Фелисьен Марсо - На волка слава…
— Кобура…
— В самом деле. И Мажи, вероятно, выстрелил, не вынимая револьвера из кобуры. Хотел бы я посмотреть на это.
— У него были перчатки.
— Перчатки, которые оставляют ВАШИ отпечатки? Забавно.
— Это ведь был мой револьвер.
— Значит, вы признаете.
— Я никогда не отрицал.
— Вы слышите, господа. Он никогда не отрицал!
— На этом револьвере имеются мои отпечатки, потому что он принадлежал мне. И на нем нет отпечатков Мажи, потому что у Мажи были перчатки.
— Вы только и говорите о перчатках. Этот аксессуар туалета буквально приковал к себе ваше воображение. К сожалению, свидетельские показания Мажи и консьержки совпадают: Мажи в тот день был без перчаток. А консьержка еще сообщила, что он вообще никогда не носил перчаток.
Никогда! Система.
— Мажи — скромный служащий. У него есть пара перчаток для свадеб, для похорон. Он не тот человек, который надевает их, выходя купить что-нибудь в своем квартале.
— Он мог надеть их с намерением.
— Конечно. И с каким же это намерением?
— С намерением убить нас.
— Разумеется! Вы забываете ваше собственное утверждение, что он считал вашу связь разорванной. Как в таком случае он мог предположить, что застанет вас у себя дома. Причем именно в тот день, когда из — за своего отпуска он знал, что его жена НЕ МОГЛА назначить вам свидания. Может быть, вы станете утверждать, что его жена сообщила ему о вашем визите? Что она действовала заодно с ним? Что она сознательно шла на то, чтобы он застал вас. Чтобы он убил вас? Чтобы он убил ее, понимаете, Дюгомье? Так как вы говорите: чтобы убить НАС. Вы забываете одну деталь, то, что вы живы.
— Я не знаю, я больше ничего не знаю. Но только стрелял не я, клянусь. Это не я.
— С одной стороны гипотезы, неправдоподобия, нелепости. Мажи мог сделать то, Мажи мог сделать это. Я тоже, например, если так рассуждать, мог бы сделать это. А с другой стороны факты, оружие, отпечатки, письма, ясные, как день, мотивы преступления, не вызывающие сомнения причины. Господа присяжные заседатели вынесут решение.
И те постарались, вынесли. Они приговорили Дюгомье к двадцати годам. Легче легкого. Ортанс на кладбище. А я? А моя маленькая Марта?
ГЛАВА XXXVII
Потому что есть еще Марта.
Сначала было решено, что она будет жить у Мазюров. Учитывая мою работу в министерстве, мне, одинокому мужчине, было не очень удобно заниматься маленькой дочерью. И в определенном смысле это меня устраивало. Если иметь в виду ту жизнь внизу, которую мне хотелось возобновить. Но вот что любопытно, я заметил, что мне не хватало этого ребенка. Когда была жива Ортанс, я почти не обращал на девочку внимания. А когда Ортанс умерла, я почувствовал, что между этой маленькой девочкой и мной существует связь, из которой как бы возникало новое яйцо, где были мы вдвоем, в его скорлупе. Я отдавал себе отчет в том, что если оставлю ее у Мазюров, то потеряю ее. Система Мазюр, причины Мазюр, основания, извинения, умалчивания. Ее бы затянуло туда, в их систему. А я оказался бы снаружи, вынужденный смотреть на нее издалека, снова исключенный, снова чужой. И мне не хотелось этого. Я не хотел терять ее. А это уже начиналось. Я заходил к Мазюрам. Она играла с куклой. Госпожа Мазюр комментировала:
— А, она будет мамочкой.
Уже пленница. Уже в колее.
Или:
— Сегодня она не была умницей.
Унижена.
— Она не хотела есть свою манную кашу.
Но почему она должна была есть свою манную кашу?
— Если она будет так себя вести, она не вырастет.
А почему обязательно нужно вырасти? Где это написано? Прежде всего это даже неправда. Я знал многих детей, которые не ели манную кашу. И которые тем не менее выросли не хуже, чем я. Но это была система. Уже система. От которой я так настрадался. И от которой Марта должна была страдать в свою очередь. И я спрашивал себя: нельзя ли, вовремя спохватившись, воспитать человека так, чтобы он совсем не зависел от системы. Который никогда бы не страдал от системы. Если начать с самого раннего детства? Потому что убить жену — это еще не все. НО УБИТЬ СИСТЕМУ?
И тогда я попытался устроить все иначе. Мне это удалось. Благодаря уважению, которым я был окружен со времени случившейся драмы, я нашел у Соссуа, на Римской улице, работу по перепечатке, которую мог делать дома. Они дали мне там пишущую машинку, с помощью которой я как раз и пишу все это. Я научился довольно быстро. Мне платят, как минимум, тысячу двести франков в месяц, а нередко и больше. Я ушел из министерства (не без сожаления, причем не только с моей стороны, так как меня там ценили). Взял Марту к себе. Мазюры были огорчены, но, в сущности, сказать им было нечего.
— У Эмиля настоящее отцовское сердце, — прокомментировала госпожа Мазюр.
Теперь мы живем вдвоем. И я медленно, но верно приканчиваю ее, систему. О! У меня есть план, можно сказать, целая программа. Моя программа состоит в том, чтобы все извратить, все изменить, опорочить до мозга костей, все те отношения, которые установили люди между всем, что есть в мире. Противоположность. Во всем. Потому что, когда видишь результаты, которых люди добиваются с помощью своих принципов, то понимаешь, что хуже не будет, если за принцип везде брать противоположность. Разве не так? Например, дисциплина. Похоже, характер формирует дисциплина. Повиновение. А пробовал ли кто-нибудь сделать наоборот? Вот я пытаюсь. В свои пять лет Марта всем распоряжается. Командует во всем. Она сама назначает время, когда надо вставать, и время, когда надо есть.
— Марта, вы хотите манной каши?
— Нет, я хочу бистек.
— Хорошо.
Или:
— Вы хотите встать с постели, Марта?
— Ты мне надоел.
Потому что я довожу принципы до того, что называю ее на «вы», в то время как она говорит мне «ты». Ее каприз — голова всему. Она кричит? Я тоже кричу. Плюет на улице? Поздравляю ее с этим. Злится? Делаю вид, что боюсь ее. Если она что-то разбивает, то в угол иду я. Когда она врет, я кладу ей на камин какое-нибудь лакомство. А если она говорит правду, то не кладу. И она научилась так врать, что это уже полный восторг.
Я разговариваю с ней о жизни.
— На что ты покупаешь вещи? — спрашивает она меня.
— На деньги.
— А где люди берут деньги?
— Идут к своим знакомым и говорят им, что они должны дать денег, потому что в противном случае можно будет везде рассказывать, что они воры. Тогда они дают.
— А если они не хотят?
— Тогда их царапают.
— Но ведь тогда они злятся.
— Нет, они не злятся. Люди любят, когда их царапают.
— Но это же больно.
— Поэтому они и любят. Надо всегда делать больно. Тогда люди думают, что их любят. Или им говорят: подлая свинья.
— А ты, ты подлая свинья?
— Ну да.
— А тетя Шарлотта?
— Тоже.
И обратите внимание, каких успехов я добился: внешне все осталось вроде бы без изменений. Приходит госпожа Мазюр:
— Ты меня любишь, Марта?
— Да, — отвечает Марта.
И госпожа Мазюр мурлыкает, довольная. А ведь для Марты любить — значит причинять зло. Если она отвечает «да», то это значит, что хочет сделать ей, госпоже Мазюр, какую-нибудь гадость; а если не хочет из-за своего маленького доброго сердца, то, благодаря моим наставлениям, отвечает «да», в то время как думает «нет». Разве не так? Неопровержимо, я полагаю. Если, конечно, система не окажется вдруг сильнее меня. Иногда мне приходят такие мысли в голову. Время от времени некоторые поступки Марты беспокоят меня. Недавно, например, она протянула мне конфету. Тогда я улыбнулся. А она пнула меня по ногам, потому что я убедил ее в том, что когда кто-то на нее смотрит, улыбаясь, значит, этот кто-то над ней насмехается. С этого момента она больше никому не протянет конфету. Но вот протянула же мне. Откуда это у нее взялось? Разве разберешься. Может, от госпожи Мазюр. Она такая скрытная. Поэтому мне пришлось принять меры.
— Вы знаете, Марта, сейчас к нам должна прийти большая свинья…
Дело в том, что я научил ее говорить «большая свинья» вместо того, чтобы говорить «бабушка». Но только, если госпожа Мазюр приходила одна. Я думаю, это понятно. Госпожа Мазюр была очень удивлена. Я переспросил:
— Большая свинья? Вам, должно быть, приснилось, дорогая теща. Где ребенок мог услышать такое? Вам померещилось.
Она не посмела выяснять дальше. Может, она действительно подумала, что в ее возрасте может и померещиться. Ей, вероятно, было неприятно.
— Сегодня к нам должна прийти большая свинья. Когда она придет, скажите…
И вот является госпожа Мазюр. Ставит коробку с марципанами. И Марта ей:
— А папа всегда говорит, что когда ты к нам приходишь, то только надоедаешь своими приходами.
Тут госпожа Мазюр потеряла хладнокровие. Она подняла руку. Я бросился.
— Трогать моего ребенка!
— Но, Эмиль…
