Олег Коряков - Дорога без привалов
Любка в эти минуты «забыла обо всем, кроме нанесенной колхозу обиды». А потом, когда Клавдия уже исчезла, девушка увидела Антона. «У Любки стукнуло и оборвалось сердце: она совсем забыла об Антоне. Все, что пережила она в это утро, было значительно большим, чем чувство к этому человеку, которое столько времени грело ее».
Вот это «значительно большее», чем чувство к любимому человеку, — высокое и громадное, общее, — пожалуй, и есть главное в духовном облике той женщины, которая близка сердцу Ольги Марковой. Именно оно, по представлению писательницы, делает женщину сильной и гордой, полной гражданского достоинства. Оно властно диктует поведение тоскующей по любви Катерины Измоденовой (рассказ «Вдова»), оно поможет перенести горе и Наде («Облако над степью»), оно окончательно отталкивает от мужа Симу Тарасову (повесть «Тоскуй-трава»), оно движет поступками Натальи Григорьевны Коржавиной из повести «Улица сталеваров».
Наталья Григорьевна — фигура в творчестве Ольги Марковой приметная. Правда, в отличие от Варвары Потехиной это характер уже сложившийся, отлитый в четкую, выпуклую форму, характер сильный, своеобразный, впечатляющий.
Вдова сталевара, взрастившая большое трудовое семейство, Наталья Григорьевна и на склоне лет полна тревожных забот и деловитости. Но заботы ее и дела совсем не только вокруг домашнего очага. Живет в ней «привычное… чувство напряжения»: хочется женщине «быть полезной, включиться в нужное дело», — идет Великая Отечественная война.
И сыны Коржавиной, и уже внуки ее на фронте. Неугомонная старуха хлопочет без устали. Обо всем и обо всех ее сердце болит — о ребятишках из детского дома, об эвакуированных с запада людях, об одинокой Анне Овсюковой, о цветах для госпиталя, об уличном хозяйстве, — она председательница уличного комитета. Сноровисто и умно растит она чужих ребят, взятых в дом, поясняя сдержанно: «Должность моя материнская — воспитывать детей».
При всем своем обаянии она сурова. В час, когда известно стало, что на фронте погиб ее внук, у Натальи Григорьевны не нашлось для дочери жалостливых слов — нашлись лишь разумные:
«— Не за праздным столом твой сын умер, а честным делом. И ты свое сердце не тирань… Подожди, вот война кончится, мы и поедем по всей земле искать Васину могилу. Найдем, звезду поставим, калину посадим… Поклонимся могиле да и домой поедем. Долго-то не проездишь: у нас семья, дети… работы-то сколько!»
Подчас кажется, что материнство для нее — не радость, а только долг. Высокий, важный долг. Правда, он согрет трогательным горделивым чувством прародительницы. Мечтается Наталье Григорьевне, что «все дети ее детей будут похожи друг на друга и когда-нибудь кто-то снова будет похож на нее. Станут в семье перебирать родословную, и один из стариков скажет: «Была у нас старая Наталья, мать нашей матери».
Примечательно, что и в одном из более поздних рассказов («Илька» — так называлась первая редакция «Первенца») звучит схожая мысль. В целинный совхоз, только появившийся, приехала единственная женщина, подруга одного из степных первопроходцев. Приехала беременная и родила тут. Рассказ заканчивался так:
«Молодая мать, держа сына на коленях, затаенно улыбалась. Она, кажется, уже поняла, что не напрасно приехала сюда, в далекую, малолюдную, еще мертвую степь. Теперь она знала: приехала для того, чтобы сделать степь родиной, чтобы люди, заброшенные сюда, обрели мир, увидели себя в завтрашнем дне».
«Приехала, чтобы сделать степь родиной», — как это величественно звучит, сколько женского могущества за простой этой фразой, поднимающей житейское над чредой буден, возвышающей его до социально-философского смысла!
Тут вспоминаются мне стихи Освальда Плебейского, живописующие эпизод татаро-монгольского нашествия на Русь. Иссеченные, порубанные, пали все жители селения, дотла сгорело жило, лишь космы дыма стелются над пустынной, омертвелой землей. Кажется, жизни конец. Но вот появляется женщина. С сухими глазами идет она по скорбному пепелищу.
… Она идет, не пропадет,
Она родит еще народ!
Высокое назначение и душевную красоту женщины, чувство ее гражданского достоинства и долга, извечную, жажду счастья — вот что воспевает Ольга Маркова. Ее позиция ясна и, я бы сказал, воинственна: в противовес своему идеалу писательница с открытым презрением, осуждая, показывает в своих произведениях и женщину никчемную, пустоцветную — изнеженную, ленивую, часто бесплодную, думающую только о личном благоустройстве. К таким она безжалостна и непримирима.
А может, это две противоположные, борющиеся стороны одного и того же образа — Женщины? Образ этот сложен, противоречив и бездонен…
В потоке жизни
Конечно, верно, что жизнь писателя — в его книгах, только не надо понимать это буквально. Книги выражают мироощущение автора, его взгляд на бытие и, конечно, отражают его жизненный опыт, но вовсе не обязательно — жизненные ситуации. Даже в книгах автобиографических достоверность конкретных деталей может быть зыбкой и относительной.
И все же всегда нам хочется увидеть портрет автора книги, заглянуть в его биографию, чтобы понять, когда, где и как мог сложиться тот запас наблюдений, мыслей и чувств, который вылился затем в художественных образах.
Однажды я поехал с Ольгой Ивановной на ее родину, в Новоуткинск, уральский заводской поселок, о котором в старинной книге сказано: «Уткинский доменный завод находится в Красноуфимском уезде при впадении реки Утки в Чусовую в 104 верстах от г. Екатеринбурга». Ольга Ивановна приехала сюда на собрание молодежи, которое должно было пройти под девизом встречи трех поколений.
Она сидела в президиуме, и между ней и залом возникли, как мне показалось, сложные, хотя еще и безмолвные, взаимоотношения. С одной стороны, она была «в доску» своя, дочь местного рабочего, большевика и партизана гражданской войны Ивана Маркова, одна из первых в поселке комсомолок, клубная затейница, певунья и артистка. Но жизнь отдалила ее от этих людей и в чем-то возвысила: известная писательница, член обкома партии, председатель областного комитета защиты мира — кто знает, какая она теперь…
Ольга Ивановна вглядывалась в зал, в поднимавшихся на трибуну людей, и темно-серые ее, с прищуром, глаза то откровенно лучились радостью свидания, то настораживались с интересом, с ожиданием чего-то еще неясного, с желанием проникнуть в это пока неясное и разгадать его… Видно, сама она чувствовала в себе это раздвоение и была то очень своей, новоуткинской, то вглядывалась в окружающее как бы отчужденно, со стороны.
Она вглядывалась — все звало ее к воспоминаниям. Смотрела на молодежь — и, наверное, сравнивала свою молодость с нынешней. Смотрела на сверстников — и от прошлого было уже не уйти.
Она родилась в этом поселке 17 июня 1908 года. Семья была многолюдной и талантливой. Отец, человек сложной души, сочетал в себе жесткую суровость с нежданными просветами сердечной доброты, но главное — был работящ, справедлив и еще с первой русской революции всецело привержен к большевикам. Полиция хорошо, и не напрасно, знала марковский дом, а детвора в этом доме знала полицию: то придут с обыском, то арестуют батю, то разыскивают старшего брата, тоже большевика. Было бы вроде само собой разумеющимся, что после Октября младшие Марковы оказались заводилами в местной комсомольской ячейке, а вскоре к ним присоединилась и тринадцатилетняя. Ольга, работавшая тогда рассыльной на лесопильном заводе.
Она умела отдать общему делу всю себя, комсомольцы, понятно, ценили это, и девочка-подросток стала заправской активисткой. Бралась она за все, что считалось нужным, но особенно «активничала» на клубной сцене и в поселковой стенной газете «Красная вага»: с малых лет жгла ее жажда каким-то образом — со сцены или письменно — сказать людям «про жизнь». Ее подчас и корявые, но хлесткие заметки многих заставляли ежиться, и никого особенно не удивило, что уже в пятнадцать лет девчонка стала печатать свои фельетоны в областной газете «Уральский рабочий». Гордились:
— Наша-то, Маркова-то!
В 1926 году комсомол отправил свою активистку учиться в Москву, на рабфак при ВХУТЕМАСе (что означало: Высшие художественно-технические мастерские; через год они были преобразованы в Высший художественно-технический институт — ВХУТЕИН).
Фельетоны фельетонами, а поступила-то юная Ольга Ивановна на актерское отделение.
Лишь энергичное вмешательство старшего брата Александра, учившегося там же и впоследствии ставшего известным художником, заставило ее перейти на отделение литературы. С тех пор литература, можно считать, и стала делом ее жизни.
Закончив рабфак, Ольга Ивановна начала учиться на литфаке Московского университета, потом — снова комсомольская путевка — отправилась в одну из подмосковных деревень, работала там и, поработав, перевелась в институт народного хозяйства, но проучилась недолго — уехала в Тюмень.
