Джумпа Лахири - Низина
Она вела семинары для групп из десяти-двенадцати человек, знакомила их с величайшими философскими трудами, с неразрешимыми вопросами и знаменитыми философскими спорами былых столетий. Она учила их основам политической философии, метафизики и герменевтики — науки о понимании и толковании текстов. Ее специализированной темой был германский идеализм и философия франкфуртской школы.
Она разбивала студентов на дискуссионные группы, иногда по воскресеньям приглашала их к себе домой, угощала чаем. В университете занятия она проводила в своем кабинете на кафедре среди стеллажей книг, при свете лампы, которую принесла из дома. Она выслушивала их признания о неурядицах в личной жизни, мешающих учебе. Если какой-то студентке случалось расплакаться, она утешала ее, даже давала салфетку вытереть слезы.
Поначалу это вроде бы вынужденное общение давалось ей с трудом, ведь она ехала в Калифорнию, чтобы затеряться там, раствориться, спрятаться ото всех. Но со временем эти ни к чему не обязывающие отношения стали занимать в ее душе определенное пространство. Коллеги поддерживали ее. Студенты восхищались ею и любили. За три-четыре месяца учебного семестра они начинали обожать ее, а потом уходили, и она скучала по ним, потому что успевала к ним привыкнуть, как бы исполняла роль их ангела-хранителя.
Ей поручили опекать студентов, приехавших из Индии. Раз в год она устраивала для них званый ужин, угощала их бирьяни, кебабом и другими индийскими традиционными блюдами. Они были людьми другого поколения, родились уже в совершенно другой Индии. Им хорошо дышалось в Америке, они стремились к богатству и карьере.
Иногда ее бывшие студенты присылали приглашения на свою свадьбу. И она ходила на эти торжества, так как свободного времени у нее теперь было много, а заботиться не о ком.
Помимо преподавания она еще писала научные труды. У нее вышли три монографии: феминистская оценка Гегеля, анализ интерпретивных методов Хоркхаймера и книга, написанная на основе диссертации. Тема выросла из студенческой работы, которую она когда-то сдала профессору Вайсу, — «Эпистемология ожидания у Шопенгауэра».
Она часто вспоминала то медленное рождение этой диссертации за закрытой дверью в доме в Род-Айленде. Хорошо помнила, как насущность этой работы вытеснила тогда у нее насущность материнских инстинктов. Она помнила свое вечное чувство раздражения, по мере того как годы шли, а работа не продвигалась, и ей казалось: она никогда не завершит, в этой сфере жизни ее тоже постигнет неудача. Но профессор Вайс сам позвонил ей, когда прочел ее работу, и сказал, что гордится такой перспективной студенткой.
Теперь она могла разговаривать с профессором Вайсом по-немецки, все-таки выучила этот язык — сначала учила сама, а потом год стажировалась в Гейдельбергском университете. Он теперь был уже пожилым человеком и, выйдя на пенсию, переехал во Флориду. В свое время Отто Вайс помог Гори попасть в аспирантуру в Бостоне, а впоследствии получить преподавательскую работу в Калифорнии. Он принимал в ее профессиональной деятельности такое участие, что даже и не подозревал, что она предпочтет эту работу, отказавшись от воспитания своего ребенка.
Сейчас она не поддерживала с ним контактов — подозревала, что в университете в Род-Айленде стало известно об ее уходе из семьи, боялась, что Вайс, который был ее наставником, который так верил в нее, так живо всегда интересовался Белой и расспрашивал о ней, потеряет к ней уважение.
Ее мировоззрение было начисто изолировано от практической стороны жизни из-за длительного стремления заниматься вопросами чистой науки. Когда-то она считала, что будет работать из уважения к Удаяну, но теперь стало ясно: ее работа оказалась предательством всего, во что она когда-то верила. Даже предательством самого Удаяна, а ведь он так вдохновлял ее на дальнейшую учебу и на собственный путь в жизни.
Несколько раз в году она ездила на конференции и симпозиумы, проводившиеся в Америке и за рубежом. Эти дальние поездки помогали как-то развеяться, она находила некое удовольствие в такой перемене обстановки, в этой нечастой возможности прервать уединение.
Расшитую бирюзовую шаль — единственную вещь, оставшуюся из подарков Субхаша, — она всегда брала с собой в салон самолета. Ей приходилось бывать и на Восточном побережье, но она всегда объезжала стороной Провиденс и даже Бостон и Нью-Хэйвен. Слишком близко от них пролегала граница, которую она боялась нарушить.
Гори не задумывалась о практических сторонах, оставила себе индийское гражданство, имела грин-карту и продлевала по мере необходимости срок действия своего индийского паспорта. Но в Индию она не летала ни разу — не хотела этих лишних хлопот с очередями в пунктах паспортного контроля, собеседованиями и отпечатками пальцев на въезде обратно в Соединенные Штаты. Она всегда знала: в любой момент может туда вернуться.
Но она знала также, что для оформления пенсии ей потом придется стать гражданкой США, и это тоже являлось предательством идеалов Удаяна.
Так или иначе, Калифорния стала для нее домом. Она быстро привыкла к здешнему климату, иной раз жаркому, но не гнетущему. В отличие от Калькутты климат здесь был сухой, если не считать редких вечерних туманов.
Здесь не было зимних холодов, затяжных сезонов дождей и буйных пустынных ветров. Снег здесь виднелся только далеко на горных вершинах.
Она встречала здесь многих людей с Восточного побережья, пустившихся на поиски новой доли, каждый по своим причинам. Как и Гори, они облюбовали для себя Калифорнию и не собирались возвращаться, поэтому ее предыстория никого не интересовала. Наоборот, на всяких сборищах она чувствовала себя хорошо среди этой публики и просто поддерживала в разговорах общую тему — нахваливать это благословенное место.
Некоторые здешние растения были ей знакомы. Например, чахлые банановые пальмы, низенькие и суховатые, чьи фиолетовые соцветия свекровь, помнится, вымачивала, а потом стругала мелкими кусочками и готовила. Эвкалипт легко узнавался по белесой коре. Финиковые пальмы с остроконечными листьями тоже росли здесь.
И море было совсем другое — спокойное, доброжелательное, не такое разрушительное, как в Род-Айленде, где оно всегда вызывало чувство беспокойства. Другими были здесь и расстояния между поселками и городами. Сотни миль по шоссе иной раз составляли эти расстояния.
У нее возникло чувство защищенности среди безликих просторов, хотя она совсем ими не интересовалась. Ей нравилось тут все: колючая растительность, жаркий сухой воздух, бетонные домики с черепичными красными крышами. И люди здесь ей тоже больше нравились — какие-то более открытые, не слишком придирчивые и улыбчивые, при этом никогда не лезли в душу. Просто приветствовали ее желание жить в этих краях.
И все же, несмотря на свою западную манеру одеваться, несмотря на свою работу, она из-за акцента и необычной внешности ощущала себя здесь немного чужой. Она продолжала представляться людям своим индийским именем и индийской фамилией, которой ее наградили братья Митра.
Из-за акцента и ее внешности люди не переставали расспрашивать ее, откуда она приехала, и, видимо, строили какие-то свои предположения обо всем остальном. Однажды из университета Сан-Диего за ней прислали машину, и, когда она открыла дверь, шофер принял ее за прислугу, сказав: «Передай хозяйке, что я подожду сколько надо».
* * *Поначалу она соблюдала все традиционные условности вдовства, которыми в свое время пренебрегла из-за Белы и Субхаша. Избегала ситуаций, где ее могли знакомить с кем-то, и в соответствии с западной привычкой носила на пальце обручальное кольцо.
Она отказывалась от приглашений на обеды и на ужины. Во время поездок на конференции и симпозиумы держалась обособленно, не переживала из-за того, что люди могут счесть ее недружелюбной и необщительной. После того как она поступила с Субхашем и Белой, просто не могла себе позволить искать дружеских отношений с кем-либо.
Уединение было ей своеобразным другом — тихий дом, безмятежные вечера. Гарантированная уверенность — найти вещи там, где положила их, никто не оторвет от дела, никто не устроит неожиданных сюрпризов. С этой уверенностью она каждый вечер ложилась в постель и просыпалась по утрам. У нее не было ни малейшего желания изменить свой образ жизни. Наоборот, она оставила бы его таким, случись ей теперь вступить в какие-то новые отношения, более удовлетворяющие и более терпимые, чем в обоих браках.
Впрочем, иногда в ней все-таки просыпалось желание, и тип ее жизни, необходимость принимать приглашения от коллег на званые вечера давали ей возможность в этом отношении.
В основном это были ее коллеги-гуманитарии, но не всегда. Однажды у нее был мужчина, чье имя она потом забыла, он смастерил для нее стеллажи для книг. А еще был неработающий муж одной дамы-музыковеда из Американской академии в Берлине.
