешь. Я буду поваром.
Она наклонила голову и широко раскрытыми от удивления глазами посмотрела на меня.
— Не смотри на меня так. Я привыкла готовить в доме моего отца.
— Я вовсе не хотела сказать, что ты не умеешь готовить; я лишь удивилась, что ты согласилась на это.
И тут я вдруг вспомнила, что ни разу за все время нашей совместной жизни в Фоксворт Холле она не говорила о том, что умеет готовить. Мать испортила ее, никогда не давая ей возможности поработать на кухне и чему-нибудь научиться. А затем появился Гарланд, который лишь подлил масла в огонь. Она ни разу не пошевельнула и пальцем в доме.
— Теперь ведь выбор не богат, разве не так? — Она отвернулась. — Разве не так? — повторила я.
— Нет, вероятно.
— Конечно, я не буду готовить деликатесы, как в тех изысканных ресторанах, где вы всегда обедали с Гар-ландом, — отрезала я.
Я подошла к двум окнам и плотно закрыла шторы.
— Я ничего особенного и не требовала, — ответила она.
Итак, она уже начала терять свою мягкость, тактичность, оболочку невинности.
— Еда будет питательной, учитывая твое нынешнее состояние. Это ведь самое важное, не так ли? Она быстро кивнула.
— О, Оливия, чем я буду здесь заниматься? — спросила она, оглядываясь по сторонам. — Я ведь умру со скуки.
— Я буду приносить тебе журналы. Прислуге, впрочем, будет все равно, кому они предназначены, а я постараюсь навещать тебя при первом удобном случае.
Она была мне признательна за это.
— Я хотела бы иметь радиолу или приемник.
— Исключено. Такой шум многие смогут услышать. — Я посмотрела на нее широко раскрытыми глазами, как на маленького ребенка.
— А если я возьму его наверх, на чердак? — продолжала умолять меня Алисия. Я обдумала это предложение.
— Да, возможно, ты права. Я достану тебе приемник и радиолу. Кипа твоих пластинок по-прежнему находится внизу. Во всяком случае, никто их не слушал.
Ни Малькольм, ни я не любили новую джазовую музыку, которой она наслаждалась. Вероятно, нам не следовало оставлять их, когда мы упаковывали ее вещи.
