Юрий Иванов-Милюхин - Докаюрон
— В этом мире относиться к чему–либо с трепетом, тем более любить, нельзя ни в коем случае. Жизнь коротка, не успеешь привыкнуть, как наступит пора расставания.
Аккуратный город вокруг почти весь погрузился в глубокий сон, лишь неслышно резвились красочные огни реклам, да со стороны одной из недалеких площадей доносились приглушенные расстоянием звуки нескольких электрогитар. Набежавшие на Амстердам индейцы развлекали местную молодежь национальными мелодиями. Некоторое время женщина бездумно сплетала и расплетала тонкие пальцы, на лбу все четче прорезались две едва заметные морщины. В конце концов они продолжились двумя черточками над переносицей, под глазами обозначились тени глубокого раздумья. И вдруг нахмуренные брови взлетели вверх, тонкие черты лица преобразились от озарившей их озорной улыбки. Женщина наклонилась над краем стола:
— Не хочешь ли ты этим сказать, что сексуальные похождения Доки абсолютно оправданы? То есть, каждый человек должен вести себя в соответствии со своими желаниями и возможностями, не оглядываясь на пророков, призывающих его к нравственности.
— Именно так, дорогая. Но ни в коем случае не брезгуя дельными советами этих пророков, от которых жизнь предстанет только краше. Если же кто–то выберет священную тропу просветления, то в обществе ему делать будет уже нечего. Самое неприятное, что о небесном своем пути мы не ведаем ничего. Ни одна великая книга не дает ответа, есть ли Бог на самом деле, и имеется ли в реальности у человека душа. Никто воочию не видел Господа, никто наяву не проследил полет души. Поэтому каждый из нас вольно или невольно задается вопросом, а не получится ли так, что и от земных благ отказался добровольно, и на небе никому не нужен.
— Все–таки монахи тверды духом, в большинстве своем довольны судьбой.
— Потому тверды и довольны, что, единожды встав на путь безгреховный, научились опасаться гнева Божия, боясь вернуться назад, в общество бездуховное. К тому же, каждодневные молитвы как бы успокаивают изнутри, заодно делая нас чище.
— Ты выбиваешь из–под ног точку опоры, не давая взамен ничего, — снова натянуто засмеялась собеседница. — К тому же я, слабое существо, просто не в состоянии пойти по земле путем, предложенным, допустим, психологом Ницше.
— Тебе и не следует идти тем путем, который является абсолютной противоположностью монашескому. Надо просто жить, как деревья, цветы, другие женщины и мужчины. Как тот же наш Дока.
— К чему и пришли — плодитесь и размножайтесь…
Мужчина похмыкал в подбородок, но предпочел промолчать. Со стороны залива прилетел сильный порыв прохладного воздуха, раздул огонь на конце сигареты в его пальцах, забросил светлый локон на аристократическое лицо собеседницы. В раскрытых дверях в комнату волной вздыбились набивные портьеры, концами прошуршали по лакированному буковому комоду у входа. И ветер улегся, успев сошвырнуть на пол одну из тисненных салфеток. Женщина бросила невольный взгляд на пиджак мужчины. Тот не мешкая снял его, обойдя вокруг стола, острожно накинул на плечи подруги.
— Спасибо, дорогой, — благодарно улыбнулась она. — Ты всегда был внимательным.
— Таковым я и останусь, — поцеловал ее в щеку он. Заняв свое место, поставил локти на стол. — Если наши философские рассуждения исчерпаны, предлагаю выпить и перенести заседание на следующий день.
— Ты устал?
— Ничуть, но завтра нам предстоит менять это место пребывания на новое.
— Значит, дела здесь уже закончены?
— Конечно, конфликты улажены, итоги подведены. Скажу откровенно, я ожидал худшего, а получилось, в общем, неплохо.
— Это из–за приставленных к твоим складам с товарами голландских посредников?
— В первую очередь из–за них. Наши соплеменники на радостях, что очутились в свободной стране с повышенным комфортом, наворотили бы здесь такого, что за столетия не удалось бы разгрести. Голландцы же фиксировали в амбарных книгах и прослеживали дальнейший путь каждого контейнера до нельзя скрупулезно.
— Я за тебя беспокоилась.
— Спасибо. Кстати, немалая заслуга в четкости проведенных операций принадлежит твоему дальнему родственнику из Копенгагена на той стороне вон того Эйсселмерского залива, который поблескивает за твоей спиной.
— В его порядочности я сомневалась меньше всего, личность ответственная несмотря на русские корни. Наши соотечественники только на родине, в России, потеряли собственное лицо, променяв его на маску низменной холопской лжи. Здесь же, на Западе, они по прежнему твердо держат свое слово, — женщина поднесла к губам бокал, затем отщипнула от грозди крупную виноградину, отправила ее в рот. — Исправить присущий хамам недостаток будет сложно. Но, интересно, куда наша дорога проляжет теперь?
— В Лондон, дорогая, в столицу Великобритании. К сожалению, в этом чопорном городе мы задержимся всего на полтора дня, затем отправимся по европам дальше.
— По европам? Сейчас мы находимся в самом центре европейских государств.
— А существуют еще прекрасные окраины, такие, как Англия, куда мы направляемся и, в частности, Италия. Венеция, Флоренция, Рим, Неаполь. Если тебе захочется, на большом морском катере сбегаем на осторов Капри, который от погибшей Помпеи, что чернеет печальными останками позади Неаполя, отделяет всего сорок морских миль.
— Это было бы прекрасно. С одной стороны Европы я бы омыла руки в Тирренском море, с другой постаралась бы окунуть ладони в его величество Атлантический океан.
— Прости, это женская прихоть, или вошло в привычку?
— Скорее, последнее. В каждой стране я отдаю дань почтения водным артериям, потому что живыми соками они питают всю территорию того или иного государства. Висла, Одер, Эльба, Сена, Амстель…
— Моря ты учитываешь тоже?
— Нет, они имеют значение расплывчатое. А вот океанов всего четыре.
— Договорились, я постараюсь пойти тебе навстречу.
— Заранее признательна, — слегка улыбнулась собеседница. Устремила задумчивый взгляд в пространство. — Значит, воспользоваться автомобилем нам больше не придется? Жаль, в нем так удобно размышлять над судьбами отдельных людей. И разных наций тоже.
— Почему же, до побережья Франции машина в полном твоем распоряжении, а потом из французского Дюнкерка на пароме мы переправимся через пролив Па–де–Кале в английский Дувр. И уже оттуда снова на машине доберемся до Лондона. Надеюсь, такая расстановка вещей тебя устраивает?
— Вполне, разве что пожелала бы, чтобы море оказалось к нам благосклонно и не очень штормило. Я плохо переношу качку.
— Однажды в самолете я посоветовал тебе тренировать вестибулярный аппарат.
— Ежедневно во время утренней гимнастики я только и делаю, что кружусь на одном месте с высоко задранным подбородком. Но хватит ли моих тренировок до английского Дувра с жителями, проповедующими протестантский образ жизни. Они такие бездушные.
— Запасемся таблетками от морской качки, завтра я обязательно дам поручение. Кстати, в Лондоне обещаю тебе небольшой сюрприз, от которого, я в этом уверен, ты будешь в восторге.
— Какой сюрприз? Ты не мог бы рассказать о нем пусть в общих чертах, чтобы постараться заранее к нему подготовиться?
— Для этого нет никакой необходимости, хотя бы потому, что к подобному ты привычна с детства.
— К сюрпризам, или к тому, что обещаешь преподнести?
— И к первому, и ко второму, — добродушно похмыкал собеседник. — А сейчас пора спать, моя дорогая, несмотря на странный финал в нашей истории, я весь горю от желания любить только тебя.
— Ты прав, подходя к удобной кровати не стоит оборачиваться на печальную повесть о несостоявшейся любви…
Во французском Дюнкерке моросил мелкий осенний дождь, аккуратные цветные домики с крутыми готическими крышами терпеливо пережидали его, не выказывая никакого уныния. Как ни странно, луж нигде видно не было, под колесами шестисотого «Мерседеса» лишь мягко шуршала мокрая брусчатка. Машина вкатилась на территорию порта и остановилась у одного из причалов, возле которого замер высоченный морской паром с тремя палубами над белоснежным корпусом. По широкому трапу реденькой цепочкой поднимались укрывшиеся под зонтиками, и все равно казавшиеся промокшими, молчаливые пассажиры. Окинув взглядом бетонный мол, сидевшая сзади представительного мужчины пассажирка посмотрела на видневшееся между судами море. Нескончаемой чередой серые волны накатывали на причал, отбегая обратно уже с пенными верхушками. Она зябко просунула руки в висящую на груди на тонком шнурочке маленькую пушистую муфту.
— Волнение, — как бы про себя сказала женщина. — Если здесь неспокойно, то в открытом море шторм будет покруче.
— Это не шторм, это, как ты правильно заметила в первый раз, небольшое волнение, — обернувшись с переднего сидения, мягко отозвался мужчина. — А во вторых, кто говорил, что мы пойдем в открытое море? Нужно всего лишь пересечь пролив, каких–то двести пятьдесят километров. Вот такой «мерс» это расстояние покрывает за час, с учетом, что по дороге мы примем душ.
