Лин Ульман - Когда ты рядом. Дар
Самым роскошным праздником в году для всей семьи, во всяком случае для детей, а особенно для младшего, Юхана, был сочельник. Одним этим словом все сказано. Если повторить его много раз, то перед глазами словно бы разворачивается большой зеленый веер, украшенный яркими мазками разных красок.
Рождество праздновали у бабушки Юхана, вдовы Линд, решительной седовласой дамы, которая, несмотря на свою строгую внешность, а также на то, что в подарок она получала по большей части домашней вязки шарфы и колготки, обожала свою семью. Когда утром в канун Рождества она накрывала стол белой камкой, расставляла синий фарфор и красивый хрустальный сервиз, в котором только на самых простеньких стаканах была всего лишь пара сколов; когда она зажигала свечи на рождественской елке, которую Юхан с сестрой украшали вечером накануне; когда бабушка переодевалась в свое самое красивое красное платье, — так вот, когда все приготовления были окончены, она вставала перед окном, возле красных портьер, в своей квартире на Фрогнере, со стаканчиком хереса в руке и ждала гостей. Наконец они появлялись внизу за окном, в зимних сапогах, длинных пальто и вязаных шапках, с подарками в руках, пробиваясь сквозь снежные объятия прекрасным зимним вечером в свете фонарей, и она шептала самой себе: «Смотри-ка! А вот и мое маленькое семейство!»
Дыхание сперло в груди. Началось, и все сразу. Он пока еще не раскрывал глаз. Но уже началось, все посыпалось вперемешку. Сочельник. Бабушка. Мать.
Мать Юхана, которая перед смертью прибиралась в своем крохотном мире… Он слышал ее голос, где-то далеко-далеко, за дверью, но это была не та голубая дверь в спальню, не та запертая дверь, отцовские «небесные врата», а дверь в кухню, ее-то уж точно не назовешь непристойной или еще как-нибудь в этом роде, это надежная дверь, она всегда была приоткрыта. В щелку виднелся кусочек материнских волос, слышался ее голос.
Канюля в руке боли не причиняла, простыни были белые, чистые, накрахмаленные, их стирали при стоградусной температуре в одноглазой стиральной машине в подвальной больничной прачечной. Белые халаты входили и выходили из комнаты. Его тело не представляло для них никакой тайны. Они раскрыли его, заглянули вовнутрь, перещупали разные органы, потрогали то, что пульсировало, дышало и жило. Но само чудовище трогать не стали. Отрезали понемногу тут и там. А чудовище не тронули. Крыса! Ведь это крыса поселилась у него внутри. Она танцевала, насвистывала, спаривалась и выпрыскивала новых крысят прямо у них перед носом.
Скоро его переведут из отделения интенсивной терапии. Обратно в палату к другим пациентам. Май уже была у него, сидела на краю кровати, встречала его взгляд, когда он отходил от наркоза, держала его за руку, гладила по щеке. Вскоре после того, как она убедилась, что Юхан окончательно очнулся и полностью пришел в себя, она прошептала, что врачи ничего не смогли сделать.
Белые халаты разрезали его, заглянули внутрь и пришли к заключению, что тут ничего не поделаешь.
Оставалось только зашить его снова.
— Юхан, ты понимаешь, что я говорю? — прошептала Май.
— По-моему, да.
— Я хотела сама тебе об этом сказать. Не хочу, чтобы…
Юхан кивнул и поднял глаза:
— Май, милая, ты знаешь, что мой отец покрасил дверь в спальню голубой краской? Он называл ее небесными вратами.
Май наклонилась к нему и поцеловала его в губы.
Он почувствовал запах ее длинных волос. Они пахли яблоками. А может быть, грушами. Какими-то фруктами.
Позже его перевезли в шестиместную палату. Там было только одно свободное место. Кто-то из больных кашлял. Юхан попросил, чтобы его кровать отгородили ширмой. Его просьбу выполнили. Об инъекции морфия ему просить не пришлось. Ее он и так получил.
Это произошло в середине августа. Через три недели Юхан был мертв.
Ни для кого это не стало неожиданностью. Он мог бы прожить еще месяц, а может быть, два. Кто знает. Но в конце концов чудовище бы все равно победило, а боли, возможно, были бы вполне терпимыми, а возможно, и нет. Во всяком случае, Май решила, что Юхан больше не выдержит. Однажды вечером она присела к нему на край кровати.
— Юхан, — шепчет Май, но Юхан не отвечает, только тихонько постанывает. Она смотрит на него долгим взглядом. Наконец она раскрывает сумку и достает два шприца. Она все приготовила. Так надо. Нельзя рисковать: вдруг кто-то придет и помешает, начнет читать пламенные речи, а может, она сама потеряет мужество, когда достанет шприцы с пузырьками.
— Юхан, — повторяет Май.
Он открывает глаза и смотрит на нее немигающим взглядом.
— Время пришло… правда? — спрашивает она.
Он смотрит ей в глаза.
— Юхан, время пришло. — На этот раз она уже не спрашивает.
Он молчит. Но она-то знает. У них есть свой язык. Свой собственный. Юхан сам об этом говорил много раз. А может быть, это она говорила. И теперь время пришло.
— Я люблю тебя, — шепчет Май, и Юхан закрывает глаза.
Она поднимает руку, протирает ему предплечье ваткой и вкалывает снотворное. Она видит, как он засыпает, не чувствуя боли. Ему хорошо. И тогда она делает ему укол парализующего мышцы лекарства «Секонал». Она наблюдает и ждет. Так быстро и все-таки так незаметно. Никаких изменений у него на лице. Немного кровоточит гнойник на щеке. Совсем чуть-чуть. А чего она, собственно, ожидала? Она и прежде видела, как умирают люди. Человек словно сглатывает. Она берет его за запястье и щупает пульс. Его почти нет. Почти. Наклонившись над ним — от этого блузка на ней шуршит, — она прижимается ухом к его груди. Господи! Вот и все. Она отодвигается.
Ровно три недели назад: закрывая глаза, Юхан вспоминает, как прекрасно пахнут волосы Май. Он видит ее перед зеркалом, щетка скользит по волосам. Раз-два-три-четыре-пять…
Если он сядет на кровати, если он только сможет сесть на кровати, он хотел бы увидеть кусочек материнских волос в щелку приоткрытой кухонной двери. Он хотел бы услышать ее голос. Песни, которые она часто напевала. Особенно одну из них. Глупую песенку, которую она любила напевать много времени спустя после того, как все о ней позабыли.
Из снов вся красота
В моем сердце заперта.
Прекрасный образ счастья
Буду помнить я всегда
В моем крохотном цветочном мире.[18]
— Мама, помнишь наши прогулки?
— Конечно помню.
Она сидела на краю кровати с озабоченным выражением лица, как это бывало, когда в детстве он с высокой температурой оставался дома, пропуская занятия в школе. На матери было синее платье и бежевые прогулочные ботинки. Длинные темные волосы заплетены в косу, лежащую на спине.
— Мама, ты не могла бы положить мне руку на лоб?
Она покачала головой.
В то лето ему было лет пять или шесть, не больше. Наверно, это был тридцать девятый год. Их семья снимала домик за городом. Каждый день Юхан вместе с матерью ходили гулять и собирали землянику.
Он впереди, а она сзади. У каждого по белому бидону в руке.
Мать — это длинная темная коса, лежащая вдоль спины, тонкое белое платье из хлопка, под которым во время ходьбы двигаются ягодицы.
Да, так оно и было.
— У тебя длинная темная коса и белое платье? — громко спросил Юхан.
Мать кивнула.
Она по-прежнему сидела на краю кровати и улыбалась.
— А как-то раз мы разошлись по разным тропинкам, — сказал Юхан.
Маленький мальчик, малютка Юхан, увидел среди деревьев просвет и пошел туда, свернул с тропинки, ушел от матери. Там, в просвете, среди мха и сучьев, под большим деревом, он нашел землянику. Сначала он увидел одну красную ягоду, потом еще одну и еще, а когда наклонился, разглядывая кусты, он увидел множество ягод. Целое море. Он мог бы наполнить бидон до краев.
Юхан обернулся в поисках матери. Он хотел показать это ей.
Раньше мать всегда первой находила ягодные места. У него еще ни разу такого не случалось. Сегодня — впервые.
И каждый раз, когда мать находила земляничное место, она оборачивалась и махала ему, прижав указательный палец к губам, не шуми, мол. Словно громкий звук или неосторожное движение могли превратить землянику в клевер или лишайник прямо у тебя на глазах. Доходило до того, что чуть ли и моргнуть уже было нельзя.
— На самом деле таких мест не существует, — шептала мать. — Надо собрать здесь всю землянику, пока она не исчезла. Не своди с нее глаз.
Юхан встал на колени и принялся собирать ягоды, иногда оглядываясь, чтобы посмотреть, здесь ли мать.
Где же она?
Он не решался окликнуть ее, пока не набрал полный бидон.
Мать будет им гордиться.
Ведь маленький Юхан набрал ягод для всей семьи.
