Джозеф Хеллер - Поправка за поправкой
— Я примерно так о тебе и думал. Удивительное дело. В моем доме сейчас тоже большой прием, однако жена приглашать меня на них уже и думать забыла. А у тебя несчастный вид. Как, говоришь, тебя зовут? Никогда не запоминаю имена с первого раза.
— Купер. Сидни Купер.
— Да, верно. У тебя несчастный вид, Купер. А я не люблю, когда меня окружают приунывшие люди. — Легкая улыбка изогнула его губы. — Я люблю, когда меня окружают люди толстые и счастливые. Потолстеть ты вряд ли когда-нибудь сумеешь, но, может быть, я смогу сделать тебя счастливым. Подожди здесь, и я приведу тебе кой-кого интересного.
И он удалился.
— Эта женщина, — спросил Купер у Костелло, когда тот подошел поближе, — кто она?
— Шлюха, — жестко ответил Костелло. — Законченная.
— Она потеряла на войне мужа, верно?
Костелло кивнул.
— И теперь только о нем и говорит. Внезапно влюбилась в него. Раньше была шлюхой, и теперь шлюха. Парня убили, и она вдруг сообразила, что любит его. Вы ведь еще воды хотели, так?
Теперь кивнул Купер. Женщина повернулась к нему, взгляды их встретились, и какое-то время они смотрели друг дружке в глаза. Он ждал, что в ее глазах мелькнет хоть какое-то чувство, которое изгонит из них бесстрастность печали, покажет, что она не прочь познакомиться с ним. Однако женщина отвернулась, ничто в лице ее не изменилось, и Купер понял: она его попросту не видела. Он уже не желал эту женщину. Она была слишком чиста, чтобы даже коснуться ее, — сидящая в баре проститутка с черными волосами, сливающимися с сумраком ночи и табачного дыма, с белым, костлявым, полным уныния лицом, она была слишком чистой, чтобы он посмел коснуться ее.
А между тем в его доме самодовольные мужчины с бриллиантовыми перстнями на толстых розовых мизинцах разглагольствовали о сексе и преуспеянии, а недалекие женщины судачили о модных модельерах и других женщинах, которые были еще богаче, чем они сами и их собеседницы. Человек погиб на войне, и дешевая потаскушка места себе не находит от горя. Другие подобные ему мерли как мухи во Франции, невдалеке от границы. Купер вспомнил вдруг, что они, помимо прочего, нуждались в протезах, в искусственных органах. Он видел в газете их фотографии — фотографии бородатых мужчин с тусклой апатией в глазах на истощенных лицах, в глазах, разучившихся выражать волю к жизни, надежду; на землистых лицах живых мертвецов с просвечивающими под грязной кожей лепными черепами, умученных, как эта женщина, горем до оцепенения. Они и в дантистах нуждались, вспомнил он, и вообще во врачах, в аппаратах искусственного дыхания, в хорошей пище, но более всего в месте под солнцем, в доме, в родине, в зеленом листке, в камне, в открытой для них где-то, а где неизвестно, двери — забытое всеми племя, вымиравшее на голой полоске голой земли, пожалованной им на погосты; люди, мершие как мухи от тихо пожирающей их чахотки. Наградой за их стойкость в борьбе с тиранией стали гниющие зубы и стафилококки, а между тем в его доме уютно расположились Эд Чандлер, Луиза, Марсия с ее большими зубами и тощим холодным телом, согреваемым только слезами, которые она проливает, вспоминая о своем возрасте и своей посредственности. Чистилище же сомнений и уныния выпало на долю человека по имени Сидни Купер, который однажды огреб, поставив всего лишь десятку, восемнадцать сотен долларов, а на следующий день потерял все из-за питчера по имени Руби Марквард, выигравшего до того не то восемнадцать, не то девятнадцать матчей подряд. Той ночью он взглянул в небо, на мириады мерцавших звезд, и отыскал Большую Медведицу, и его обожгла мысль, что воздух, которым он дышит, создан для него, что мир вращается и минуты проходят лишь ради него одного, что он способен остановить их, вцепившись пальцами ног в экватор. К тому времени Байрон уже погиб в Греции, но существовал человек по имени Хемингуэй, написавший книгу, которую Купер понимал. И человек по имени Вагнер, сочинивший музыку, от которой Купер почти плакал. И человек по имени Купер, который смотрел в небо и впивал воздух, как вино, как некое болеутоляющее. И человек по имени Оскар Уайльд, написавший несколько сказок и брошенный в тюрьму. А потом Сидни Купер вдруг обратился из хозяина мира в человека, терпеливо коротавшего время в ожидании смерти, — точно так же, как те, кто умирает неподалеку от границы Франции, но по другой, по совершенно другой причине.
Снова окинув бар взглядом, он увидел разговаривавшего с женщиной мужчину, который мгновенно напомнил ему Эда Чандлера, а девушка в кабинке уже плакала, и юноша пытался утешить ее, но безрезультатно, а радостный незнакомец, остановивший его на улице, приближался к нему, ведя с собой совсем молодую женщину. Печальная проститутка еще не покинула своего места у стойки, и юноша в кабинке еще не смирился с плачем подруги, и надежда еще существовала.
— Вот она, — сказал Шволль. — Присаживайся, голубка, выпей с моим другом.
Женщина окинула Купера взглядом и повернулась к Шволлю.
— Бьюсь о заклад, он думает, что я проститутка, — сказала она.
— Никак нет, не думает. С какой стати он должен считать тебя проституткой?
— С какой, я не знаю, но каждый мужчина, с которым ты меня знакомишь, думает, что я проститутка.
— Только не Купер, — сказал Шволль. — Купер у нас специалист по разочарованиям.
И он спросил у Купера:
— Ну как она, на твой взгляд?
Тот смущенно улыбнулся:
— По-моему, она чем-то разочарована.
Женщина была молоденькой, миниатюрной; ее широкое округлое лицо выражало вялое отсутствие интереса к чему бы то ни было.
— Присаживайся, голубка, — повторил Шволль. — Это Эстер Гордон. А это мой одинокий друг Сидни Купер.
Женщина коротко улыбнулась Куперу и села.
— Каждый из друзей Гарри — выродок, — сообщила она.
Купер, поколебавшись немного, ответил:
— Чтобы увериться в этом, мне придется узнать вас поближе.
Она откинула голову назад, засмеялась, и он почувствовал себя немного увереннее. Шволль подмигнул ему из-за ее спины и удалился.
— Наш купидон упорхнул? — спросила женщина.
— Да, — ответил Купер. — Упорхнул.
— Так что же вас беспокоит? — спросила она. — Ваше либидо?
— У меня нет либидо. — Слова он подбирал тщательно, желая произвести на нее впечатление. — Думаю, меня преследуют мои детские сны.
— Это не редкость, — сказала она. — Такова жизнь. Та еще вонючка. Кликните его, пожалуйста. Я хочу выпить.
Купер поманил Костелло.
— Кальвадос, — сказала, как только он приблизился, женщина.
Костелло заморгал:
— А что это?
— Мне нужен бокал кальвадоса. Или бутылка. Я не знаю, как его принято пить.
— Но что это такое? — спросил Костелло.
— Да я и не знаю. В книжке о нем прочитала.
— Может, что-нибудь другое возьмете? — предложил Костелло. — А то мы тут книжки редко читаем.
— Ладно, — согласилась женщина. — Тогда принесите мне генциан-виолет.
Рассмеяться Куперу помешал повернувшийся к нему с немым вопросом Костелло.
— Мне еще одно шотландское, — спокойно сообщил Купер.
Костелло снова повернулся к женщине.
— Леди, — умоляюще произнес он. — Может, закажете что-нибудь попроще? Пиво, к примеру.
— Хорошо, — согласилась она. — Несите пиво.
Костелло отошел, довольный. Женщина взглянула на Купера, улыбнулась, и он в тот же миг влюбился в нее. Пока им не принесли заказанное, оба молчали, да и после того произнести хоть слово Купер был не способен. Молчание нарастало, словно разделяя их, и когда женщина взглянула ему в глаза, он увидел на ее лице безразличие.
— Чем вы занимаетесь? — спросила она.
— Издаю книги. А вы?
— Танцую. До остервенения.
— Так вы танцовщица? — удивленно спросил он.
— Нет, — ответила женщина, и на этот раз в голосе ее прозвучала горестная нотка. — Не танцовщица. Вернее, танцовщица, которая не танцует. Я работаю на штепсельном коммутаторе. Но танцевать я умею. И хорошо.
— Тогда почему же вы не танцуете?
— Не хочу.
— А чего вы хотите?
— Я хочу танцевать на сцене «Метрополитен», — негромко ответила она, глядя в какую-то точку, находившуюся за спиной Купера. На лице ее появилось мечтательное выражение. — Хочу скользить по ней на виду у всех. Замирать в балетной позе перед королем и королевой Англии. И я могла бы добиться этого, если бы не была дьявольски ленива.
— Вы действительно хорошо танцуете?
— Я училась этому всю жизнь. Знаю, что хорошо, что плохо, и знаю, что танцую хорошо.
— Тогда в чем же дело? — спросил он, отметив про себя пыл, с которым она это произнесла. — Почему вы все-таки не танцуете?
Она пожала плечами и подняла бокал с пивом.
— А какой в этом прок? Я умираю.
Купер потрясенно выпрямился:
