Алекс Шталь - Ваше дело
Таня закрыла лицо руками и отстранилась от Люды.
Держа подругу за талию одной рукой и другой поглаживая её по спине, Люда немного успокоила Таню.
Не отнимая рук от лица, Таня, каким-то не своим голосом рассказывала дальше.
– Беру я эту рубаху и медленно, как будто ещё не уверена, что это надо сделать, подношу её к лицу. Но, Людка! Это прямо – ну не я была! А кто-то, в меня вселившийся! Вот, ужас-то! Я поднесла рубашку к лицу и стала вдыхать исходивший от неё запах. Папин запах!.. А руки – всё ближе и ближе! Я уже ничего кроме этой рубашки не вижу и дышу только одной этой рубашкой!
Таня убрала руки от лица и, глядя прямо в глаза подруге, спросила:
– Людка, скажи, я психованная?! Да?!
Люда поцеловала любимую подругу в кончик носа, что у них считалось куда более дружеским поцелуем, чем в губы, и, успокаивая, сказала тихим голосом:
– Ты самая хорошая девушка на свете. Ты же знаешь, что других таких нет. Мне никакие, даже самые золотые подруги не нужны, когда я помню, что у меня есть ты, а у тебя – есть я. А психованная, Туся, не ты, а мир, в котором мы с тобой оказались. И как только ты мне всё расскажешь, сама в этом убедишься. Вот увидишь!
– Люблю я тебя, Людка! Ты мне всю жизнь была и отцом, и матерью! Ох…
Она отдышалась. Достала, на всякий случай, платок и, почти шёпотом, продолжила свой рассказ.
– Дышала я, дышала этим запахом и вдруг стала об эту рубашку щекой тереться! А всё делаю, ну, как во сне! А я как раз перед этим разделась, ну, чтобы под душ влезть! И вот я себе уже всё лицо этой рубахой глажу! И как только до меня доходить стало, что я как дура себя веду, то… это, ну, что во мне сидело, – совсем мной завладело, и стала я грудь себе папиной рубахой ласкать. Соски колом стоят, между ног хлюпает, а я, как какая-то сучка постанываю! Кошмар какой-то! А руки с рубашкой этой, ну, в самый низ живота уже опустились. Я, ну, та я, которая настоящая, вдруг поняла, что сейчас с собой сделаю, и решила руки не пустить. Опять рубаху к лицу прижала, а ноги сжала так, что и танк не пройдёт! И вдруг, руки эту рубашку бросили, да как вцепятся в сиськи и давай их терзать! А тут между ног – как что-то проснулось… Я их ещё сильнее сжала, а оно, ну, которое проснулось, по всему телу растеклось, и я едва на ногах устояла… Вцепилась я в край ванны и медленно так на пол и села! Вот ужас-то!
Ноги дёргаются, как в конвульсиях, а мне вдруг так стало приятно, что я даже, кажется, что-то говорила, не помню что. А когда тепло это по телу растекаться стало, я рубаху-то папину схватила, к лицу прижала и…
Посидела я на полу, успокоилась немного и чувствую, вроде как мозги мне заменили! Совсем другой я стала! Уверенность какая-то во мне проснулась! Какие-то тёмные углы в голове осветились!
Встала я с пола и, так и не помывшись, завалилась спать. Как упала, так и провалилась в темноту! Вот.
С тех пор каждый день я с папиными вещами, ну, что-то делаю. А на него самого как посмотрю, так меня, аж, воротит от его надменной рожи! Противен он мне стал. Жуть! А тряпку унюхаю и… Ну, скажи, Людка, свихнулась я, да?!
– Да что ты Тусик! Это просто выросла ты! А он – мужчина. Вот и всё! Это не сумасшествие, а фетишизм называется! И ты такая не одна. Поверь! Вон, мамина подруга про своего сына рассказывала, такое же.
– Ой, Людка, она что, тоже его шмотки нюхает?!
– Да нет пока… Она к нам на дачу приезжала недавно… С мужем она год как развелась. Теперь всё по знакомым гостит. Видимо, трудно ей. Ну, и рассказывает всякое… Про то, как надо было ей Гришу любить, чтобы он к другой не сбежал, и прочую бабью ерунду несёт. А тут, сидели они с мамой в огороде, клубнику собирали и то ли не видели, как я в туалет прошла, то ли, не знаю… Но меня для них как будто – не было! И вот, тётя Лена маме и говорит, что, мол, сынуля стал её нижнее бельё тырить! Так и сказала – тырить! Она ищет, а он делает вид, что понятия не имеет куда колготки, трусы, да лифчики деваются.
– Милка! Да ведь это прямо как у меня! – сказала Таня и в ужасе закрыла руками лицо.
– Тань, она за ним пронаблюдала и нашла! Он, оказывается, «использованные», ну, им, в смысле, использованные вещи в карманы своей куртки, которая в прихожей висит, прячет, а когда на улицу выходит – выбрасывает. Пошарила она по карманам, а там!.. Она даже заплакала, когда маме это рассказывала. Короче, нашла она свои трусики у него в куртке, а они – так все спермой залиты!.. Она-то тётка взрослая, всё сразу поняла… А сделать – ничего не может! И сказать ему – тоже не может! Ходит, короче, эта тётка в шоке, а он, знай, её вещи, извиняюсь за выражение, использует.
– Люд, а твоя мама? Что она ей сказала? Она у тебя такая умная! Знаешь, если бы тебя сейчас дома не оказалось, я бы до завтра ещё как-нибудь дотянула бы. А вот если бы ты куда-нибудь уехала бы!.. Ужас! Я бы к твоей маме пошла! Я ей так верю, Люд!
– Спасибо, Тусик! Я и сама её очень люблю… А тёте Лене она сказала, чтобы та себе бельё покрасивее выбирала. Вот, так-то!
– Слушай, Людка! У тебя мама – золото!
– Я знаю. Мне ли не знать…
– Умница она у тебя! Да вот только у меня, папа!.. – и Таня дала волю слезам.
Потом, когда она успокоилась, совершенно не нервничая, рассказала, что стали вдруг её интересовать девочки. Просто, увидит где-нибудь в метро девчонку красивую….
– И представляешь, какая чушь в голову лезет! А что будет, если я ей в трусы руку запущу, да сделаю там, ну, что надо! Небось, – думаю, – сама на меня полезет! Вот, Людка, до чего я дошла! А с рубашками папиными, да с футболками… Вот, позорище! Я ведь с ними уже и спала даже.
– Да пройдёт это! Ты только не думай, что тронулась. И всё! Просто, отец к тебе относился всю жизнь плохо, вот у тебя к мужчинам такое отношение и выработалось! А вот насчёт запаха, знаешь, он ведь родной тебе человек, несмотря на всё его к тебе отношение! Родной – это раз… А потом, он же мужчина. Вот запах на тебя и действует! Возбуждает он тебя.
– Плохо, говоришь, относился! Да он ко мне вообще никак не относился! Гад! Видеть его не могу!..
– Танюш, ты только к девочкам не приставай, ладно!
– Это я запросто смогу! – и она обняла Люду. – Спасибо тебе! Вечно тебе от меня достаётся, – говорила Таня, гладя красивые волосы подруги. – Спасибо! И прости меня, Людка! Ты у меня есть, и мама твоя у меня есть, а значит… значит всё у меня ещё будет… Я вам верю! А вот как быть с тем… Ну, с тем, что я с собой делаю!? Ведь, привыкну к такому извращению, а потом… Вдруг, потом и замуж не захочу? Да что там – привыкну! Это уже, прямо, какой-то образ жизни у меня складывается! Ой, Людка, стыдоба!
– Не привыкнешь! Природу только какое-то время обманывать получается, а потом – бац! И придёт настоящее! Поверь, тебя оно не обойдёт стороной!
Мы с Мариной некоторое время шли молча. Не знаю, о чём думала моя жена, но мне показалось, что она что-то вспоминала. Что-то, о чём она забыла и, видимо, думала, что навсегда. А теперь, когда Люда рассказала историю своей подруги, что-то, видимо, в памяти Марины всплыло. Мне вдруг показалось, что я совсем не знаю свою жену.
Наблюдавшая за нами Люда, наконец, не выдержала:
– Ну что?! Как вам современные девочки и мальчики? – спросила она.
Я только хотел было сказать Миле, что пора ей браться за перо и писать, писать и писать, как неожиданно заговорила Марина:
– Ну почему же, современные? Мы тоже были такими, как ты выразилась, – современными. В этом отношении человек не сильно изменился. И я думаю, не изменится, пока не изменит своё отношение к сексу. Ты только не подумай, что я предлагаю совокупляться вповалку всем, кому вдруг приспичило, и там, где приспичило! Извини меня, пожалуйста, за грубость! Нет. Скорее всего, секс так и останется актом интимным. Ну, как творческий акт, например. А под изменением отношения к сексу я подразумеваю – здоровое, непредвзятое отношение, а не результат неправильного воспитания, выдаваемый за моральный облик.
Я слушал свою жену и удивлялся! Никогда бы не подумал, что она так спокойно может говорить на тему, для меня, мягко говоря, – шокирующую. Я, пока слушал рассказ Люды, честно говоря, растерялся. А вот Марина – ничуть… Удивительно, как же мало мы знаем тех, с кем делим, казалось бы, всё!
Видимо, в жизни моей жены когда-то произошло нечто, изменившее её взгляды на некоторые стороны жизни. Но спрашивать её, в чём дело, я не стану. После знакомства с Андреем я стараюсь не задавать людям вопросы, касающиеся, если так можно сказать, глубоко личного. Если человек сам не рассказывает, лучше его не трогать. Слишком много вопросов личного характера я задавал Андрею, даже не задумываясь о том, в каком состоянии находилась душа этого паренька на протяжении нескольких лет. Человек разрывался между счастьем, которое было так близко, и невозможностью быть счастливым, а я вёл себя как какой-то пионер-мичуринец, наблюдающий за тем, как пчёлка переносит пыльцу с цветка на цветок.
