Руслан Белов - Как я таким стал, или Шизоэпиэкзистенция
– Нет, не второго, – ответил я и рассказал, как пришел к открытию, что каждый человек есть Сын Божий и является потенциальным Христом. И потому порядковый номер моего пришествия определить можно лишь приблизительно.
Закончив, я посмотрел на судей, и мне раскрылось, что никакие они не служители глубоко уважаемого мной православия, создавшего и сохранившего Россию, а люди, или представители людей, решивших использовать мои способности в целях личного обогащения.
– Иногда до тебя долго доходит, – сокрушился Павел Грачев.
– Ты, что, думаешь, они хотят нас использовать?
– Факт. Будешь в подпольном цехе воду в вино превращать.
Я почернел. Меня о чем-то спрашивали, но я не слышал, хотя и отвечал. Перед моими глазами стояла старая и нечистая по краям чугунная ванна, полная водопроводной воды, под моими пассами постепенно превращавшая в "Три семерки" сомнительного качества.
– Может, обрушить своды? Пусть они погибнут? Или позвать младшего лейтенанта? Он давно ждет нашего сигнала.
– Зачем обрушить? Зачем позвать? Ты забыл, куда мы с тобой идем?
– На Голгофу...
– Так вот она, милая! А ты хочешь идти к ней кругами? До маразма? Или попозже, насладившись людским признанием?
– Ты прав, – подумал я.
– Нам просто остается с честью все вынести, и мы своего добьемся.
– Чего добьемся?
– Десяток ублюдков поймут, что они ублюдки, и что Отец их точно покарает. И сотни, может, тысячи людей, лишний раз убедятся, что не все люди сволочи и мокрицы, и терпеть им станет светлее.
Я молчал, пытаясь распроститься с жизнью, отдать, так сказать, конец, к ней прикрепляющий. Павел, чувствуя, что это плохо получается, продолжил обработку:
– Понимаешь, мы должны умереть, чтобы зло в нашем поединке проиграло, и проиграло не в результате вмешательства ОМОНа в масках и беспорядочной стрельбы, а просто, один на один проиграло.
– Но если мы выйдем отсюда, столько всего можно будет сделать...
– Мы уже все сделали. Мы были чудотворцами, и стали лицедеями, на которых можно зарабатывать деньги. А это конец. Воду в вино – вот что нам теперь светит в нашем отечестве.
– Ты прав.
Пока мы с Павлом говорили, нас о чем-то спрашивали. Когда бритоголовому стало ясно, что ответов не будет, он крикнул в дверь, и в подвале появились двое охранников с резиновыми дубинками. Действовали они квалифицированно, и скоро сознание нас покинуло.
* * *Очнувшись, я увидел свет. Он шел от Любы, сидевшей рядом с Павлом. Заметив, что я пришел в себя и смотрю, она подошла, провела ладошкой по щеке. Мне стало легко и покойно, мой путь осветился и стал необходимым.
– Видишь, как все просто... – прошептала она. – Ты просто отдал всего себя мне, и мы стали одним человеком. И всегда им будем.
Я закрыл глаза и увидел свой крест, и понял, что не умру, понял, что эта светлая девочка, это мое Я, от всего дрянного очищенное, пойдет по свету и, смотря моими глазами, расскажет обо мне людям, расскажет хорошее, расскажет, как я вытащил ее из тьмы, и люди придут к близким, и попросят у них прощения, и люди пойдут на могилы и поправят их, и люди накормят голодного и без сожаления отдадут деньги проходимцам, и те станут от этого на йоту чище.
Когда я открыл глаза, проходимцы сидели на местах. На них были гражданские одежды. Бритоголовый смотрел на меня, как на еврея, фанатик видел костер, а убийца предвкушал, как нажмет на курок, и пуля разорвет кишки, и "Христос" из чудотворца превратится в пропитанного страхом и болью человечишку. Павел, брезгливо покачав головой, удобно устроил голову на выступе стены и закрыл глаза. Это покоробило бритоголового, но он взял себя в руки и мерно выдавил:
– Мне кажется, вы догадываетесь, что нам от вас нужно. И чтобы вы поняли, как нам это нужно, мы, пожалуй, стрельнем в вашего товарища по разу, но от души.
– Не стоит этого делать, – сказал я как можно равнодушнее. – Он – это я, я – это он. И еще с несколькими людьми я состою в таких же отношениях...
– Это слова! – выкрикнул фанатик.
– Что ж, убейте его. И получите в свое распоряжение спивающегося гнилого интеллигентишку, ни на что не годного, кроме инфаркта и апоплексии.
– А на что вы годны с ним? – презрительно выдавил убийца.
– Покажи им фокус, – подумал Павел, не раскрывая глаз.
Я подумал, что ему не хочется умирать.
– Да нет, – усмехнулся Павел. – Я же сказал: "Покажи им фокус".
– Хорошо, – ответил я убийце. – Принесите бутылку вина, я превращу его в воду.
– А может, наоборот? Это будет убедительнее? – бритоголовый счел, что успех близок и шеф будет доволен.
– Мне не хочется превращать воду в вино для вас. Для вас я сделаю из вина воду.
– Хорошо, пусть будет по-вашему. Виктор Иванович, – обернул он лицо к убийце, – принесите требуемое.
Виктор Иванович отсутствовал минут пятнадцать и принес полулитровую бутылку "Золотой осени", купленную, видимо, в ближайшем ларьке.
– Компот? На лучшее денег не хватило? – презрительно сказал я, принимая ее.
– А зачем лучшее? Ведь все равно в воду? – простодушно, ответил он, и мне стало ясно, что передо мной оральный типаж.
– Вы правы, – согласился я, рассматривая красочную этикетку в надежде найти название населенного пункта, в котором был произведен плодово-ягодный напиток, в народе называемый "компотом". Название было затерто ногтем. "Веников они не вяжут", – усмехнулся Павел. – "Коломна" там было написано, не "Голгофа", в Коломне мы, посреди города.
В Коломне я бывал. Учась в очной аспирантуре, перебирал на местном овощехранилище гнилую капусту. Это было что-то. Зоман с зарином ничто перед запахом гнилой капусты.
– Ну так вперед, мы ждем, – не дал мне окунуться в прошлое голос бритоголового.
– Я не в форме, и, боюсь, вода будет не лучшего качества, – сказал я и, сорвав "кепочку", водоворотом влил в себя вино.
Они привстали.
– Минут пятнадцать придется подождать, – сказал я, удивительно быстро хмелея. – А потом, пожалуйста, хоть назад, в бутылку, хоть в стакан.
Когда меня били, я вспоминал Билла Голдинга с его мотивом мочеиспускания.
39
На следующий день пришел шеф – интеллигентный, вальяжный мужчина в сером, отлично сидевшем костюме-тройке, в модном галстуке и до блеска начищенных ботинках прекрасной работы. Ему было лет пятьдесят и чувствовалось – этот человек живет в полное свое удовольствие. С ним была удивительно красивая женщина средних лет в черном облегающем платье, в туфельках на высоком каблуке. Правильное ее лицо, умные, улыбчивые голубые глаза притягивали взор и рождали желание. Я понял – придется туго. Такие женщины, как эта – прекрасные, чистые, несмотря ни на что – обычной своей подбадривающей улыбкой превращали меня в котенка, единственным желанием которого было приладиться хоть как-нибудь к желанному теплому телу, приладиться и урчать, призывая бархатную ручку с алыми ноготками пройтись по душе, выступившей наружу.
– Я – Николай Сергеевич. Здравствуйте, боженька, – сказал мужчина, сев перед нами на стул, подставленный женщиной.
Эта услужливость меня покоробила, но в следующую секунду она посмотрела так светло и виновато, что я простил ее и поздоровался.
– Здравствуйте.
– Знакомьтесь – это Христос, – сказал мужчина женщине, довольно сверкнув глазами.
Она улыбнулась мне как давнему знакомому и близкому человеку.
– А это Софья Павловна, ваш ангел-хранитель, – взглянул он на нее, как на шедевр личного музея. – Это она попросила меня сохранить вам жизнь. Видите ли, Софья Павловна – верующий человек, – в глубоком разрезе ее платья качнулся небольшой золотой крестик, – и ваша теория, что каждый человек есть Христос, ее глубоко заинтересовала.
Как только он назвал имя женщины, я прозрел и увидел в мочках ее ушей сережки с изумрудами. Их подарил я.
Да, эта была Софья. Во снах черты земного ее лица виделись мне неясно, ведь – я смотрел иным зрением, не оптическим, но душевным, ведь смотрела моя душа, отделившаяся от тела и слившаяся с ее душой. И вот, она передо мной, земным. Земная, по земному опутанная жизнью, по земному принадлежащая другому, но моя. Мое счастье. Моя радость, прекрасная, как сон.
Перекрестный огонь глаз Павла, Любы и младшего лейтенанта Вити не давал мне сосредоточится на красоте женщины, женщины, которую привели для меня, привели для того, чтобы я вышел из этого подвала в сияющую жизнь, в жизнь полную удовольствий, в жизнь, в которой нет будущего, потому что настоящее прекрасно и никогда не проходит и не блекнет.
– Дурак, – лениво зевнул Павел, показав золотой зуб. – Если ты пойдешь с ней, то все потеряешь, и тебя не распнут на высокой горе, а пристрелят в вонючей подворотне, как бездомную собаку, купившуюся на запах тухлого мяса.
Пришедшие, как бы услышав его, испытующе на меня посмотрели.
Я задумался. Увидев женщину, я испытал не только восторг, но и легкую досаду, ибо мне не хотелось выбирать между тем, что у меня было, и тем, что предлагали ее глаза. А тут получается, что альтернативы-то и нет – одна Голгофа с крестом и жалкими мыслями, что вместо гвоздей и боли могла быть она.
