Татьяна Дагович - Ячейка 402
– Садись на плечи. Давай. Раз, два… Вылазишь? Хватайся за пол! Там пол вверху!
Шее стало легко. Серёжа был снаружи. Сильно болели порезы – в них попало кислое. Анна вытерла руку об стену – кровь собиралась каплями, а она не хотела пачкать форму. И так грязная, но кровь поди отстирай. В кабине было так темно, что она глубоко задумалась – о том, как мелко болят руки, и о карлике, которого не видела с давних пор. То ли засыпала, то ли теряла сознание.
– Аня! Аня! Аня! – кричал Серёжа, с ударением на второй слог.
– Что? – переспросила лениво.
– Сашу позвать? Ты вылезешь, да?
– Да. Нет, подожди. Не иди никуда. Ещё заблудишься. Я сама.
Поднялась на цыпочки… Нет, нереально подтянуться на руках. Стенки гладкие. Ну почему не подождала, пока включат свет?! Хоть бы кнопки выступали, так нет, плоские… Пошатнувшись, наступила на… Она не знала, что это – мягкое, как лежащий человек. Наверно, резину везли… Стало холодно, но она не размышляла, неустойчиво поднялась на это и смогла дотянуться до пола третьего этажа.
Анна сама не поняла, как вскарабкалась. Даже не успела испугаться, что её застанут в лифте с доказательствами порчи имущества. Подтянулась, упёрлась ногами и вылезла. Выдохнула. Бросила беглый взгляд в кабину – ничего не разглядела в темноте.
– Идём, идём быстро отсюда. Ты же точно один был, когда застрял, да?
– Я один был… Никого со мной…
– Быстрей, идём… Пока нет никого.
Уже отошли… обернулась на валяющийся топорик. Не будут ведь они анализ ДНК брать, в самом деле. Или отпечатков пальцев. Прочь.
В окне детской успокаивался снег – редел. Коля и Света сидели на кровати, тесно прижавшись друг к другу. Дети… Анна спросила себя, как далеко заходят эти обнимающиеся дети.
– Ничего себе, вы долго!
Анна показала Серёже, во что переодеться, остальное обещала постирать. Потом. Замотала Светиным платком руку. Села. Всё тело ныло, как после судороги. Рассказать им… Слов не находилось, пусть малый рассказывает. Никто не узнает, что это была она. Как можно скорее в гладильную. В таком виде? Умыться, всё равно темно. Рука… Что делать с рукой? Вычислят. Нет. Кто был тот фальшивый умирающий? Связи, говорила Каро. Где эта комната? Она не запоминала дороги тогда. Всё равно надо в гладильную.
– Аня! Я хотел сказать… – Саша перебил мысли. – Что-то происходит, знаешь.
Она кивнула.
– Ты знаешь, что это? Сюда приходили, в городской одежде, ты слышишь? Они спросили, что мы тут делаем.
Она прекрасно слышала, что вовсе не тихо теперь, что над ними бешеный топот, выкрики. И ей самой пора бежать в гладильную. В этот момент ярко вспыхнула лампочка, и Катюша завизжала. Ну какого не дождалась или не пошла к лифтёрам! Курица ошарашенная, несчастных полчаса! А что теперь делать?
Света достала из кармана ещё один платок, поплевала и поднесла его к лицу Анны. Та отстранилась.
– У тебя кровь везде.
– Я порезалась.
Позволила протереть себе лицо. Дурацкая привычка – трогать лицо руками. Свет есть. В гладильную, сейчас же… Сидела без движения, рассматривая колени. Вот это перетрусило.
Когда кажется, что выход из западни найден, уходишь в яму на уровень глубже. Так западня становится линейной и называется – жизненный путь. А поверхности, на которую собирался выбраться, нет. Она уже размыта движением, и остаётся: размножение и выживание, выживание и исчезновение. Это не её мысли, а фальшивого умирающего. Она была ему нужна, но ушла.
– Всё, я пошла, а то будут неприятности. Пока.
– Сиди с нами, – отрезала Катюша. Серёжа смотрел и ничего не говорил. Когда Анна поднялась, Саша сказал:
– Не по себе как-то. Слышишь, как кричат там? Побудешь с нами?
Анна спрятала ухмылку – малые что, в самом деле верят, будто она в случае чего сможет их защитить?
– Если я не пойду на работу, мы все останемся без ужина… В самом деле, что за переполох?.. Ну я пошла…
Она пробивалась в гладильную, её отталкивали, пытались развернуть – она двигалась против течения. Старательно работала локтями, пока ей не выдали в лицо: «Смотри, куда прёшь, сука». Даже не поняла, кто. От обиды защемило в носу.
Никто не был на работе, никто. Что они здесь делают? Она развернулась и пошла обратно, к детям. В памяти всплыла дискотека в День основания, которую проспала. «Быстро отсюда! – кричал кто-то незнакомый в ухо. – Рванёт как! Да не туда, дура! На выход! Уходим».
– Ты чего вернулась? – спросила Света.
– Сейчас.
Анна отёрла пот. Колени дрожали. Значит, противники. И сейчас всё взлетит.
– Где ваши куртки? Здесь?
Куртки хорошие, почти как у взрослых.
– Мы уходим.
– Куда?
– Далеко. Хватайте и идём.
– Так выход закрыт!
Мерзко заскрипели по полу железные ножки – Анна подтянула Колину кровать к окну и открыла раму. Три крошечные перламутровые снежинки залетели в комнату. Её куртка висела в ячейке, поэтому схватила одно из одеял. Воздух, невыносимо-свежий, дохнул в лицо. Когда она в последний раз выходила? Мороза не было, дышалось влажно, как весной. Над левым крылом корпуса струйкой тянулся дым. Спрыгнула в снег. Тряпичные мокасины сразу набухли.
– Прыгайте, не бойтесь. Я вас поймаю.
Она перенесла Катю и Серёжу к продавленным шинами полосам, где новый снег лежал ниже и не лез в обувь. Старшие дошли сами. Дети были в стоптанных ботинках, в которых ходили всегда. Сойдёт. На третий корпус стало трудно смотреть – он едва заметно вибрировал, и картинка расплывалась в глазах.
– Идём. Туда! – Анна показала на другое здание и подтянула сползающее с плеч одеяло. Катя схватила её руку. За спиной нарастал непонятный шум, как будто сыплется песок, но громче. Краем глаза замечала, как теряет очертания третий корпус.
Они шли молча, не торопясь, но уверенно. Не мёрзли – снег казался сухим и тёплым, почти бутафорским. Стемнело, тучи опустились с неба сизым, неравномерным туманом, но огни соседнего корпуса, который служил Анне ориентиром, не пропали. Она почти забыла о малых и не беспокоилась ни о чём – как бывает, когда едешь в поезде в гости. В разводах тумана мерещились фигуры – вытянутые, выше человеческого роста. Однако не слышалось ни криков, ни разговоров, ни шагов. Где-то вдали словно бурчало радио.
Лишь раз проскользнула мысль об оставшемся в здании Сергее, но тут же утонула в тумане. Иногда Анна угадывала в тумане расставленные кровати – похоже на первые пристанища для беженцев из третьего корпуса. Но детям нужна крыша над головой.
Катя, против обыкновения, не требовала ничего, однако Анна через какое-то время добровольно взяла её на руки и укутала в край одеяла. С ребёнком на руках стало теплее, к щекам поднималась согретая кровь. Катя нашла удобную позу – чтобы не слишком оттягивать Анечке руки. Уцепилась, как детёныш обезьяны. Она нежно пахла детством.
Огни то приближались, то удалялись. Внезапно корпус оказался перед ними. Анна не знала, какой это, но выглядел он как их, третий. Приблизились к входу – точно такому же, как тот, что у них располагался недалеко от детской. Постучала. Толкнула. Под ногами лежала знакомая бело-зелёная плитка. Дети окружили Анну.
– Ну? Заходите.
Они всё ещё держались друг за друга. Все на месте. Анна затворила за ними дверь. Узнала спёртый, пропитанный дыханием и пылью воздух. После улицы духота отвратительно била в нос, но именно ею жила последние полгода. Лампы на потолке – через равные промежутки – светили ровно. Узнавала шумы Колонии, обычные – и не мёртвая тишина, и не паника.
– Что вы стоите? Налево идите, к себе… Подожди, Саша… Возьми одеяло. Я на работу, после ужина зайду.
Смягчив голос, добавила:
– В карты поиграем.
Рука болела всё сильнее. Опухла. От боли сохли губы. Перед гладильной Анна зашла в медчасть:
– Только побыстрее, намотайте что-нибудь. Мне на работу.
Медсестра над очками глянула на порезы.
– Это ожог. Я в гладильной работаю, – объяснила Анна. Без сомнений в своей правоте.
Медсестра приоткрыла губы, но снова сжала и отвернулась к бинтам.
Пока промывали, было ещё больнее, но, как только сестричка наложила повязку, боль будто начала утекать, оставляя после себя такое ласковое, мирное чувство.
– Что это у тебя? – спросила Каролина.
– Привет! Я же при тебе обожглась! Эти наволочки толстые, терпеть их не могу!
С каждым словом становилось веселее. Каролина, после секундного колебания, согласилась. Обе были в отличном настроении. С утюгом лишь сложновато – выскальзывал из-под бинтованной руки, а нажимать – больно.
– А Наташка, слышала, на апелляцию подаёт, – произнесла Каро.
– Какая?
– Ну эта, кудрявенькая. Не ладит с тётками в теплоснабжении, хочет, чтобы перевели её. На кухню.
– Никаких шансов.
– Нет, она вообще апелляцию грамотно составила. Всё возможно. Она нажимает, что давление у неё, а там жарко всё время, на её рабместе.
