Герман Вук - Внутри, вовне
— Ладно, Дэвид, — сказала мама, — снимай костюм и пошли домой!
Придерживая руками брюки, я снова поплелся в примерочную. Мистер Майкле со слезами на глазах начал умолять маму взять костюм в подарок. Он действительно плакал, из его печальных глаз катились самые настоящие крупные слезы, которые он вытирал носовым платком. Это было очень грустное зрелище. Чтобы его утешить, я сказал:
— Это не важно. Мне все равно не нравится цвет.
— Цвет? Что плохого в этом цвете? — всхлипывая, спросил мистер Майкле. — Это замечательный цвет. Все студенты носят костюмы такого цвета.
— Снимай костюм, Дэвид, — сказала мама.
— Дэвид, окажи мне услугу, — со стоном сказал мистер Майкле, взяв меня за локоть. — Выйди на улицу и посмотри, как этот костюм выглядит при дневном свете. Это очень приятный цвет.
Он вывел меня из магазина. Под эстакадой надземки дневного света было не густо, но, как бы то ни было, там костюм выглядел еще хуже. Теперь я заметил, что на нем были лиловые полоски не одного, а двух тонов, одни чуть бледнее других, отчего создавалось впечатление, будто костюм грязный.
— Мне не нравятся костюмы в полоску, — сказал я.
— Что? — закричал мистер Майкле, потому что как раз в это время на верху загрохотал поезд.
— Я терпеть не могу костюмы в полоску, — закричал я в ответ.
В этот момент в дверях появилась мама.
— Подожди меня здесь, — прокричала она мне. — Я пойду позову Морриса Эльфенбейна.
У мистера Майклса и без того лицо было далеко не румяное, но теперь оно утратило какую бы то ни было краску. С видом приговоренного к смерти мистер Майкле жалобно сказал:
— Эльфенбейна? Зачем Эльфенбейна? Миссис, прошу вас, не нужно Эльфенбейна.
Но мама уже исчезла за углом.
— Насчет полоски ты не прав, сынок, — наставлял меня мистер Майкле, пока мы шли обратно в магазин. — Костюм в полоску — это самая последняя мода. Сейчас все носят костюмы в полоску. Можешь брать этот костюм, можешь не брать, но если ты действительно хочешь выглядеть как студент, нужно носить костюм в полоску.
Он сел за облезлый письменный стол и стал, вытирая платком глаза, что-то писать в толстом гроссбухе. Я примостился на каком-то ящике, ибо ходить в спадавших брюках было опасно. Прошло несколько минут и несколько поездов — и в магазине появилась мама вместе с Моррисом Эльфенбейном.
Я хорошо знал Эльфенбейна, потому что он часто приходил к нам, когда папа устраивал у себя заседания синагогального совета. Кроме того, по праздникам он был у нас в синагоге главный «баал тфила» — то есть непрофессиональный кантор. Когда, накинув на голову талес с серебристой каймой и раскачиваясь из стороны в сторону, он в Йом-Кипур пел великий древний псалом:
Поднимите, врата, верхи ваши,
И поднимитесь, двери вечные,
И войдет Царь Славы! —
я вам говорю, не нужно было знать иврита, чтобы вас всего пробирала дрожь. Он был изумителен.
Изумителен он был и сейчас, но это был совсем другой Моррис Эльфенбейн — не Эльфенбейн-кантор и не Эльфенбейн из синагогального совета. Теперь Моррис Эльфенбейн вошел в магазин мистера Майклса, как матадор на арену: глаза у него горели, он весь рвался вперед — на быка, чтобы поразить его с первого удара. Но со столь же решительным видом поднялся ему навстречу и мистер Майкле: это был отважный бык, понявший, что наступает его смертный час, но готовый встретить удар бестрепетно, с открытыми глазами и высоко поднятой головой.
Поединок длился недолго, и велся он на таком скороговорочном идише, что я едва успевал следить за смыслом. Вопрос о том, нравится мне лиловый костюм или нет, даже не обсуждался. Конечно же, мне предстояло носить этот проклятый лиловый костюм. Едва лишь Моррис Эльфенбейн вышел на арену, стало ясно, что исход боя предрешен. Для зрителей интерес был только в том, какими средствами Моррис Эльфенбейн прорвет оборону своего противника и когда именно он нанесет последний, завершающий удар. Мама оценивала мастерство атакующего с нескрываемым удовольствием. Мистер Майкле уступил еще доллар, и еще один, и еще полдоллара. Как вы понимаете, оба они были вполне зажиточные коммерсанты. Наконец запрашиваемая цена почти приблизилась к той, которую с самого начала предложила мама.
Конечно же, сам Моррис Эльфенбейн с этого ничего не имел. Он и мистер Майкле схлестнулись в состязании, древнем, как Вавилонские зиккураты, и в то же время животрепещущем, как только что выуженная рыба. Когда Эльфенбейн вонзил клинок по рукоятку, повергнув Майклса на колени, у того уже был совсем не такой печальный вид, как раньше: в этот отчаянный миг глаза его сверкали боевым огнем.
— Он же просто смешон, — сказал маме Эльфенбейн, когда все кончилось, и победоносно пожал своими широкими плечами, полуобернувшись к двери. — Ну, я пошел в свою лавку. Вези малыша домой.
— Ладно, Эльфенбейн, — простонал сраженный Майкле, признавая победу более сильного противника. — Будь по-твоему.
Эльфенбейн тут же повернулся и пожал руку Майклсу, у которого вид все еще был трагический, но в то же время как бы и довольный — как у Гамлета, который, после того как его только что убили, встает и кланяется публике. Майкле выдержал характер: он сокрушенно покачал головой, глядя на маму, и сказал ей, что она сделала самый выгодный гешефт в своей жизни; в это время она уже выписала ему чек, и он, улыбаясь, упаковывал костюм. Я подозреваю, что он уже много лет спал и видел, как бы наконец сбыть этот костюм, и теперь он был счастлив. Но, во всяком случае, Эльфенбейн позаботился о том, чтобы Майкле выручил за этот костюм как можно меньше.
После смерти Эльфенбейна в мире не осталось никого, кто умел бы торговаться, как он. Но, надеюсь, он был бы доволен тем, как я сумел одолеть президента компании «Парама-унт» при заключении контракта на экранизацию книги «Сара лишается невинности». Этот большой босс немного напоминал мистера Майклса: он был такой же маленький, толстый и лысый, и у него был такой же трагический вид и печальные глаза. Когда он снова и снова повторял, что отказывается от сделки, а один раз даже грустно вздохнул и сделал вид, что уходит, я вспоминал историю с лиловым костюмом и продолжал стоять на своем. Кстати сказать, налоговое управление только и делает, что играет с нами в «продажу лилового костюма». Но я выигрываю чаще, чем проигрываю, потому что в моем лице налоговое управление имеет противника, который учился у Морриса Эльфенбейна. Мы рискуем в один далеко не прекрасный день превратиться в пыль и дым, потому что наши русские друзья, кажется, думают, что атомная война — это тоже лиловый костюм; и если придет час апокалиптической схватки, то да хранит нас дух Морриса Эльфенбейна!
Глава 28
Биберман
А теперь — о тех печальных событиях, которые последовали за покупкой лилового костюма.
Не знаю, есть ли еще сейчас в американских средних школах почетные общества под греческим названием «Ариста». Возможно, модное сейчас поветрие борьбы против всех и всяческих элитарных групп уничтожило эти общества под корень. Все это курам на смех! Уничтожение элитарных групп происходит в то время, когда мы стандартизируем хромосомы и вручаем всем покупателям одинаковые наборы товаров. Но элитарные группы существовали, существуют и будут существовать. Вопрос лишь в том, кто определяет, какая группа элитарная, а какая — нет. И кто решает, что вы или я удовлетворяем тем высоким требованиям, которые предъявляются к претендентам в члены элитарных групп. Но такие рассуждения могут привести нас на опасную дорожку, ведущую к таким вещам, как расизм и геноцид, так что мы в нашем развлекательном рассказе, с вашего позволения, обойдем этот скользкий вопрос стороной.
Конечно, в обществе «Ариста», существовавшем в школе имени Таунсенда Гарриса, критерии элитарности были несколько произвольными. Например, если вы жили за пределами Манхэттена, путь в «Аристу» был для вас начисто заказан. И даже если вы жили в Манхэттене, но выше 96-й улицы, особенно в Вест-Сайде, вам тоже «Ариста» скорее всего дала бы от ворот поворот. Но зато если вы жили в Ист-Сайде, между 59-й и 96-й улицей, вы могли считать себя на коне. Подобно тому, как в былые эпохи принадлежность к королевскому дому или к аристократическому роду определялась происхождением, в школе имени Таунсенда Гарриса возможность принадлежности к «Аристе» определялась местом жительства.
И вот здесь-то и была зарыта собака для Эбби Коэна и Монро Бибермана. Отец Монро Бибермана был строительным подрядчиком, и у него была квартира на Парк-авеню, ниже 96-й улицы. Монро был принят в «Аристу», едва лишь он переступил порог школы имени Таунсенда Гарриса. Одновременно он сразу же стал членом редколлегии «Стадиона» — школьной газеты, для которой «Ариста» была питательной средой. Что же до Эбби Коэна, то он, как и я, жил в Бронксе и ездил в школу на трамвае. Эбби Коэн и другие бронксовс-кие дикари годами надрывались до седьмого пота, пытаясь проникнуть в редколлегию «Стадиона», и часто без толку. Эбби помирал — хотел попасть в «Аристу», но беда в том, что для этого ему нужно было получить приглашение в нее вступить, а Эбби Коэна никто не приглашал.
