Андрей Рубанов - Готовься к войне
Только одна секунда из десяти - настоящая жизнь. Все прочее уходит на сон, еду, отправление естественных надобностей, шелестение газетами, перебранки с себе подобными и прочие действия сомнительного смысла.
Ему исполнилось пятнадцать, когда страна пережила трагический в своей нелепости год властвования Андропова. Бездарные попытки закручивания гаек, насаждение дисциплины, плакаты «Рабочее время - работе». В крупных магазинах проводились облавы. Ваши документики, товарищи. Почему не на рабочем месте?
До чего дошла держава, если ее граждан требовалось громогласно призывать к труду, уныло прикидывал смышленый гитарист. Бессмысленно призывать и агитировать. Слишком поздно. Люди развращены. Повсюду водка, безответственность, лень. Распад и вырождение.
В тот год он понял, что одинок. Никто вокруг него не желал расходовать силы. Труд считался скучной обязанностью. Пролетарии ухмылялись сквозь желтые зубы. Работу надо беречь. Работа наш друг, и мы ее не тронем. Чтобы люди трудились, на них следовало оказать нажим. Свободные от такого нажима, граждане немедленно принимали горизонтальное положение, включали телевизоры и погружались в полудрему. Газеты и журналы рекламировали созидательную деятельность - однако на улицах, стройплощадках, в заводских цехах за разговоры о радостном труде можно было получить по морде. Зато байки о пиве, бабах и футболе восторженно приветствовались. Пятнадцатилетний гитарист-хорошист уяснил, что должен больше помалкивать, скрывать свой образ жизни и маскироваться под обычного паренька. Чтоб не заклевали, не засмеяли. Чтобы не задавали каждый день бездонного в своей глупости вопроса:
- ТЕБЕ ЧТО, БОЛЬШЕ ВСЕХ НАДО?
Он был тогда тощий, на полголовы ниже большинства сверстников, но каждый день, вернувшись из школы, на балконе, тесно заставленном пустыми трехлитровыми банками из голубоватого стекла, наносил ровно триста ударов кулаками по самодельной груше, изготовленной из обрезков старого ковра, сто пятьдесят - с правой и столько же с левой, именно днем, пока нет соседей и некому пожаловаться на шум, - и уже спустя полгода в ответ на такой вопрос он спокойно, даже с вызовом, отвечал:
- Да. Мне больше всех надо.
Закаливание кулаков не способствовало увеличению беглости пальцев. Преподаватель музыкальной школы был недоволен. Призывал холить и беречь руки, мазать их на ночь кремом и ухаживать за ногтями. Упрямый гитарист не хотел ничего слышать. Он решил, что станет, значит, единственным в своем роде музыкантом с быстрыми пальцами и крепкими кулаками. Избиение груши занимало сорок минут в день, гитаре же посвящалось восемь часов. Ничего с ней не случится, с беглостью пальцев.
К десятому классу и школьные друзья, и дворовая шпана уяснили, что Знайке, в натуре, больше всех надо, он слегка больной на голову, его лучше не трогать. Вдобавок он уже умел зарабатывать. Два последних школьных лета провел у бабки в деревне, подряжался работать в поле, в итоге приобрел магнитофон «Весна», электрогитару с усилителем и десятками скупал у фарцы пластинки. Дружить со Знайкой стало интересно и престижно. Если бы он покупал у той же фарцы еще и джинсы или свитера типа «балахон» - все девчонки были бы его. Но девчонки только отвлекали. Две недели ходить за ручку, чтоб однажды добиться неловкого поцелуя? Нельзя представить более непродуктивного расхода времени. Быстрее и проще мастурбировать наедине с купленным у фарцы журналом. Две минуты - и все в норме. На эту тему гитарист не комплексовал. Соседские пацаны, те, что постарше, давно объяснили ему смысл старинной уголовной поговорки: «Кто не дрочит - тот мент».
С тем, что придется идти служить срочную службу - иначе говоря, добровольно подарить государству целых два года молодости, - он кое-как смирился. Предполагал легко наверстать в дальнейшем. К тому же время прошло не совсем впустую. Гитарист научился многим полезным мелочам. Например, изготовлению простейшего механизма под названием «мудильник», состоящего из обычного будильника и пустого таза: часы помещаются в центр емкости, грохот будит мертвого. Еще лучше поставить рядом еще один таз, с холодной водой, - чтоб немедля после пробуждения погрузить голову.
Высшим образованием он пренебрег. Родители бурно возражали, но сын настоял. Зачем пять лет учиться тому, что можно освоить в полгода? Для исполнения хард-рока диплом не нужен. Вряд ли у Джимми Хендрикса был диплом. К тому же на всем белом свете нет университета, где учат самой главной науке: умению жить быстро.
Правда, и Джимми Хендрикса из Сергея Знаева не получилось. Разочарование в музыке стало бы для него тяжким ударом - выходило, что сотни бессонных ночей наедине с гитарой оказались потрачены зря, - но он смог убедить себя в том, что годы, посвященные музыке, можно и нужно считать тренировкой. Несостоявшийся герой рок-н-ролла вдруг понял, что имеет редкий талант к достижению таких целей, которые подавляющему большинству людей кажутся недостижимыми.
Он умел работать ежедневно, спокойно, много, эффективно, в соответствии с подробным планом; сегодня - шаг, завтра - второй, послезавтра - третий; и так месяц за месяцем, год за годом, упорно, терпеливо, монотонно, не ведая сомнений, не слушая бездарных советчиков.
Переложить руль в двадцать два года - трудно, но возможно. Большинство вообще плавает без руля и ветрил.
Переведенные с английского учебники с названиями «Учись быстро читать» или «Как беречь свое время» появились гораздо позже, в середине девяностых. К тому времени бывший гитарист и так все знал. Учебники были любопытны, он - тогда уже банкир - прочел их все, очень быстро прочел, но нигде не нашел ответа на вопрос, мучивший его тогда все сильнее с каждым новым днем.
Как быстрому жить в мире медленных?
Как избавиться от мучений, неизбежно возникающих при виде неловких, тяжелых на подъем, кое-как шевелящихся собратьев по биологической нише? Что делать с болью, с накапливающимся раздражением? Как не унизиться до презрения и ненависти?
Медленные оккупировали весь мир. Наблюдать их жизнь было невозможно: все равно что следить за тем, как слабоумный швыряет бриллианты в канализацию. На то, чтобы сложить в уме пять, семь и девять, они тратили по две минуты. Пустяковый разговор - вопрос/ответ, приедешь/не приеду - превращался в получасовое пережевывание звуков, с мычанием, паузами, словами-паразитами, с расспросами о жизни и жалобами на цены. Окруженный медленными, начинающий банкир затосковал. В пятнадцать лет страдать от одиночества очень романтично. В двадцать это надоедает. В двадцать пять нужно бить тревогу и думать, как быть.
Без десяти семь приехал. Машину поставил небрежно, под углом к тротуару, перед самым входом. Он тут хозяин, ему положено парковаться по-хозяйски. Это Москва, а не какая-нибудь тесная Женева. Будешь скромничать - перестанут уважать. А потом и сожрут.
Преодолел девять ступеней крыльца. Обычно взбегал рысью - сейчас двигался с трудом. Ставил ногу, вторую подтягивал на эту же ступеньку. Взялся за прохладную медь дверной ручки и удивился новому для себя состоянию: сегодня ему совершенно не хотелось работать.
Прошелся по пустому операционному залу. Здесь все, до последней скрепки, принадлежало лично ему, было придумано, с нуля создано, налажено, организовано в безотказную систему его интеллектом, волей и энергией. Обычно в моменты таких вот, рано утром совершаемых, безмолвных обходов, путешествий по заново вычищенным коврам, осмотров пустых гулких кабинетов банкир чувствовал гордость - сегодня ему хотелось все тут сжечь, взорвать в пудру. Из миллионных контрактов наделать бумажных самолетиков и запустить в бледное московское небо. Художникам или скульпторам хорошо: создал шедевр, продал толстосуму и пошел себе, насвистывая, придумывать новую картинку или статую. У бизнесменов иначе. Построил лавку - и сиди потом в ней десятилетиями. Захочешь продать и начать все с нуля - не поймут, засмеют, ославят…
…Тогда же, в середине девяностых, его впервые назвали трудоголиком. Кстати, Паша Солодюк и назвал. Сам он был оборотистый и жесткий, но ни разу не трудоголик Банкир тогда посмеялся. Однако и задумался. Он не считал себя психологически или химически зависимым от своего дела. Да, работал по сто пятнадцать часов в неделю - но никак не страдал. Да и пусть бы страдал, ничего страшного - главное, чтобы дело не страдало. А оно не страдало. Банк рос, становился сложным и крепким, по сравнению с этим фактом меркли все страдания и зависимости. Приступы тревоги, гнева, апатии и прочие неполадки центральной нервной системы лечились водой и спортом. Лечились ездой на скорости двести пятьдесят километров. Хорошо лечились путешествиями на белоснежные пляжи или в высокогорные отели.
Никогда не лечились алкоголем, сигаретами, наркотиками, игрой и женщинами.
Женщинами лечиться нельзя. Женщины - одновременно и лекарство, и болезнь.
