ВЛладимир Авдеев - Протезист
— Будьте любезны, вызовите моего первого референта по вопросам этики, — громко шепчу, окунув губы в омут ретранслятора, и включаю вентилятор. Он терзает ни в чем не повинный воздух и окатывает лоб острыми обрубками его волокон.
— Сейчас, — отвечает мне любезный сексуально-пластмассовый голос секретарши.
Метафизика власти крушит мое мальчишески мягкотелое озорство, отливая в полную стать новые качества. Наверное, такое же порфирородное чувство испытывали цари в первые утра своих царствований. Запускаю пальцы в кипу финансовых документов и вижу банковские счета.
Я богач…
Вспоминаю с благодарностью все детские сказки за то, что уже ничему не удивляюсь.
— Вызывали? — выплывает вкрадчивый голос Каноника, и с высоты моего положения он нежданно кажется не гадким, а просто человеком, уставшим от причуд системы и месопотамских таможенных тарифов.
Он подтягивает тесные брюки, смешно комкая в кресле ляжки будто из теста. Отец двоих детей, зачем же тебя занесло в этику? Научись сначала подбирать цвет галстука и следить за ногтями. Живот, так и быть, прощаю, равно как и компьютерные издевательства над Фомой Рокотовым. Ликуй!
— Присаживайтесь, у нас с вами, как обычно, разговоры не короткие. Видите ли, я вчера опробовал на себе это самое Неверие и понял, насколько мы зашли не в ту сторону с нашей глобальной социально-этической программой. Ничего экстраординарного психика Рокотова в себе не несет, да и вообще, знаете ли, мне сейчас уже начинает казаться бесперспективным наш метод поиска решения проблем страны. Ну, подумайте сами! Рассчитаем мы это самое Неверие и, естественно, изобретем от него противоядия — верноподданничество и законопослушание, но ведь самая суть острых проблем останется. Мы не похороним их с помощью нашей психотехнической эквилибристики. Не удивляйтесь, я сам только вчера понял, сколько мусора в голове у этого человека, которого мы сделали отправной точкой исследования. Мы погрязнем в бездне душевных состояний и навязчивых идей, никоим образом не отражающих ни общественного уклада, ни инфраструктуры государства. То, куда мы забрались в душе человека, не имеет никакого отношения ни к политике, ни к идеологии. Если внедримся туда и начнем что-нибудь делать по своему разумению, якобы укрепляя основы нравственности и очищая скрижали добра, то пороки государственной системы сбегут в область подсознательного, если они только до сих пор не сделали этого, и последствия будут непредсказуемы. А вы не забывайте, ведь речь идет о многомиллионной нации. До сих пор устойчивая структура человеческой психики сопротивлялась массовым социально-политическим экспериментам, но вчера я ясно почувствовал, что своими действиями мы можем разрушить эту структуру, эту основу основ организации человеческого «я». Если бы вы знали, какое оно хрупкое там, внутри, безо всей этой кожуры из социальных обязательств и нравственных норм. Мы не можем предугадать последствия вторжения в человеческое «я», и это, безусловно, главное в моих опасениях. Об остальном просто умалчиваю. С помощью этой матрицы, снятой с человеческой психики, я понял одно:
§ 26
идеологическая микрофлора нашего народа безмерно утомлена. Именно потому такие Рокотовы и существуют, и лучший способ борьбы с ними — это оставить их в покое, такими, какие они есть.
— Что же мы будем делать с обширной программой, развернутой несколькими министерствами? — спросил мой референт, поеживаясь от всамделишного испуга.
— Свернем и займемся экономикой. То есть, я хочу сказать, что мы, безусловно, не прекратим работу. Просто теперь мы пойдем по другому пути и будем совершенствовать психику нации не изнутри, а снаружи.
— А как же мы оценим состояние нравственности? — не унимался Смысловский.
— Тоже снаружи. И впрямь, какое нам с вами дело до того, что у кого творится в мозгах? Тем более, что знать это и не очень уж приятно. Последствия — вот что ценно, а не благие помыслы.
— Так, значит, оставить все как есть? Так прикажете понимать?
— Ни в коем случае. Я же сказал: нужно менять подход, идти к проблеме с другой стороны. Идти без промедления. И я понял это только с вашей помощью. С вашей помощью и с помощью лабораторий, которыми вы руководите. Благодарю вас.
Эдуард Борисович зарделся, еле заметно подбирая животик, и я подумал, что не буду, пожалуй, ему устраивать автомобильную катастрофу, как хотел раньше. Хотя, как знать, это будет зависеть от его дальнейшего поведения.
— Кстати, как себя чувствует этот Рокотов? — вдруг неожиданно выплыл Смысловский из своей ухмылки.
— Отменно, я рассчитал его.
— Как это?
— Очень просто, мне надоели его юродские выходки, и я расторг с ним контракт. Ну, да ладно, этот шут не стоит такого внимания. Посмотрите лучше вот сюда…
Я отодвинул назойливый вентилятор и углубился очами в черновые наброски общегосударственных законов, предлагая участвовать в их разработке референту (…)
Отпустив Каноника, я забылся в размышлениях над гигантской картой страны. Неожиданно голос секретарши донесся как будто из селектора:
— С вами хотят говорить по телефону.
— Кто? — хамовато спросил я, успешно входя в роль.
–,—,–,—,– надушенное дыхание, разрезаемое запятыми, было мне ответом.
— Ну, ладно, соедините, — молвил я, уже причастившись тайн придворного этикета.
— Здравствуйте, Григорий Владимирович, — проник исключительно проворный голос в мою голову, катаясь внутри уха, будто вода, так что сразу захотелось его оттуда вытряхнуть.
— Добрый день, — ответил я, соображая, кто же это такой, кто звонит первому заместителю министра и кого боится вслух называть по имени секретарша.
— У меня для вас известия, — продолжал кататься в ухе голос, и по его интонациям я, будто археолог по отпечатку лапы, принялся мысленно мастерить габариты и вес зверя. — Дело в том, что наш… кхе-кхе… так сказать, божий помазанник два часа тому назад покинул страну на самолете, естественно, со своей супругой и ближайшим окружением. Ситуация в стране стала критической, центробежные силы, особенно на периферии, совершенно вышли из-под контроля. Ваш министр ночью убит неизвестными. Формируется новое правительство, и я хочу предложить вам портфель министра. Выручайте, голубчик, на вас вся надежда.
— Чтобы следующей ночью меня постигла участь предшественника?
— Да нет, ну что вы! Вы же прекрасно знаете, что ваш шеф не знал меры и не боялся Бога, хотя, конечно, о покойниках плохо говорить нельзя.
Голос становился все более паточно-соглашательным, словно шептал из суфлерской будки: «Вопрос с охраной, ну и прочее, все решено…»
Я припомнил свою охрану, когда еще состоял на государственной шутовской службе: одинаковые по форме скулы, плечи, бицепсы, икры неразговорчивых мальчиков — и согласился, точно речь шла не о портфеле одного из главных министров, а всего лишь о партии в преферанс. Безо всяких возвышенных размышлений о звездном часе я сытым голосом обленившегося самца в гареме ответил:
— Хорошо, я согласен.
— Вот и славно, готовьте текст меморандума, — обрадовался голос и вытряхнулся из моей головы, оставив вместо себя лишь частые гудки.
— Будет сделано, — сказал сам себе.
Соединившись по селектору, я вдруг властно крикнул:
— Нелли, подготовьте, пожалуйста, приказы о закрытии всех Этических консультаций и Института Повышения Квалификации Неудачников.
Конечно, ее не могли звать иначе, ведь Нелли — это самое сексуально-пластмассовое имя.
— Хорошо, босс. Текст разъяснений нужен?
— Нет, мотивировки не будет. Я уехал в департамент, а на шестнадцать часов вызовите из наших отделов или лабораторий ответственного по пластическим операциям.
— Хорошо, босс.
Равными порциями глотаю встречный воздух, рвущийся через открытое боковое окно машины. Кресло давно само приспособилось к очертаниям новой должности. Неугомонные огоньки табло бортовой электронно-вычислительной машины сообщают все сведения о поведении моего мощного фракийского автомобиля, а информация о состоянии автострады и движении на ней поступает с космического спутника и в виде красочных картинок отражается прямо на лобовом стекле. Все удобно, как во сне. Включаю византийский лазерный аудио-проигрыватель. Вязкий отбойный ритм точно совпадает с ритмом пульса, и энергичное блаженство разливается по всему новому телу. Жалко, вот только запачкался левый туфель. Это единственное, чем омрачена моя новая судьба.
Поежившись от волнения свежепротезированной душой, я наконец-то оказался в своем старом жилище. Вот оно — логово нового Бога, начавшего восхождение на кручу мифа.
Старинное каменное ядро, привольно катающееся по квартире, логарифмическая бумага вместо обоев — все осталось по-прежнему. Ну, наконец-то обувная щетка попадается на глаза, и я довожу носок левой туфли до первоначального блеска. Уф! Теперь снова можно жить. Вынимаю с полок первый том академического собрания сочинений Генриха фон Клейста на арамейском языке, вырываю его портрет и быстро иду к тому окну, из которого виден гигантский монстр, облепленный зыбкими строительными лесами (…) Это даже не стройка века — это стройка истории. Одним приказом за моей подписью ее не закроешь. Ничего, я сокрушу это строительство изнутри (…) Против всякой идеи есть противоядие, и против вселенского счастья тоже. Между нами больше нет никого, кто бы мог помешать. Мы стоим лицом к лицу: я и Мечта Человечества. Утопия, даже у тебя не хватит воображения, чтобы предположить, что я сделаю с твоим трупом (…)
![Никки Сикс - Героиновые дневники. Год из жизни павшей рок-звезды[The Heroin Diaries: A Year in the Life of a Shattered Rock Star]](/uploads/posts/books/124779/124779.jpg)
