Марина Юденич - Антиквар
В эту минуту дверь распахнулась и Непомнящий с разбега плюхнулся поверх одеяла.
«Неожиданность номер один», — подумала Лиза.
Но не испугалась и даже не встревожилась.
Не такое было у Игоря выражение лица, чтобы пугаться.
— Представляешь, у него был сын!
— Не представляю.
— О, это умопомрачительная история. Просто сюжет для дамского романа или бразильского сериала. У него был сын, но в отцы записали другого. Тоже, впрочем, художника.
— Потрясающе.
— Ты издеваешься?
— А ты полагаешь, я должна реагировать как-то иначе?
— Господи, я тебя разбудил!
— Не в этом дело. Ты, по-моему, сам еще не проснулся. Или просто сошел с ума.
— Почему это? Ну да. Понятно. Что тебе ничего не понятно. Значит, так. С самого начала. У Ивана Крапивина был сын.
— Значит, Душенька осталась жива?
— Почему — Душенька? Нет. Ты считаешь, детей он мог иметь только с ней?
— Теоретически — нет. А практически… Практически женщины мыслят немного иначе. Ну ладно, это уже философия. Выкладывай, что там у тебя…
Рассказывая, он окончательно успокоился и даже несколько сник.
Лиза, напротив, заметно воодушевилась.
— Действительно, потрясающая история. Ну что ты?
Перегорел, как лампочка?
— Да нет. Просто осознал кое-что. Странная, заметь, наблюдается закономерность. Последние дни мы только и делаем, что раскрываем какие-то тайны. Но все не те… Не те, не те, не те. Хотя интересно, спору нет.
— Знаешь, родной, сейчас я, возможно, скажу банальность. Однако это действительно происходит. Проверено многократно.
— Что именно?
— Количество. Оно на самом деле в определенный момент переходит в качество. И наши с тобой «не те» тайны в конце концов должны сложиться в одну большую «ту».
— Ты и вправду так думаешь?
— А когда я тебе врала?
Он устало откинулся на спину, закрыл глаза, запрокинул голову.
Красиво очерченный, волевой подбородок беспомощно — как у больного или, того хуже, мертвого человека — устремился в потолок.
Всплеск неожиданного, не слишком уместного восторга, похоже, сменился вязким чувством безнадежности.
Лиза, приподнявшись на локте, закусила губу, нахмурилась.
Сейчас она не слишком верила тому, что говорила.
Однако ж другого пути не было.
По определению.
Москва, 6 ноября 2002 г., среда, 13.10
Зима, нежданно нагрянувшая накануне, вроде сообразила, что пришла до срока.
Отступила.
Неуверенный первый снег немедленно растаял — по тротуарам и мостовым потекли потоки грязной холодной воды.
Повсюду серыми озерцами плескались лужи.
К полудню выглянуло солнце, и пейзаж заметно оживился.
И даже легкая путаница возникла в головах — поздняя осень вдруг показалась весной.
Оживился, повеселел поток машин — прохожие, чертыхаясь, уворачивались от фонтанов грязной воды, летящих из-под бойких колес.
Стремительно вынырнув из общего потока, Range Rover подполковника Вишневского свернул с Котельнической набережной, ловко перестроился в правый ряд, аккуратно — не в пример лихачам — прижался к бордюру, перемещаясь на узкую дорожку, ведущую к подъезду высотки.
— Ну просто друг ГАИ — ГИБДД! — не без иронии прокомментировал вираж тот самый старший опер, что накануне вел неофициальные переговоры. Звали его Вадимом Бариновым и, разумеется, Барином, хотя ничего барского во внешности и замашках молодого человека не наблюдалось.
— Это мастерство. А ты просто завидуешь. — Подполковник Вишневский тем временем парковался у самого подъезда.
Выйдя из машины, оба дружно, как по команде, глубоко вдохнули прохладный свежий воздух. На самом деле совсем весенний. Но тут же скрылись в подъезде — наслаждаться оттепелью было некогда. Не за тем приехали.
Высокие стеклянные двери да огромный мраморный холл с колоннами и внушительным подиумом, на котором располагались кабинки лифтов, — вот, пожалуй, и все, что осталось от былой роскоши одной из знаменитых московских высоток.
Впрочем, и они — двери, колонны, ступени подиума — лучше всяких слов говорили о том, что время обитателей бывшего имперского Олимпа миновало.
Все вокруг давно требовало ремонта.
Все смотрелось обветшалой, дряхлой декорацией к пьесе, давным-давно отыгранной и снятой с репертуара.
Даже консьерж — пожилой, грузный мужчина в мешковатом пальто, неловко примостившийся за обычным письменным столом у одной из колонн, — казался персонажем минувшей эпохи, забытым, наподобие чеховского лакея. Сдвинув очки на кончик носа, он отрешенно уткнулся в газету — тоже вроде бы старую, взятую из библиотечной подшивки, — и даже не поднял головы.
Возможно, просто не заметил вошедших.
Баринов хмыкнул и выразительно повел глазами — дескать, сами видите, какие тут свидетели.
Откуда.
В лифте, таком же обветшалом, как все вокруг, они поднялись на шестой этаж.
Там Баринов бесцеремонно сорвал бумажные печати с высокой двустворчатой двери, расположенной в центре площадки. И, повозившись с замком, гостеприимно распахнул обе створки:
— Прошу!
В лицо ударил резкий запах лекарств, гораздо более ощутимый, чем в иной аптеке.
Вишневский даже замешкался на пороге, пытаясь с ходу приноровиться к атмосфере квартиры.
— Давно болела старушка — давно лечилась. Все и пропахло. Ну, будьте, что называется, как дома. Смотрите, исследуйте — может, и вправду мы, грешные, чего не заметили.
— Все может быть. С архивом все сложилось?
— О! Склоняю голову перед вашим всемогуществом.
Так быстро и качественно нас не обслуживают даже в нашем. Интересное дело. Читали, наверное?
— Пробежался вчера.
— Я так и понял. Полагаете — есть связь?
— Уверен. Иначе откуда в этом доме появился злополучный портрет?
— Что же это выходит — боевой генерал скупал краденое?
— Он мог не знать, что картина похищена.
— Да будет вам! Я понимаю, конечно, — честь мундира и все такое. Однако про убийство Непомнящих вся Москва гудела. И дело, как выясняется, сразу же прибрало к рукам ваше ведомство.
— Генерал на ту пору был от нашего ведомства так же далек, как мы с тобой — от Большого театра. Преподавал в академии Генштаба.
— Ну, допустим. Однако картину почему-то принесли ему.
— Почему, собственно, ему? Может, ей, покойной Галине Сергеевне, — это ведь она училась тогда в МГИМО, и ее, между прочим, однокурсник проходил обвиняемым по делу.
— Проходил, да не прошел — пустил себе пулю в лоб. Кстати, вы полагаете, он действительно сам?
— Что — сам? Сам застрелился — или сам убивал и грабил Непомнящих? — А и то и другое.
— Насчет другого — уверен, что были сообщники или по меньшей мере сообщник. А по поводу самоубийства — не знаю. Сейчас судить трудно. Ты же читал протокол осмотра места происшествия и заключение экспертов по эпизоду самоубийства — одни штампованные фразы, как из учебника.
— Или как нарочно.
— Может, и нарочно. Так шевелись, действуй! Возможно, кто-то из тех, кто работал по делу, еще жив — допроси.
— Ага! Допросишь их, ветеранов госбезопасности!
Как же! И допросишь даже — так и будут шпарить, как по учебнику. Еще скажите — надави.
— Скажу. Надави — только по-умному, без хамства.
— Ох, мне бы вас в начальники, Юрий Леонидович.
Все-то вы понимаете, все разрешаете, еще советы умные даете.
— Плюнь и по дереву постучи. Накаркаешь себе на голову. Мои подчиненные слезами горькими умываются. Это с чужими я такой добрый да понятливый.
— Ну, все равно. Забрали бы вы скорей это дело — я бы, честное слово, в ножки поклонился.
— А что начальство говорит?
— А ваше?
— Мое молчит.
— Вот и мое тоже.
— Ладно, опытные мы с тобой парни, тертые. Ведомственные тайны хранить умеем. Дело, однако, пока на тебе. И я тебе без дураков говорю — начинай потрошить ту историю. Даже если в семьдесят восьмом наше ведомство почему-то решило упрятать концы в воду — сегодня тебя, вряд ли кто остановит. Убежден.
Начинай. А заберут дело — твое счастье…
— Вы продолжите?
— Если отдадут мне, можешь не сомневаться — продолжу.
— Да я, пожалуй, не сомневаюсь. И насчет ветеранов ваших уже запросил.
— Тогда ты молодец.
— Тогда скажите, что мы здесь ищем? Или на самом деле за нами грязь подчищаете?
— Да нет за вами никакой грязи. Уверен, чисто сработали. На тот момент. Однако теперь, в свете, так сказать, открывшихся обстоятельств… — Значит, прошлое ворошить станем…
— Вот именно. Письма, записки, фотографии, семейные альбомы и прочее. Меня, Вадик, очень интересует студенческая компания Галины Сергеевны.
— Думаете, сообщник тоже из них?
— Предполагаю.
— И ее, по-вашему, именно он…
— Очень может быть.
— Кстати, хорошо бы начало дневника поискать, то, что у нас — вроде как окончание. Она так и пишет, помните: «Ну вот, начинаю очередную тетрадь…» Так что должны быть другие.
