Григорий Ряжский - Муж, жена и сатана
— Надо же, прям Хоттабыч какой-то, — хмыкнул Лёва.
Аделина еле слышно цыкнула на него, пытаясь незаметно для невидимого гостя соорудить недовольную физиономию. Однако она тут же опомнилась и, переменив выражение лица, как ни в чем не бывало обратилась к воздушному собеседнику:
— Николай Васильевич, а хотите, я вам Набокова скину, на «душа-гоголь-нет»? — неожиданно спросила Адка у потолка. — По-моему, лучше, чем он, никто о вас не написал. А называется просто — «Николай Гоголь». У меня, к сожалению, нет в электронном виде. Но я могу сканировать текст и переслать отдельным файлом. Не будете возражать? Сегодня же вечером и скину.
«Княгиня, драгоценная вы моя, безмерно благодарен и рад, буду ждать с нетерпеньем, ведь чтенье для меня неизменно было делом чрезвычайно тяжким, почти неосуществимым — уложить книгу перед собой усилий моих еще довольно, однако перевертывать страницы несподручно, они немедля ворочаются обратно, и дело на том оканчивается…»
— Так, ясно! — Гуглицкий поднялся с кресла и начал мерить спальню шагами. — С этим разобрались. С тем… с тем вроде тоже. Ну и со всем остальным, кажется. — Он выдержал сценическую паузу, вздернул руки к стене и спросил в воздух: — Что дальше делаем, Николай Василич? Чем, как говорится, помогать будем, раз уж мы с Адкой такие для вас подходящие?
«Для начала отыщем череп… — буквы побежали без малейшей задержки, — а уж после будем решать, каким путем предадим мы его земле. И тогда остаток продолжительной жизни вашей, искренне хочу думать именно так, проживете вы безо всякого беспокойства с моей стороны, бесценный друг мой Лёвушка и ненаглядная моя Аделина…»
— Ну это-то ясно. — Лёва по-деловому пожал плечами, словно вопрос при обоюдном непротивлении сторон был уже давно решен и обсуждению теперь подлежали лишь мелкие детали. — И с чего начнем?
«Полагаю, с Мишани Шварцмана, коль скоро сами вы о нем упомянули, Лёвушка, и, наверное, также с супруги его, Ленки? Елена Шварцман величать ее, надо думать?» — встречно осведомились с экрана.
— Нет, не Шварцман она, не брала, не захотела. Суходрищева. Сказала, когда расписывались, что, мол, если б уверена была, что не сядешь, Мишаня, то, по крайней мере, понимала бы, ради чего терплю такую фамилию. А поскольку тебя все равно рано или поздно посадят по делам твоим, то уж лучше останусь Суходрищевой, хотя и ненавижу ее, фамилию эту, еще больше, чем твою. Так и живут по сегодня: он не сел и уже теперь не сядет по гроб жизни, а ей уж смысла нет фамилию менять, она с ней больше прожила, чем осталось, — объяснил ситуацию Гуглицкий. — Короче, делаем так: я связываюсь с Мишаней и договариваюсь о встрече. Если все нормально, едем к Бахрушину этому в музей. А там как Бог на душу положит. Или на дух, — поправил он сам себя, — в общем, как само получится.
24
С Мишкой удалось встретиться лишь через четыре дня — того просто не было в городе. Лёва подумал еще, может, не стоит ждать, а самому потолковать с Ленкой по душам. Но в итоге не решился, побоялся завалить дело в самом начале. Этих мне все равно не обойти, подумал, а напрямую в музей сунуться — попрут и больше на порог не пустят.
Проблемой своей, когда они уже встретились, наконец, он в шутливой форме поделился со Шварцманом. Тот согласился, попутно придав лицу серьезный вид.
— Ты пойми, старик, — объяснил Мишаня, — ты просишь посодействовать в деле, за которое по статье пойти, как штаны после арбуза намочить. Хищение музейной реликвии приравнивается к особо опасным преступлениям, тем более, когда оно совершается по предварительному сговору, к тому же группой лиц. Статья… — он задрал глаза в потолок, перебирая в уме близлежащие, — статья ломовая просто.
— А почему групповое, я не понял? — удивился Лёвка. — Ленка найдет и вытащит предмет. При чем тут сговор группы лиц?
— Потому что Ленка тебя первая тут же и сдаст, — не моргнув глазом, отреагировал Шварцман. — Они все такие, Суходрищевы, вся их порода. Нет, сама она баба хорошая, но сдаст без проблем и еще скажет, угрожал и шантажировал.
Лёва недоверчиво покачал головой.
— Мишань, я не понял, она у тебя что, совсем дикая? Ты ей разве сам не сможешь объяснить, как и что надо делать, если чего?
— Ясное дело, объясню, ты, чего, Лёвчик? Именно это и скажу, чтобы только так и делала. А ты думаешь, я зачем вообще? Чтоб жену топить? Она, знаешь, хоть и Суходрищева, а все ж своя. И вообще, чего ради, скажи мне, жопу свою под статью подставлять, а, Лёв? Это потому что у тебя залетный купец на черепушку подписался? Из сатанистов, что ли? — Шварцман сказал это и заржал. Потом закурил и, выпустив толстое кольцо дыма в Гуглицкого, предложил: — Давай лучше сделаем таким образом, старик. Ты отдаешь нам купца, мы решаем вопрос, сами уже, а ты, как посредник, имеешь пять процентов. Нормально?
Лёва встал и тупо уставился на Мишку.
— Ладно, десять. Десять процентов и ни процентом больше. — Мишка сделал обиженное лицо и, демонстрируя раздражение, загасил сигарету. — Ты пойми, Лёва, она ж у меня святая почти, Суходрищева. Я ж ей еще должен легенду какую-нибудь поднести красивую, чтоб сломалась. Она ж принципиальная у меня, не знал? А ты думал, вот так сразу прям и подкачу? Да она меня первого сожрет и с говном смешает. Тут нужен подход. А это — денег стоит, сам знаешь. — Он поднялся и протянул Гуглицкому руку. — Ну что, состоялось?
Лёва руки не подал — вместо этого снова опустился на скамейку. Они встречались напротив памятника Льву Толстому, недалеко от Лёвкиной Зубовки, там, где начиналась Большая Пироговка. К назначенному месту Шварцман подкатил на новенькой «Тойоте-Камри», и отсюда следовал прямой вывод, что просто так он не сдастся. И чтобы доказать это несговорчивому Гуглицкому, он повторно присел на скамейку и прикурил новую сигарету.
Сентябрь, любимейший Лёвкин месяц, все еще тянулся и, кажется, совершенно не планировал заваливаться в глухую осень. Лёва Гуглицкий любил его за то, что всякий погожий сентябрьский день, пребывающий в постоянной готовности быть вытолкнутым из календаря надвигающейся погодой, которая вот-вот обвалится на голову ветреным, мокрым и противным, будто терпел над собой насилие, настырно упирался неизбежному и, всеми мышцами не пуская к себе непогоду, перетекал в другой, в следующий, и в очередной, и дальше… до той крайней поры, когда уже, не в силах противостоять сильнейшему, не выключал он последний свой рубильник и не выталкивался взашей, чтобы уступить место тому, что с ходу навалится и заявит о начале пакостных перемен.
— Миш, думай что хочешь. Но только нет никакого купца, точно тебе говорю. Нет и не имелось даже в виду. — Этими словами Лёва приступил ко второй стадии переговоров.
Щварцман искренне не врубился.
— Лёвчик, ты не в себе, что ли? Для чего тебе эта хрень? Риску — океан, а навару — высохшая лужа, как я понимаю?
— Тебе ничего не надо понимать, Мишаня, — спокойно отреагировал Гуглицкий. — Просто прими на веру, что эта вещь мне нужна. И дальше моих рук никуда не уйдет. Это я тебе обещаю, — и посмотрел ему в глаза. И увидел, что Мишка поверил. А это было уже кое-что, немало. Однако также знал, что веры своей в доброе начало Шварцман никогда не предъявит, не тот человек был Мишаня — слишком уж большой и нелегкий опыт внутренней эмиграции реял у него за плечами. Был момент в Мишкиной биографии, когда его прихватили и довольно крепко, то ли менты, то ли контора, и никто из близкого ему круга не угадывал даже, чем история закончится. Однако концы уже рубили все, попутно складывая удобопонятные версии на случай, если Шварцман откроет рот, после чего непременно начнут заодно с Мишкой топить и кого-то из круга братьев-подельников.
Лёвка подельником не был никогда, ограничивал свои контакты с ним мелочовкой. Та семнашка, праздник, с клеймами — из серьезных, достойных разговора, была единственным его с Мишкой общим предприятием. Остальное вырастало больше из случайностей и нерегулярных взаимных удобств. Но только не кто иной, как Лев Гуглицкий, задавив в себе робость и откинув колебания, явился тогда к Ленке, в открытую, не таясь от наружки, и сказал нужные слова. О том, что ежели чего, то он, Лёвка, не даст пропасть. Сказал и ушел. И не дал бы, точно.
Мишка, конечно же, знал об этом и не забыл. Он вообще никому ничего не забывал. Однако прошли годы, и благодарность, так и не отыскавшая для себя оказии проявиться, рассосалась вместе с приходом новых уложений, поступков и капиталов. И то правда, если б Лёвушка тогда пострадал хотя бы финансово или как-то еще ощутимо, то было б, может, о чем подумать. А так что — овеществить благодарность просто за то, что доброй души мужик? Маловато для нормального человека, согласитесь.
Теперешняя ситуация, в которую вовлекал его Гуглицкий, Мишке пришлась по вкусу сразу же. Еще до того как Лёва завершил окончательно формулировать эту странную просьбу, Шварцман уже мысленно просмотрел расклад. Подвигал пешками туда-сюда, съел слона и убедился в полной безопасности короля с королевой. Тем более, как объяснил сам Лёвка, костяшка эта наверняка, если и есть, то не в экспозиции, а заныкана где-то в запасниках, крайних от пригляда. И так же стремительно Мишка принял решение в дело это упасть, из которого теперь лишь оставалось выкроить привычный максимум. В любом эквиваленте, привередничать он не станет.
